Страница 11 из 32
Аланд усадил Вебера у Анечки в головах, велел придерживать ее плечи, и обоим (и ей, и ему) правильно дышать. Сам он бродил у окна в углу комнаты, Агнес колдовала в ногах, прикрытых стерильными простынями. Анечка прятала лицо Веберу в грудь, где заходилось его сердце. Она не кричала, иногда стонала и утыкалась в грудь Вебера сильнее, он сильнее обнимал ее, ловил ее взгляд, впитывал в себя ее боль, сбиваясь с дыхания и едва контролируя его.
Под тихие уговоры Агнес раздался первый крик ребенка. Анечка как обмякла, сама отстранила Вебера и легла головой в подушки. Веберу Агнес протягивала беспомощно размахивающее ручками и ножками крохотное, еще всё в крови, существо, которое всё помещалось в ладонях Вебера.
– Его нужно обмыть, Рудольф. Аландо…
Если бы не спокойные действия Агнес и Аланда, Вебер бы так и стоял с этим разбалансированным, заходящимся в крике, существом в руках.
– Ему страшно, заверни его, положи его матери на грудь, – звучал голос Агнес, заставляя Вебера повиноваться.
– Анечка, – Аланд улыбался, лицо его светилось незнакомой мягкой улыбкой – Вебер никогда не видел на его лице этого выражения. – Роскошный парень, Рудольф, не вздумай с ним в руках падать в обморок.
Вебер, словно его вышибло из тела, чувствовал не себя собой, он чувствовал то, что ощущал его сын, которого он держал в руках, чувствовал внезапно разверзнувшиеся бездны незнакомых пространств после замкнутого пространства, где он недавно еще находился. Чувствовал, что больше нет равновесия, нет опоры, нет ничего привычного, и восхищенно любовался паникой маленького человека, самого беззащитного, самого дорогого, до оторопи любимого, делающего свое самое большое открытие в жизни – открывающего новый мир. Вебер не мог выпустить сына из рук, прислонял к себе драгоценный сверток, целовал не прикрытый тканью голый лобик, височки, чуть покрытые нежным белесым пухом, слушая чуть утихающий и вновь набирающий силы крик, как наивысшую музыку творения.
– Я думала, что рожать так больно, – улыбалась Анечка. – Не так и больно, вполне терпимо…
Аланд вместо Вебера сидел у нее в изголовье, гладил ее лоб и волосы.
– Спасибо тебе, моя дорогая. Рудольф, дай мне внука, хватит на него задыхаться, дай нам с Анечкой взглянуть на него… Иди лучше поблагодари свою жену, отдай его мне. Что ты все шумишь? Напугался? Уже все хорошо. Наш, наш…
Лицо Аланда так и светилось, и Веберу вспомнилось, как он видел, сам видел, свечение глаз Аланда, когда тот впервые склонился над ним. Малыш притих, глазки щурились на свет – он тоже видит?
Вебер с удивлением видел совсем незнакомую улыбку жены, так, наверное, улыбаются Ангелы, завершившие нелегкую, угодную Богу работу.
В соседней комнате зазвучали приглушенные голоса: Карл, Гейнц, Кох, Анна-Мария, – все здесь. Аланд прицыкнул на них, чтоб те не появлялись в этой комнате, что ребёнка им покажут потом.
– Да покажите же!
Гейнц через полминуты, путаясь в рукавах халата, благоухая мылом, был в комнате и протягивал руки к ребенку, бледный от волнения.
– …Бог мой! Какой страшный! Вебер, только от тебя могло родиться такое чудовище! – воскликнул Гейнц. – Даже красота фрау Анны не спасла это красномордое, несчастное, орущее существо… Что, сам себя испугался? Что ж ты орешь так? Решил всё зараз выплакать?..
– Он не плачет… Он кричит, – ревниво ответил Вебер, пытаясь забрать сына у Гейнца. – Сам ты чудовище красномордое…
– Не ругайся при детях, Вебер. Если он еще кроме твоей внешности унаследует твои роскошные манеры – это будет кошмар, я не виноват, что на картинах младенцев рисуют совсем другими, я не был готов такое увидеть… Иди ко мне, мое маленькое страшилище… Я привыкну, ты не плачь, я тебя и таким любить буду, что поделаешь…
Анечка улыбалась, слушая серьезный монолог Гейнца и яростно-тихие возражения Вебера.
