Грани

В соседнем селе жили их давние знакомые, у них росла дочь Катя – чернявая смазливая девчонка, на восемь лет моложе. Она ничем не выделялась, поэтому Марфа Дорофеевна, мать Василия Игнатьевича, на неё внимания не обращала никакого, считая не парой не только по возрасту, но и по внешности, да нрава она была слишком весёлого, несерьёзного. Однако к восемнадцати годам Катя расцвела, стала первой красавицей на деревне. Тут-то Марфа Дорофеевна и присмотрелась. Стала часто заезжать, приглашать к себе, особенно в дни приезда Василия Игнатьевича. В итоге стойкость Василия Игнатьевича рухнула, они поженились, увёз он свою Катю в город. Однако Катин нрав и там не иссяк, она быстро освоилась в городе, завела массу знакомых, замкнутость и отчуждённость мужа Василия Игнатьевича, занятого работой и любимыми занятиями, её нисколько не тяготили. В деревню она вернулась тоже с радостью, привезя с собой пополнение из двух чернявых, как и она, сыновей. Третий сын появился уже здесь, значит, был деревенским.

Как только организовался колхоз, Катя без раздумий отправилась туда работать. Дома управлять хозяйством осталась Марфа Дорофеевна, а Василий Игнатьевич продолжал учительствовать. В деревне за глаза подшучивали над Василием Игнатьевичем над его странностями и невнимательностью к супруге. Шутили осторожно и с ехидцей, возможно потому, что третий сын у Кати родился белобрысый, а в школе тем временем учительствовал такой же, как и Катя, веселый молодой блондин. Вот и сделали они свои выводы. Катя же только посмеивалась, а до Василия Игнатьевича эти слухи не доходили. Марфа Дорофеевна, видимо, смирилась, в том числе и со слухами, радуясь, что хоть как-то пристроила своего непутёвого сына.

В школе тем временем в полном порядке были все бумаги: журналы, списки, описи, расписания. Всё это было тщательно и таким каллиграфическим почерком написано, что глаз было не оторвать. Михаил с уважением относился к такого рода талантам, частенько сам засматривался, читая поздравления на открытках или в семейных альбомах.

Одно время даже пытался развить в себе такое умение, завёл тетрадь, писал-писал, в итоге научился красиво писать только буквы, а вот стройной красивой строчки так и не получилось: не хватало терпения. В итоге занятие это он вскоре забросил. Однако почерк улучшился, что Михаила порадовало.

И вот он снова видит изысканный почерк, но не на открытках, а в больших толстых журналах – без единой помарки, ровные строчки, буковка к буковке. Михаил проникся уважением к Василию Игнатьевичу, многое иное был уже готов простить и забыть.

Покончив с делами, они вышли на улицу, обошли здание школы, заглянули в сарай, где стояли несколько разломанных парт, лопаты, грабли, метёлки и прочий хозяйственный хлам. А вот чего не было в этом сарае для дров, так это дров!

– С дровами каждый год мучение, – молвил Василий Игнатьевич, угадав мысли Михаила. – От зимы ни полена не остаётся, а когда надо уже топить, всё никак не соберутся привезти, разнарядки сельсовета не выполняются, приходиться многажды обращаться, пока они там раскачаются, – продолжил он, оправдываясь.

Они вернулись к зданию школы. Михаил потыкал завалинку, гнилая труха поддалась под пальцем, было видно, тронь – и всё рассыплется.

– Плотники говорили, что надо менять доски. Грозились, что нижние венцы, возможно, сгнили. Может, не стоит их менять. Начинать страшно, развалим, а кто будет делать? Так и без школы можно остаться, – рисовал печальную картину Василий Игнатьевич.

После сырой прохлады на улице внутри школы оказалось жарко. На небе было ни облачка, без ветерка день обещал быть знойным. Рядом со школой местами пробивалась чахлая трава, не было ни деревца, ни кустика.

