Страница 2 из 19
Справедливость этой народной мудрости подтверждает вся жизнь великого хирурга, и мы приступим к ее рассмотрению с самого начала.
Николай Иванович Пирогов родился 13 ноября 1810 г. в Москве в многодетной семье казначея московского провиантского депо Ивана Ивановича Пирогова. Его мать Елизавета Ивановна полностью отдавала себя воспитанию детей, которых было 14. Николай Иванович стал 13-м ребенком и оказался фактически самым младшим, так как последний мальчик умер вскоре после рождения. Во время детства Николая Ивановича осталось только шесть детей: трое сыновей и столько же дочерей. Из этих шестерых умер еще один, не достигший пятнадцатилетнего возраста, – его брат Амос, с которым он был очень близок. Будучи самым младшим и последним по счету из детей, маленький Николай пользовался вниманием со стороны всех домочадцев.
Давно замечено, что в семьях, где царят любовь и уважение к детям, чаще вырастают счастливые и отзывчивые люди, полезные для общества. В семье Пироговых дети воспитывались окруженные любовью и вниманием родителей. В доме была благоразумная строгость, чистота, порядок, уют домашней жизни, взаимное уважение между членами семьи, наконец, царившее в доме трудолюбие оказывали исключительно благотворное влияние на психику ребенка.
Отец был отличным семьянином, внимательным к своим детям, часто делал им подарки, дарил книги, расширяющие их кругозор. Николай Иванович, вспоминая с любовью свою мать, пишет, как он любовался ее цветастым платьем, ее светлыми локонами, выглядывавшими из-под красивого чепца. Он считал ее красавицей, гордился мамой и с жаром целовал ее тонкие руки, вязавшие для него чулки. Эту любовь к матери Николай Иванович сохранил до конца своих дней.
Благотворное влияние оказывали на мальчика няня Катерина Михайловна и служанка Прасковья Кирилловна. Няня, солдатская вдова из крепостных, рано лишившаяся мужа, поступила в дом Пироговых еще в молодости. Она имела удивительно мягкий характер. Николай Иванович вспоминает, что не слышал от нее ни одного бранного слова. Она всегда с любовью и ласкою умела остановить упрямство и шалость ребенка. Мораль ее была самая простая и всегда трогательная, потому что выходила из любящей души: «Бог не велит так делать, не делай этого, грешно!» – и ничего более. Прасковья Кирилловна, крепостная служанка матери, была плотная, коренастая женщина, с толстыми, красными, как гусиные лапы, руками. Ее лицо было истыкано оспой и усеяно веснушками. Она была настоящей народной сказительницей, и ее сказки мальчик слушал с наслаждением, вплоть до поступления в университет. Эти сказки, которые она рассказывала ему по вечерам перед сном, оказывали на него большое воздействие и с раннего детства воспитывали любовь к родному языку. В последующем, когда Пирогов приехал на рождественские каникулы к матери в Москву из Дерпта, пробыв 4 года в Прибалтийском свободном крае, где было отменено крепостное право, он настоял у матери отпустить этих женщин на волю. Но оказалось, что у матери не было документов на крепость и она сама боялась попасть под суд. С молодой няней, красивой женщиной, все вышло благополучно, она вышла замуж без всяких документов. Прасковья Кирилловна получила вольную только в Петербурге, когда Пирогов, уже профессор Медико-хирургической академии, добился ее освобождения, как он пишет в своих воспоминаниях, «с помощью 25 рублей, преподнесенных квартальному надзирателю».
Николай Иванович отзывался с осуждением о тех русских дворянских семьях, где первым языком детей был иностранный, обычно французский. Живя в России, они с детства разговаривали не на родном языке, при этом ребенок часто думал также не по-русски. Какая же после этого у ребенка могла развиться любовь к своему отечеству?!
Сестры были гораздо старше Николая, они любили младшего брата и охотно принимали участие в его воспитании. Старший брат Петр был уже на службе, средний брат Амос, с которым тесно дружил Николай, был старше его на несколько лет.
Семья жила в достатке. Отец сверх порядочного жалованья по казначейству имел доход и от ведения частных дел, получая приглашения как хороший законовед. Дом их был просторный и веселый, имел небольшой сад и цветник. Позже, когда Николай Иванович вышел в отставку и приобрел имение «Вишня», он разбил прекрасный сад и цветник, к которым привык с раннего детства. Во время пожара Москвы в 1812 г. их дом сгорел, и после возвращения семьи его пришлось заново отстраивать.
Мальчик начал читать почти самоучкой с 6 лет, пользуясь помощью сестер и брата Амоса. У него была иллюстрированная азбука, подаренная отцом. В этой азбуке каждой букве сопутствовали картинки, посвященные недавним событиям 1812 г. Это были карикатуры на французских захватчиков с соответствующими подписями. Так, первая буква «А» представляла глухого мужика и бегущих от него в беспорядке французских солдат и имела такую подпись:
Буква «Б» иллюстрировалась Наполеоном, скачущим в санях вместе с Даву и Понятовским на запятках, и была такая надпись:
Букве «В» сопутствовала картинка, на которой французские солдаты раздирают на части пойманную ворону и один из них, изнуренный голодом, держит лапку, а другой, валяясь на земле, лижет пустой котелок. Ей сопутствовала такая подпись:
Тогда же в народе появилась целая россыпь новых слов, представляющих собой презрительные клички оккупантов, которые возникли в этот период русской истории: шаромыжник, шваль, шантрапа… Первые две клички связаны с проявлением презрения к оборванным и голодным «завоевателям мира». Так, cher ami, означающее по-французски «дорогой друг», было обращением отступающих голодных солдат, просящих что-либо съестного у крестьян, оно превратилось затем в шаромыжник, а cheval, по-французски «лошадь» (крестьяне говорили, французы падшую конину едят), превратилось в шваль. Происхождение слова шантрапа связано с несколько более поздним временем. Этим словом мы обязаны тем русским, которые брали к себе на службу плененных французов. Когда те, став гувернерами, учителями и руководителями крестьянских театров, отбирали, например, певцов в помещичий хор, то, прослушав бесперспективного кандидата, махали рукой и выносили вердикт: «Chantra pas», что означало «к пению не годен». Выражение стало расхожим, определяющим никчемность человека, пустого, ненадежного, проходимца, а далее стало собирательным для негодяев и всякого сброда.
Одним словом, исторический контакт двух великих наций оставил в русской народной филологии свои неистребимые следы.
Детство Николая Ивановича было наполнено переживаниями этого великого события в русской истории. Победа русского народа над французами развила и укрепила в мальчике любовь к своей отчизне. Он с восхищением слушал рассказы о недавней войне, и в нем зарождалась гордость за свое отечество.
Комментируя этот период своей жизни, Николай Иванович в своем «Дневнике старого врача» заметил, что в дальнейшем, когда ему пришлось долгие годы своей жизни (в период с 17 до 30 лет) находиться в окружении чуждой ему народности, жить, учиться и учить, он не потерял привязанности и любви к своей отчизне, хотя потерять ее в ту пору, как он полагает, было легко: «Жилось в отчизне не очень весело и не так привольно, как хотелось бы жить в 20 лет» [9]. И он объясняет это своим воспитанием в детские годы, которые были наполнены гордостью великой победы русского народа над пришедшей в Россию наполеоновской армией. «Не родись я в эпоху русской славы и искреннего народного патриотизма, какой были годы моего детства, едва ли из меня вышел космополит. Я так думаю потому, что у меня очень рано развилась вместе с глубоким сочувствием к родине какая-то непреодолимая брезгливость к национальному хвастовству, ухарству и шовинизму» [10].