Фабий Байл. Прародитель

— Не тебе определять его путь.

Теневидица замерла, когда этот голос разнесся по роще. Что-то жуткое раскололо одно дерево ударом обсидианового клинка, и остальные закричали еще пронзительней. Давя копытами осколки кристаллов, из теней вышел Хранитель Секретов. Байл услышал смех демонов и крики умирающих эльдаров и понял, почему вопили деревья.

Великий демон смерил его взглядом, насмешливо кривя морду.

— Твои нити судьбы порваны и перепутаны, Фабий.

— О чем ты? — резко спросил Байл. Его переполняли вопросы. Арлекины хотели, чтобы он возглавил Третий, но зачем? И почему они рискнули собственным народом, лишь бы убедить его? — Я сам выбираю свою судьбу, и так было всегда!

— Неужели? — загоготал демон. — Но даже Владыка Темных Наслаждений не знает, к чему приведут твои действия здесь… И ему очень хочется узнать, как ты поступишь дальше, — Затем он повернулся к арлекину и облизал губы, — О, темный, несравненный деликатес! Я съем твою душу, дитя.

Арлекинесса опешила, когда демон на полной скорости бросился к ней, но не сдалась и прыгнула назад, пытаясь найти убежище в тенях. Хранитель Секретов презрительно фыркнул.

— Хочешь охоты? Как это утомительно! — Он покосился на Байла. — Возвращайся к своим делам, Фабий.

Не дожидаясь ответа, он прыгнул в рощу, разрубая обсидиановыми клинками ветки и стволы.

Голова Байла все еще раскалывалась от возможных перспектив, но он опустился на колено и начал собирать то, ради чего пришел.

Что бы ни случилось, с пустыми руками он не уйдет.

Глава 20

Скрытый клинок

Блистательный Король в Радостном Отдохновении с воем вырвал камень души из брони эльдара и закинул его в рот. Он раздавил его идеальными зубами, не обращая внимания на то, как осколки ранят десны, и проглотил все: камень, кровь и вопящую душу. Это был уже двадцатый, и в животе бурлило от обломков украденной жизни. Он чувствовал себя распухшим, но сильным. Песнь Слаанеш пульсировала в голове, отдаваясь до самого мозга костей, до самых дальних глубин души, где дрожали последние обрывки Каспероса Тельмара. Человек, которым он когда-то был, кричал и тряс прутья клетки, но его душа уже сгорала дотла. Блистательный не обращал на него внимания со времен Истваана и не собирался делать это теперь.

Принц удовольствий был доволен. Блистательный рассмеялся, когда сюрикены опалили мех на его доспехах и убили одного гвардейца. Жирный мутант умер, хихикая и сжимая разодранные потроха. Эльдары отступали, покидая площади.

— Бегите, птички, бегите. Змея везде вас найдет, — напевал Блистательный, шагая за ними. — Я вырву из земли ваши деревья и станцую на корнях.

Он родился для этого момента. Для того, чтобы переродиться. Измениться и наконец стать цельным. Блистательный поднял очередное хрупкое тело и выковырял камень души острием меча. В его бурлящих глубинах чувствовался страх — паника запертой души, отчаянно пытающейся выбраться из тюрьмы, которую она до сих пор считала неприступной крепостью.

— Глупые птички со своими глупыми гнездышками! Теперь я съем ваши яйца одно за другим, — Он запрокинул голову и распахнул противоестественно красивые челюсти так широко, что кожа лопнула, а мышцы отошли от костей. Бросив камень в пасть, он высосал из него все, что там было. Из пасти пошел дым, и все волосы встали дыбом. Он чувствовал, что нерожденные рядом, что они разоряют рукотворный мир где-то в стороне. Еще больше демонов приникло к оболочке реальности, ожидая, когда он их впустит. Он был ключом и вратами одновременно.

Его вдруг пронзила боль, но боль приятная и значимая. Он покачнулся, все органы чувств словно сошли с ума, и мир поплыл перед глазами. Кобелески вибрировал в руке. Меч знал, что скоро случится, и его кровожадный дух трясся от ужаса.

— Мне кажется, твой тезка бы понял, — сказал Блистательный, вгоняя меч в землю, — Он и все те тираны Древней Ночи. В них была поэтичность, которую даже Ложный Император не сумел вытоптать. Уверен, они знали, каково это — обменивать душу на душу.