– Собирались ещё в прошлом году часть школьного участка распахать под школьный огород, – опять начал было о несбывшихся планах Василий Игнатьевич, – колхоз обещал помочь лошадьми и семенами, да у них самих дела так плохи, что им не до нас. Вообще-то здесь люди хорошие, – вдруг заключил Василий Игнатьевич. – Да Вы и сами убедитесь. Сейчас председателя колхоза мы, конечно, в правлении не застанем, а вот председатель сельсовета, скорее всего, с утра у себя. Давайте зайдём к нему, познакомитесь, да и передачу дел оформим сразу, – предложил Василий Игнатьевич, и они направились к зданию сельсовета. Оно размещалось в центре села, представлял собой аккуратный небольшой домик с остроконечным фронтоном над крыльцом со свисавшим красным флагом. В кабинете их радушно встретил председатель сельсовета Трофим Сергеевич Корнеев, знавший уже по звонку из района о назначении нового заведующего школой.

– А ты всё ныл и ныл мне, что не пришлют, – по-свойски проговорил, обращаясь к Василию Игнатьевичу, Трофим Сергеевич. – Раз обещали, то пришлют. Вот, нашли нам человека помоложе, – весело произнёс он, подмигнув.

Михаил раскраснелся, не зная, в шутку или всерьёз говорит председатель. Трофим Сергеевич был невысокого роста, плотного телосложения и с очень живым лицом, одет по-городскому, при галстуке. Он коротко предложил сесть, попросил рассказать о себе: откуда приехал, где учился, как семья, ну и, конечно, школьные дела… Слушал Трофим Сергеевич внимательно, почти не перебивая, иногда задавал уточняющие вопросы.

Говоря о школе, Михаил высказал свои нерадужные первые впечатления о здании школы, похвалил Василия Игнатьевича за порядок в ведении дел бумажных.

– Он у нас насчёт этого мастак, – кивнув, согласился Трофим Сергеевич. – Равных ему нет, я чуть ли не от сердца отрывал, когда передавал его в школу, он не даст соврать. О таланте Василия Игнатьевича учить детей весь район теперь знает, сами учителя приезжают у него учиться. Правду я говорю? – спросил он у смутившегося Василия Игнатьевича. – А вот что касается самой школы, тут мы с ним оба виноваты, а я тем более, моё это было дело, чтобы ремонт сделать, дровами запастись, создать условия, чтобы детям нормально училось. Конечно, не мешало бы нас подталкивать: не хватает времени делать всё сразу.

Сперва колхоз организовали, потом пошли посевные, уборочные, планы, заготовки, по сей день не вылазим из этих важных дел. А пора бы и голову поднять, посмотреть, что кругом творится, ведь не только хлебом единым жив человек, ему ещё и детей учить надо, да и самому культурно отдохнуть после тяжких трудов. А то у нас одно развлечение: посиделки, гуляния да выпивка. Нужен клуб, чтобы кино показывали, чтобы могла собраться молодёжь, а там и старики подтянулись бы, например, книжку почитать.

А то лишь у Нади шкаф с книгами – вот и всё наше богатство, а тут тебе и библиотека, и читальня. Подумать если, силы у нас найдутся для всего, парт-ячейка у нас боевая. Колхоз мы один из первых в районе организовали, председатель у нас дельный, комсомол организуем, активисты есть.

Не может такого быть, чтобы мы не сумели поднять школу.

Михаил был тронут и обрадован такому участию в предстоящем деле. Василий Игнатьевич слушал рассеянно, видимо, у него были уже другие заботы; вдруг воспользовавшись передышкой, он вынул связку ключей и мешочек с печатью и торжественно произнёс:

– Теперь Ваши планы есть, кому исполнять!

Вот, В Вашем присутствии передаю ключи от школы, печать, дела и вместе с ними обязанности. А уж акт, я его сам напишу, тут Вы не беспокойтесь. – Со вздохом облегчения он поднялся уходить, сославшись на дела.

Время шло к обеду, и Трофим Сергеевич пригласил Михаила вместе с ним отобедать. Они отправились к нему домой, обстановка там была городская: шкаф, буфет, гнутые венские стулья, стол на точёных ножках. Стояла ещё русская печь, ну и что, во многих городах были печи. Жил Трофим Сергеевич вдвоём с женой, без детей. Жена тоже была одета по-городскому. Она на стол поставила не миски глиняные, а тарелки, вынула из буфета графинчик с вишнёвой наливкой и три рюмочки, вскоре появились тарелки поменьше с закусками. Михаил почувствовал себя в домашней праздничной обстановке.