Страница 21 из 32
Всё объясняется просто: загружая собеседника информацией о своих проблемах, ты как бы перекладываешь часть своих забот на его плечи, и волей – неволей ему приходится ломать голову, как тебе помочь. Да кому это понравится? Так что я избегал ставить людей в неловкое положение, тем более зная, что неудачников не любят и относятся к ним с сочувствием, как к больным.
– Вижу – не лукавишь, – одобрительно кивнул коротко стриженой головой Леонид Лукич, взял со стола бумагу и, поигрывая ею в воздухе, произнёс:
– Накануне я имел беседу с генералом Тюхтяевым, и он принял решение удовлетворить вашу давнюю просьбу о желании летать. Как вы на это смотрите?
Я чуть не упал со стула. Ай, да генерал, ай да сукин сын! Резок, груб, но хорош! Не забыл ведь, почти год держал в памяти, и выполнил своё обещание. Выходит, я славно потрудился, если мне выдают индульгенцию? И я, стало быть, тоже хорош? Ай, да сукин сын!
– Положительно смотрю, – расплылся я от уха до уха. – Хочется полетать, пока молод, Леонид Лукич. Думаю, журналистика от меня никуда не денется.
– Я тоже так думаю, – ответил майор. – А пока, коли вы согласны, есть мнение отправить вас в Польскую народную республику. Но, – поднял Батехин указательный палец кверху, – здесь имеется небольшой нюансик. Дело в том, что по приказу Министра Обороны мы не имеем права отправлять военнослужащих в загранкомандировку, если они не имеют жилплощади в Союзе. Но правил без исключения не бывает, – повертел он карандаш пальцами. – Так что вам решать. С ответом не тороплю, но и затягивать его нецелесообразно. Должность дефицитная и может быть аннулирована. Трёх дней вам хватит?
– Вполне, товарищ майор. Мне бы только с женой посоветоваться.
– Тогда свободны. Жду вашего решения…
Возбуждённый до крайности, я вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой тяжёлую дверь.
– О чём тут думать, старик, – хлопнул меня по плечу Толя Хоробрых, – когда я рассказал ребятам о своей беседе с Батехиным. – Хоть и существует поговорка, что курица – не птица, а Польша – не заграница, но люди брешут зря: по крайней мере, поправишь своё здоровье в материальном плане. Молодой семье хозяйством необходимо обзаводиться.
Серёжа Каширин в сомнении покачал головой:
– Суета сует, и суть – суета, – философски изрёк он, откинул волосы назад и разъяснил свою позицию. – Имеет ли смысл прыгать с места на место, когда есть наработки в нашей профессии? По – моему, репутация, пусть и не материальна, для человека важнее материальных благ. Здесь надо крепко подумать.
– И думать не надо, – не согласился с ним литературный сотрудник.. – В кои – то веки подворачивается богатый фарт, и не использовать его – просто грех. Кстати, приедешь на зимнюю сессию, не забудь какой ни то сувенирчик привезти.
Я еле дождался конца рабочего дня и помчался домой, представляя, как оглушительно прозвучит для Светки потрясающее известие.
Уже по моему внешнему виду жена сразу определила, что случилось что – то неординарное:
– Ты что сияешь, как новая копейка? Машину в лотерею выиграл? Или звание досрочно получил?
Я молча повесил шинель, разулся, взял на руки обрадованного моим появлением сына и уселся за стол:
– Знаешь ли ты, мальчик, – обратился я к нему, – что твоему папе предложили снова летать? – и на радостях защекотал его подмышками.
Серёжка залился смехом, я поднял его над головой и завертел в воздухе: – Вот так, вот так!
– А ты не разыгрываешь? – Светка присела рядом на краешек стула. – В самом деле? И что, снова в путь – дорогу?
– В дорогу, Светочка, в дорогу! И не куда-нибудь, а за рубеж. Как ты на это смотришь?
Светкины глаза в удивлении округлились, и она, усевшись поплотнее, приказала:
– А ну, выкладывай всё по порядку.
Не торопясь, я пересказал события минувшего дня, не упустил ни одной мелочи и закончил свою речь тривиальным вопросом:
– Что ты обо всём этом думаешь?
