Скрипка

Между тем на берегу у костра, под очередную бутылку, решался очень важный вопрос: кто с бреднем полезет в воду. Первоначальная алкогольная эйфория и подъем прошли и стали накатывать тяжесть и расслабуха. Никому жуть как не хотелось мочиться, да еще на таком ветерочке… Поначалу решили бросить жребий, а потом кто-то сказал: «Да ну его к лешему – пожрем что есть. Говорил же – мясо брать надо. Рыбу, рыбу наловим… Наловили. Уже кишки сводит. Давайте картоху, что ли чистить, да что там у нас еще …».

В это время к костру выскочил радостный Тузька. Он заигрывал, приседая на лапы, и бегал вокруг костра, стараясь привлечь внимание и поделиться своим прекрасным настроением.

– И-ик…е-есть идея…, – икнув и тупо глядя на Тузьку, сказал, совсем осоловевший от водки, Петруха…

Лешка стоял на берегу. Он давно уже оставил без присмотра свою удочку, и не из-за того, что стемнело – белый поплавок вполне ясно различался в свете восходящей Луны. Просто сама Луна! Именно она потянула на берег. Ее свет был еще оранжевым, неярким, но размеры – просто невероятными. Лешка раскинул руки, как крылья, и закрыл глаза. В грудь дул сильный ветер и ему казалось, что он летит, как птица. Лешка приоткрыл глаза, и зрение, вместо того, чтобы вернуть его в реальность, еще больше усилило это впечатление. Теперь Лешке казалось, что он стремительно летит к той, еще недлинной лунной дорожке, которая, как лестница, ведет к Луне. И Лешка еще не решил – опуститься ли ему на эту лестницу и взбежать по ней к огромному оранжевому шару, или же, пролетев над ней, опуститься на Луну прямо сверху…

На землю его вернул голос, раздавшийся действительно откуда-то снизу:

– Леха, ты долго памятником стоять будешь? Во! – как Христос… Ну, точно – я фотку в журнале видел… Где-то такой памятник есть…

Около раскинувшего руки Лешки, уже пару минут, на корточках, куря сигарету, сидел Юрка.

– Во! Тащится пацан!.. – подумал Юрка, только выходя на берег.

– Во, тащится!.. – подумал он, доставая сигарету.

– Ну, пусть потащится… – подумал Юрка, зажигая сигарету и присаживаясь на корточки…

Однако сигарета заканчивалась…

– Хорош балдеть! – шурпа стынет. И водочка… выдыхается… – хохотнул Юрка. – Вперед, к победе «коммунизьма», – эти слова и шлепанули окончательно Лешку на землю. А Юрка уже тащил его, податливого и не до конца освоившегося с землей после «полета», за руку к костру.

Шурпец удался на славу! Мясо так и таяло во рту. Да ко всему еще и салатик из свежих огурчиков и помидор. По окончании ужина, на траве возле компании валялись еще две пустые бутылки. Дядя Вася, поглаживая свой весьма солидный животик, с удовлетворением «рыкнул» – именно через букву «к» – так смачно у него получилось.

– Ну, ты, дядь Вась, даешь!

– Дядь Вась, ты – прям музыкант! – загоготали мужики.

Лешка в это время, обглодав косточки, сложил их кучкой и, слегка покачиваясь, пошел вокруг расстеленного брезента, служившего столом, собирая остальные. Получилась довольно солидная порция «собачьей радости». И вот тут, после всей этой операции, ему в голову вдруг постучалась одна, большая – на всю голову мысль: «Странно…».

– Что странно? – Лешка никак не мог выбраться из этого липкого дурнотного состояния.

– Ах да! – косточки. А где Тузька?

Странно… Вот что! – странно и непонятно: как это его нет рядом?

– Фу ты! – как заноза это слово – странно.… Так! – встать…

– Сначала на четвереньки – вот так – главное – без резких движений… Во! – устояли…

– Тузька, Тузька! Ко… – косточки! А ну, сюда, сукин сын. Убью, собака…

– Гы, гы… – раздалось у Лешки за спиной.

– Гы, гы, гы…

Лешка повернулся:

– Вы что ржете?

– Т – таво… У – убивать не надо… Гы, гы… он и так… таво… к – косточки… косточки…

Лешка тупо смотрел на ухмыляющиеся рожи… И тут, в его голове, откуда-то издалека, стала формироваться новая мысль – эта была вообще огромная, черная и колючая – страшная мысль…

Но первым все понял дядя Вася, который время до ужина провел возясь у машины и, можно сказать, по сравнению с другими – ничего и не пил.

– Ах вы, сволочи…, гады…, – не в состоянии найти слова, Дядя Вася перешел на неумелый мат – такого от дяди Васи еще никто не слышал.