– Сам ты страшилище! Отдай…
– Иди к лешему, Вебер, это мой племянник. Не рыдай, моё маленькое лысое чудовище. Лысый – как Абель! Вот кому бы ты точно понравился, а Абелёчек-то свое счастье пропустил!.. Проворонил племянника…
– Говори тише, Гейнц… Что ты как труба иерихонская разорался?
– Да я шепотом говорю, Вебер, я ж не дурак.
– Все равно громко. Ему страшно…
– Ну, если он еще и такой же трус, как ты, я-то тут причем? Иди к жене, дай мне спокойно подержать моего ненаглядного уродца…
– Сам ты уродец.
Карл пытался заглянуть на малыша и так, и эдак, но Вебер с Гейнцем все укрывали от него лицо малыша.
– Дай его мне, Гейнц, – сказал тихо Карл. – Иди ко мне, мой красавец… Ну их всех, ничего они не понимают… Красота какая, хоть что-то, Вебер, у тебя хорошо вышло с первого раза…
Карл тоже улыбался незнакомо.
– Горластый, молодец, не будет, как папаша, блеять. Да, мой золотой?
– Нет, но правда, вылитый Абель. В Корпусе еще один лысый… – Гейнц не закончил фразу под взглядом Аланда. – Да я что? Я говорю, что это первое чудо Корпуса. Анечка, ваш муж уже про вас позабыл, не слушайте – я его нарочно дразню. Вы ему теперь не нужны – он так и будет трястись над своим головастиком.
Гейнц вышел и вернулся с большой вазой роз, поставил их у постели и поцеловал Анечку в щеку, поцеловал ее руки.
– Идите в ту комнату, – сказала Агнес. – Все, кроме Рудольфа.
– Фрау Анна и маленькое лысое чудовище с нами? – оживился с готовностью Гейнц.
Анечка улыбалась, глядя на него, Гейнц волновался – и безнадежно пытался это скрыть. Кох с Анной-Марией стояли с Аландом в стороне у окна, но тоже пошли к дверям. Вебер видел взгляд Коха и на сына, и на себя самого, и в этом взгляде было столько любви, что слов не требовалось, и ему, им с Анной-Марией, Вебер был особенно благодарен. Он не мог отдышаться, не мог говорить, его разрывало между желанием не отпускать из рук сына, обнимать жену, он был в полном смятении. Рука Коха успокаивающе задержалась на плече Вебера, ничего не сказал, но Веберу стало легче – так промолчать умел только Кох.
Клемперер уходя, шепнул Веберу на ухо:
– Вебер, и мне такую же крохотную дочку, я ей буду бантики завязывать и научусь заплетать косички…
– Сам разберись, – бессильно улыбнулся Вебер.
– Да я бы рад, но… понимаешь…
Ребенка записали как Альберта Адлера, возражений Вебера никто не слушал.
– Вебер, в Корпусе все ходят под псевдонимами. Да и, согласись, Альберт Адлер звучит лучше, чем Альберт Вебер. Аня фамилию не меняла, твой сын, как все мы, записан по матери. Это в традиции Корпуса… – успокаивал Вебера Гейнц.
Вебер от сына не отходил, даже Аланд первое время не пытался на этом настаивать, тем более, что стоило Веберу отлучиться на какое-то время – Альберт начинал кряхтеть и разражался плачем, и не успокаивался, пока Вебер не возвращался.
Через пару месяцев он охотно шел на руки ко всем. Вебер опять, проклиная все на свете, вернулся к концертам. Далеко и надолго Аланд его не отправлял. «Неадекватные отцовские чувства» Вебера стали еще одной темой для шуток Карла и Гейнца, но в шутках их было больше восхищения и любования, они не были обидны. К тому же сами «дядья» постоянно искали повод понянчить племянника.
Год спустя, когда Альберт всеобщим фаворитом со всеми за руку вполне уверенно путешествовал по Корпусу и постоянно лепетал что-то на своем наречии, Аланд объявил о том, что Карл, Кох и он сам отправляются на Восток, что на территории Корпуса начнутся некоторые перестройки и потому здесь никто не останется. Анечка с Агнес и Анной-Марией отправятся на дачу, устроим им свой Вис-Баден, ребенок и женщины подышат хорошим воздухом и окрепнут, поживут там с полгода или год, как понравится, а Вебер с Гейнцем приступают к интенсивным гастролям и начинают, наконец, в полную мощность работать. Вопрос не обсуждается.
Вебер и сам понимал, что с рождением сына страдали не только его гастроли, но и работа над медитацией, понимал, что не имеет на это права и остановить себя сам не может, поэтому решение Аланда принял молча.