Страница 281 из 291
Прозвучит это наверное бестактно, но я то и дело в тот вечер вспоминал Катю, вернее не ее саму, она в самом деле теперь была мне только другом, а чувства, которые к ней испытывал. Сравнивал с тем, что чувствовал теперь с Машей. Все-таки не очень часто подпускаем мы людей на предельно близкое расстояние, особенно если место это было когда-то занято. Я ловил себя на мысли, что чувствую себя с Машей по-другому, более полноценно что ли. Словно бы с Катей свела меня слепая воля обстоятельств, а дальше я уже только катился с горки, не прилагая усилий; а с Машей было иначе, сам я, самого меня тянуло к ней, к естеству ее, резкости и прямоте.
Она сняла свитер, и сидела в футболке и джинсах-стретч на табурете у стенки, скрестив ноги, с бокалом вина. Мне сидеть наскучило и я стоял на одной ноге, облокотившись о столешницу кухонного гарнитура. У меня тоже было вино, и я рассказывал Маше, как ходил на собеседование к фээсбэшнику в министерство. Одним из героев истории был конфузливый Степан Анатольич, которого Маша помнила еще с министерской комиссии, поэтому когда упоминал я его смущенного или отчаянно бодрящегося, она смеялась вместе со мной.
Поход мой в министерство не получил еще продолжения, но уже оставил у меня ощущение спертого воздуха, замкнутого пространства, похлеще контура МРТ. Однако, рассказывая историю Маше, она представала будто бы забавной, смешной.
- А ты с Азаром еще встречался после комиссии? - спросила она серьезно, когда я закончил.
Вопрос был неожиданный. Я естественно не делился с Машей, да и вообще ни с кем, подробностями о посетителях своих. Но Азар для нас был персонажем особенным, серьезнейшим участником нашей первой встречи. Я помедлил, прежде чем отвечать.
- Виделся. Он ко мне в больницу приходил.
Она вопросительно смотрела на меня голубыми своими глазами. В первый раз я признался Маше, что виделся с Азаром.
- У меня с Азаром весьма специфические отношения, - вздохнул я неуютно. - Начавшиеся как раз с того происшествия у третьего дома. Если ты помнишь того гражданина...
Тут я осекся, потому что едва не назвал Никанор Никанорыча, с которым у Марии также был связан определенный опыт. История моя начала сворачиваться в опасный клубок, из которого не сумел бы я потом выпутаться.
- Наверное, я тебе все-таки в другой раз о нем расскажу. Это длинная история, - я смущенно осекся, потому что совсем не знал что говорить дальше.
Маша посмотрела задумчиво куда-то в сторону. Потом поставила бокал на стол, к нашим тарелкам и чашкам, встала и подошла ко мне. Между нами и было-то всего два шага, но в движении ее чувствовалась решимость, переступающая через смущение. Она положила мне руки на плечи и поцеловала. И оторвалась глядя мне прямо в глаза. Я потянулся к ней и второй наш долгий поцелуй послужил ответом на предложение ее, на согласие. Я подтянул ее ближе и она прижалась ко мне всем телом; я почувствовал ее грудь, отчего смутился, но волнение мое только усилило возбуждение. Потом пальцы ее побежали вниз, я почувствовал ее руки под своей длиннорукавой толстовкой; я гладил ее шею, голые предплечья, забрался под футболку и обхватил ладонями голую талию и спину над джинсами.
Ввиду ограниченной моей подвижности нам пришлось оторваться друг от друга. Это впрочем было неизбежно, только в кино влюбленные парочки умеют исполнить процесс целиком, не сходя с места. Мы стесненно засуетились, забегали, хихикая и поглядывая виновато друг на друга. Понесли вино и бокалы в зал, я принялся зачем-то составлять посуду со стола в раковину.
Мы встретились вновь на диване, на котором успел я разложить простыни и подушки, чокнулись еще раз тонкостенными бокалами, оставшимися еще с Катиных времен. Было неловко и возбудительно снова вступать в физический контакт, после того, как разошлись мы. Бокалы мы отставили и осторожно встретились губами, потом все ближе, теснее, я почувствовал ее язык, она подняла руки и я стащил с нее футболку. Как это бывает, когда видишь чужое голое тело, и показываешь свое, был момент смущения, замаскированный тщательно поцелуями и объятиями. Я прикоснулся к ее голой груди, к нежной упругой округлости, от которой накрыло меня каким-то щекочущим волнующим чувством.
Мы, разгоряченные, снова оторвались и я с полминуты возился с презервативом. Он не валился у меня из рук, как в первую нашу близость с Катей, когда не знал я к чему подступиться и так был неуклюж, что не решился даже описывать опыт этот в соответствующей главе.
Травмированную ногу старался я расположить так, чтобы не задевать загипсованные сустав и стопу: вытягивал то вдоль постели, то на пол. Маша тоже старалась всячески ее не задевать, но ни черта у нас конечно не получалось, и я в конце концов плюнул, сосредоточившись на девушке. Она раскрылась передо мной, и я нерешительно придвинулся, принимая благодарно ее помощь. Я зарылся в ее шею и волосы, и в ухо, и щеку, и еще грудь, и только сердце стучало как сумасшедшее и руки ее съезжали с шеи моей на плечи и на спину, и упоительно ловил мой слух ее срывающиеся выдохи.