– … Это вы Тузьку?.. – Кровь ударила ему в лицо, a жилы на шее так надулись, что казалось – вот-вот лопнут. Дядя Вася было бросился с кулаками на эту уже переставшую ухмыляться свору пьяных придурков, но вдруг, как-то крякнул и, согнувшись пополам, вывалился куда-то в сторону от костра в рвотные спазмы, выворачивающие его желудок наизнанку.

А Лешка все стоял во внезапно ударившей его, и как будто заморозившей вместе с лицом и телом, судороге. Потом, не сказав ни слова, словно вдруг обредший возможность двигаться на негнущихся ногах истукан, повернулся и пошел прочь. Главное, что ему нужно было сделать сейчас – это уйти отсюда. Внутри пусто – ни слов, ни сил, ни… Тузьки…

– Леха, да хорош тебе.… Ну, куда ты пошел?..

– Успокойся, братан…

– Ну, убей нас всех теперь за это…

Лешка не слышал ничего.

– Пусть идет, не держите его, – сказал каким-то странным голосом Петька. Таким странным, что все замолчали. А он продолжил, опустив себе куда-то под ноги глаза: «Ему очухаться надо… Во мы – идиоты…»

Лешка знал – куда идет. Для него действительность поделилась на два мира. Один был там – у костра, где лежала кучка косточек, другой – на берегу, где бегал живой Тузька… Между двумя этими мирами лежала огромная черная пропасть. Лешка на мгновение вновь обрел крылья, чтобы перелететь через эту пропасть. Назад для него пути уже не было… Его окончательно притянула к себе земля, и горе – страшной тяжестью, навалилось на плечи. Он с еще большим трудом, но одновременно и с каким-то фанатичным упорством передвигал ноги туда – вперед к берегу, где в лунном свете видел… собачий силуэт. Светило было уже высоко, и яркая лунная дорожка тянулась к самому берегу. Но ему она казалась уже не лестницей, ведущей на Луну, а длинным серебряным эскалатором, медленно движущимся куда-то далеко-далеко и вниз… вниз… Теперь Лешка стремился к этому эскалатору, потому что именно на него прыгнул, призывно вертя хвостом-пружиной его Тузька – это был Он… Он!!!

Вода сомкнулась над Лешкиной головой. Далеким эхом, донеслись вдруг откуда-то слова: «Эх, жизнь! Прекрасная ты все ж таки штука!». Но они были уже отголоском того – враждебного Лешке мира, и он уходил от него, спускаясь по ступеням серебряного эскалатора туда – вниз, за далеко уже убежавшим вперед Тузькой…

МУЗЫКАЛЬНОЕ

РОЯЛЬ

В тугом узле прожекторов, стоял рояль – лебедем черным. Подняв и распустив крыло в изломе сложном. И лебединою тоской, звучал мотив – как бы прощанье. И слушал зал, дышать боясь – в святом молчанье. И чем безудержнее ввысь взлетали ноты звук за звуком, тем явственней и глубже смысл того, что ощущали люди, глотая слезы, не стыдясь, как часто то бывает в жизни – простого проявленья чувств, свободного полета мысли. Рояль устал и замолчал. Как вздох… последний… звук… растаял…

СКРИПКА

Прекрасный Мастер изваял сладкоголосую певунью.

Наверное, он был колдун и породил колдунью…

Нежная и хрупкая – яичная скорлупка,

Смуглая и страстная – итальянская Красавица,

Желанная, как Женщина, что всех сильнее нравится…

Она побывала в руках не очень многих скрипачей, потому что лишь самый талантливый и знаменитый в свое время, мог удостоиться счастья обладать ею. Каждому новому избраннику судьбы она отдавалась настороженно и боязливо, а порой даже и неохотно, бесконечно сомневаясь в том, что он достоин ее. И они как будто чувствовали это, уговаривая и лаская ее нежными руками, с наслаждением касаясь ее тела щекой, осторожно, а потом все настойчивее прося у нее взаимности. Все они были очень хорошими музыкантами. И постепенно ее душа смягчалась. И ответная страсть захватывала е сильной горячей волной, и она начинала петь уже вся во власти таланта своего избранника, поднимая его на новую, неизведанную еще и им самим высоту. Она привыкала к этому таланту, как привыкала к постоянному обожанию… особому, недосягаемому положению среди своих сестер, которые смирялись с ролью нелюбимых жен, безропотно выполняя всю самую черновую репетиционную работу. Она привыкала к этому таланту, даже любила его, но через какое-то время уже не могла вспомнить человека, которому этот талант принадлежал, когда тот, как и его предшественники, уходил из жизни. Ей было суждено пережить их всех, оставаясь, несмотря на свой возраст, такой же юной и звонкой. Появлялся новый, с привычно знакомыми манерами, с той же лаской и обожанием… И все начиналось заново…