Он поморщился, когда внутри что-то шевельнулось, словно отодвигаясь от обжигающего жара, набирающего силу в области сердца. Пламя апофеоза разгорелось, и пути назад уже не было. Ни пути назад, ни страха, ни боли. Только наслаждение.

Хотел бы он, чтобы Фабий стал свидетелем его перерождения. Как же он хотел, чтобы главный апотекарий не был таким упрямым! Чтобы старый друг, лейтенант-командующий Фабий, вернулся в разрушенное тело Фабия Байла. Какой толк от чудес и славы, если нет друзей, с которыми это можно разделить? Неужели историю Третьего придется писать на сброшенной плоти, когда все они, один за другим, откажутся от прошлого и вступят в будущее?

Воспоминания кружились в голове, как листья в огненной буре. Он вновь стоял на борту «Солнечного камня», на шаг позади Декануса Грифана Торна. Тяжелый крейсер забился в предсмертных судорогах, и советник упал ему в руки, давясь собственной кровью. На него вновь обрушились кулак Луаста и поток оскорблений от командира ударной группы. Он с ужасом и уважением смотрел, как лидеры нелюдей-катаров бросились на собственные мечи, кладя конец войне за Кенуитскую систему. Воспоминания мелькали все быстрее и быстрее, сгорая в огне его апофеоза. Все, что составляло его сущность, гибло, и какая-то часть горько заплакала.

Эта горечь не была чем-то новым. Именно она отправила его к Эйдолону и его Конклаву, наполнив желанием восстановить то несовершенное существо, в которое он превратился. В тени Абаддонового копья они поклялись, что возродят легион. Что соберут его осколки и крепко склеят, что возведут новые крепости и подготовятся к концу времен. К тому моменту, когда они, ставшие полноценным легионом, отыщут ушедшего в отшельники Фулгрима и потребуют, чтобы Феникс восстал из пепла и вновь повел своих сынов на войну. Если б он только смог заставить Фабия увидеть, понять…

Но боль распространялась все дальше, поджигая нервные окончания, и все сожаления сгорали дотла, оставляя после себя лишь радостное предвкушение. Совсем как ему обещали.

— Получу ли я крылья, как Сломленный Ангел? — произнес он. — Или могучие кольца, как величественный Фулгрим? О, сколько вариантов! Я буду великолепен!

В спину ему вонзился меч, проливая ихор. Он развернулся, и его кулак обрушился на белый шлем. Эльдар безвольно рухнул назад.

Его плоть надувалась и твердела, и сочленения доспехов начинали поскрипывать. Он уже не помещался в этой хрупкой конструкции. Да и сам мир стал ему мал.

Эльдары облепили его, как гнус, пытаясь убить, но теперь он был выше смерти. И выше жизни. Он был песней без конца и исходом, обретшим голос. Подхватив одного из этих хрупких воинов, Блистательный рассмеялся ему в лицо, а затем откусил ему голову. Сломанный череп он выплюнул в его товарища, сбив того с ног. Мышцы начали рваться, и тело выскользнуло из дрожащей руки.

Блистательный запрокинул голову и радостно завыл.

— Доставай меч, апотекарий, — сказал Гулос, плавным выпадом насаживая очередного эльдара на собственный клинок, — Сражайся во имя Слаанеш, чтобы он узнал о твоей радости. Пой для него, глупец.

Вместе со своими воинами он удерживал небольшой пустырь в стороне от главной площади. Эльдары уже три раза пытались его захватить и каждый раз терпели неудачу.

— Уверен: он в курсе, как я рад, что участвую в этом веселье, Гулос. Ни к чему надоедать ему своим пением, — ответил Олеандр из-за упавшей колонны. Он прицелился в одного из эльдаров и выстрелил — оранжевый воин кубарем повалился вниз, к мертвым товарищам.

Где-то неподалеку, в самой гуще боя, выл, моля о смерти, Древний Диомат, и пыхтели спаренные лазпушки. Появление безумных дредноутов застало эльдаров врасплох, но они уже перешли в наступление. Ксеносы пытались удержать Детей Императора на площади, и удавалось им это лучше, чем ему хотелось признавать. Орудийные платформы расположились на проспектах, выходящих из купола, и вели беспрерывный огонь. Все либо горело, либо было готово загореться в любой момент.