Теория квантовых состояний

Вторник мой промчался стремительно. У меня были две подряд учебные пары, по час двадцать, перерыв, а потом я принимал студентов в аудитории с их курсовыми и вопросами. Статистика показывает, что октябрь по-прежнему остается одним из наименее популярных студенческих месяцев. Студент любит оттянуть все, связанное с ответственной работой, к концу семестра, чтобы потом в едином слаженном порыве успешно отстреляться по всем долгам сразу. На практике срабатывает только первая часть бестолкового этого плана, а именно собирание хвостов по учебе в большой, неподъемный клубок. Дальнейшее же, связанное с могучим волевым порывом — проваливается. Так и торчат задолженики в коридорах днями и ночами, начиная с последних недель семестра до окончания сессии. Ищут, объясняют, выклянчивают снисхождения. Где ж вы были, ребята, в октябре, в ноябре, когда погода стояла отвратительная и словно бы сама природа упрашивала вас сосредоточиться на учебе, на курсовых, на пропущенных лабораторных работах.

Я закончил с занятиями, вернулся в преподавательскую и засел за вычисления. Задачка была интересной, с вызовом. Я даже просыпался пару раз ночью, размышляя о том, как можно рассчитать вероятность, которой только еще предстоит вырасти. Как не отбросить ее на начальном этапе расчета. Был конечно самый простой путь — не пренебрегать ничем. Все состояния сети считать весомыми. И отсекать их только в самом конце. Но это перегружало наш стенд настолько, что последние несколько итераций мы по часу ждали мизерного результата. Ну и проблема нехватки памяти никуда не девалась, мы ломали голову над тем, как с нею быть. Требовалось отыскать другое решение, менее очевидное и более эффективное.

Часа три я просидел за расчетами. Вокруг бегали люди, периодически заговаривая со мной. Анатолий рассказывал какие-то смешные случаи на лабораторках. Я при этом иногда кивал, делал какие-то лица подходящие, но сам конечно целиком был погружен в вычисления. Раз только вывел меня из раздумий громко крякнувший под Толей стул, когда он, возбужденно разглагольствуя, как-то особенно приналег на него. Улыбка с Толиного лица слетела мгновенно.

Я вспомнил, что завтра у меня проверочная работа по лабораторной практике, а я еще не проверил и не оценил результаты прошлой недели. Чертыхнувшись, я неохотно собрал свои бумаги, заложил тетрадь свою любимую в месте, где остановился, достал студенческие работы и занялся проверкой.

До позднего вечера ревизовал я работы студентов, и все это время Анатолий бегал вокруг своего стула. В этот раз стул подкачал всерьез — деревянная ножка лопнула вдоль. Уж сколько раз предлагали Анатолию заменить свой стул, выбрать какой-нибудь получше и, самое главное, покрепче, в аудиториях, да только не слушал Анатолий никого. Точно упрямый ребенок, он возился с этим своим стулом, крутился вокруг него с инструментами - этакий здоровенный детина, под два метра ростом, - никак не желая признать очевидный факт старения, как ни крути, казенного имущества.

За окном стемнело, кафедра опустела. Я знал, что пару аудиторий занимают группы вечернего факультета, но преподаватели их не показывались в преподавательской. Только Анатолий суетился, периодически исчезал, прибегал, снова исчезал, отыскивая в удаленных лабораториях и кафедрах шурупы и отвертки. Я настолько привык к хлопаньям двери, что совсем уже не обращал внимания на беготню большого друга и его рассказы о состоянии дел на этажах.

От бумаг меня отвлек громкий хруст. Я нехотя поднял глаза, примерно уже предполагая, что произошло. Анатолий наверняка решил опробовать свой заново отстроенный стул и тот снова подвел его. В последний, я надеялся, раз.

Я поднял глаза и обнаружил, вместо Анатолия, Никанор Никанорыча, сидящего на полу у поломанного стула, потирающего ушибленный бок.

- Вот тебе на! - недоуменно бормотал он. - Хотел ведь только по-вежливому, по-культурному, устроить.

Он принялся неуклюже подниматься, ухватившись за угол близстоящего стола. Cтол тоже принадлежал Анатолию. Как на грех Никанор Никанорыч двинул толстенную зашнурованную папку, та, в свою очередь, кипу бумаг, которые не преминули разом ухнуть с Толиного стола, припорошив частично сломанный стул.

Никанор Никанорыч поднялся и принялся чесать затылок. Наверное таким образом ему легче соображалось, да только вряд ли Анатолию стало бы оттого радостнее. Стул его бедный, многократно сверленный и колоченный, подобно Трое пал, бумаги рассыпались.

- Я ведь только обождать хотел, Борис Петрович, пока вы с делами завершите, - оправдывался Никанор Никанорыч. - Ничего ведь подобного и в мыслях не было.

Я подлил масла в огонь:

- Что же вы, Никанор Никанорыч, не видели что ли? Стул стоит посреди прохода, инструменты вокруг лежат. Обязательно на него было садиться? Человек ведь ремонтировал, мучался.

Никанор Никанорыч пылко схватился за грудь.

- Ведь я ж, Борис Петрович, не по злому умыслу. Исключительно по рассеянности, по неуклюжести, единственно. Бумаги-то мы собрать сможем, - он нескладно согнулся и принялся подбирать бумаги. –Бумаги-то они ерунда на постном масле. Со стулом вот неурядица вышла. Некрасиво как-то со стулом получилось, а? - он бросил собирать бумаги и просительно поглядел на меня. - Делать-то чего теперь, Борис Петрович?

Я огляделся по сторонам, словно пытаясь отыскать ответ в старых стенах. На стенах преподавательской висело что угодно, только не инструкции по восстановлению поломанных стульев. Вдоль большой стены висела большая коричневая доска, частично исписанная, с размашистыми разводами от тряпки. Дальше, ближе к входной двери стояла пара стульев, а над ними висел календарь за прошлый год. Почему-то календарь на стене неизменно оказывается за прошлый год. Со стороны шкафа для верхней одежды приколотыми висели несколько фотографий, какое-то стихотворение, потом у самой нашей миниатюрной кухонки висело старое расписание занятости лабораторий, написанное от руки на разлинованном ватмане. Потом шли преподавательские столы и тут уж каждый, кто сидел вдоль стены, оформлял ее на свой лад: примерами вычислений, распечатками программного кода, фотографиями, наклейками-напоминалками. Короче говоря, черт знает что висело на стенах преподавательской, не имеющее ни малейшего отношения к нашей с Никанор Никанорычем беде.