Светка посмотрела на меня долгим взглядом и с уважением произнесла:
– А ты молодец. Смотри – ка, добился – таки своей цели. Только вот жаль, что квартиру в городе не получили. Была бы надежда снова вернуться в Ленинград. А так, кто знает, куда забросит нас судьба после Польши.
– Не унывай, – жарко отреагировал я на её слова. – Живы будем – не помрём., а помрём – не живы будем! Значит, ты не против?
– А куда деваться? Мне кажется, ты уже всё давно решил.
Глава четвертая
Тот, кто никогда не был за кордоном, поймет волнение человека, оформляющего документы на заграничную командировку. Да так ли они жируют, эти господа, как шептались люди?
Сколько себя помню, народ наш, отрывая ото рта своего последний кусок хлеба, отправлял его в помощь голодающим.
В стране повседневно чувствовалась нехватка продовольствия, люди испытывали дефицит в жилье, одежде, элементарных предметах домашнего обихода, находились на грани выживания, но ради солидарности и во имя милосердия к далёким угнетённым товарищам делились последним. Все были глубоко убеждены, что в странах третьего мира люди десятками тысяч умирают от голода, как когда – то в России, во время мора в двадцать девятом. Что и говорить, идеологическая доктрина партии без сопротивления скользила по накатанным рельсам, и немалую роль в этом играла советская печать.
В семидесятые годы по сравнению с народом офицерский состав армии и их семьи жили сносно. Деликатесов не было, но в праздники столы выглядели вполне прилично.
Что касается предметов роскоши и всяких излишеств, о них мечтали, как о манне Небесной, и, экономя на желудках, копили деньги и годами стояли в очередях в предвкушении момента приобретения дефицитных товаров. Позволить иметь личный автомобиль могли лишь те, кто побывал за рубежом, да и то крайне редко.
Попасть в заграничную командировку считалось великой удачей, – всё равно, как выиграть дорогую вещь по лотерейному билету. Денежное содержание, которое офицер получал на родине, начислялось на книжку, а командировочных в валюте с лихвой хватало, чтобы достойно жить в стране, интересы которой тебе доверили охранять.
И если уж быть до конца откровенным, то на валюту можно было приобрести столько, что и за трёхмесячную получку в Союзе не купишь.. Поэтому каждый злотый в семьях военнослужащих, особенно у сверхсрочников и у вольнонаёмных, был на счету. Экономя и даже голодая (были такие прецеденты), советские люди по всей Польше охотились за тряпками, и, сбывая их через русские комиссионные магазины, активно копили денежку впрок.
Об этом я узнал позже, а пока стоял на перроне Брестского железнодорожного вокзала, чистого и опрятного, как Пасхальное яичко, и ощущал повсюду густую ауру сдержанной деловитости и озабоченности окружающих.
На станции состав переставляли на другие колёса: железнодорожная колея по территории Польши, по каким – то соображениям была сделана поуже.
До таможенного досмотра, как объявили проводники, было не менее двух часов, и пассажиры дружно устремились в городские магазины тратить оставшиеся рубли, да и продукты на нашей стороне, по рассказам, стоили дешевле.
Багаж мой остался в вагоне, и я налегке отправился знакомиться с внутренним содержанием вокзального помещения.
Прежде всего, обращала на себя внимание чистота и интерьер залов. На стенах висели аккуратные указатели на русском и иностранном языках, ярко горели большие театральные люстры, на жёстких диванах в окружении детей и вещей сидели женщины и вполголоса решали какие то важные проблемы.
На широкой, как ворота, двери я прочитал, что за ней находится зал, где наводят шмон бдительные клерки таможенной службы. О строгостях на границе я наслышался от соседей по купе, и хотя ничего лишнего и запрещённого с собой не вёз, испытывал какой-то дискомфорт и тревогу. Кто их знает, этих чиновников, прицепятся к чему-нибудь, стыда не оберёшься.
В роскошном ресторане, куда я зашёл пообедать, швейцар любезно пригласил раздеться, и франтоватый метрдотель, разнаряженный как артист, по ковровой дорожке с почтением, словно какую – то знаменитость, проводил меня до столика.