Страница 8 из 18
Освоившись среди сюрреалистов, Арто быстро начал влиять на их общее направление. Его страстная и упорная натура плохо сочеталась с принятым доселе среди сюрреалистов ленивым созерцанием собственных снов, в поисках образов для стихов и картин. Арто привнес в объединение новые подходы и новые заботы. Его гневные инвективы против общественных и религиозных лидеров, тексты о наркомании и о физических страданиях шли вразрез со сладкими сюрреалистическими мечтаниями об идеальном обществе, полном очаровательных и покладистых женщин. В 1952 году Бретон вспоминал, как Арто «неотступно требовал» от движения создать язык, «лишенный всего, что придает ему характер украшения», – язык «губительный, сверкающий, но так, как сверкает меч»[22]. Во многих работах Арто язык действительно предстает как оружие или целый арсенал, способный нести катастрофы и разрушения; язык – это «инструмент, который еще предстоит изобрести», или «машина общественного блага».
О важной роли Арто в объединении сюрреалистов свидетельствует назначение его – 23 января 1925 года, лишь через три месяца после присоединения к группе, – директором Бюро сюрреалистических исследований. До того Бюро было открыто для публики – любой желающий мог приходить и записывать свои сны; Арто его немедленно закрыл. Он хотел, чтобы сюрреалисты занялись настоящим научным исследованием, направленным на «переоценку всех ценностей», однако сюрреалисты были не организованы, зачастую ленивы и способны на какие-то совместные действия только по прямым указаниям Бретона. В следующие три месяца работа Бюро сюрреалистических Исследований развалилась, и в апреле 1925 года оно закрылось совсем.
Это внесло свой вклад в то, что изначальная эйфория Арто по поводу присоединения к сюрреалистам стала сменяться иными чувствами. Впрочем, отчасти компенсировали его разочарование публикации во втором и третьем номерах «Сюрреалистической революции». Во втором номере, вышедшем 16 февраля 1925 года, появилась его статья в защиту опиума. В ней Арто доказывал, что наркоманы имеют право на саморазрушение – право неотчуждаемое, неподвластное закону или общественному контролю. В другой статье, в том же номере, Арто отвергал самоубийство, поскольку «я давно уже мертв – давно уже убил себя»[23]. Впрочем, самоубийство, тщательно спланированное и продуманное до последней детали, он еще соглашался одобрить. (Один из сюрреалистов, чье самоубийство, возможно, встретило бы у Арто одобрение, был Пьер Молинье, одержимый сексом фотограф и художник: к самоубийству он тщательно готовился несколько десятилетий. Молинье застрелился в 1976 году, после того, как стал импотентом. Друзья его узнали об этом по заранее обговоренному знаку: перед тем, как убить себя, он отдал в бар по соседству своего кота.) К вопросу о самоубийстве Арто вернется в 1947 году, в книге «Ван Гог, самоубитый обществом».
Редактуру третьего номера «Сюрреалистической революции» сюрреалисты передали Арто полностью. В результате вышло то же, что и с Бюро сюрреалистических исследований. Журнал должен был стать местом яростных нападок на все общественные, религиозные, медицинские явления, сюрреалистам глубоко отвратительные! Для этого Арто задумал серию открытых писем – и каждое из них должно было оскорбить адресата до глубины души. Мысль о том, чтобы кого-то оскорблять в печати, не пришлась по душе многим сюрреалистам, предпочитавшим туманную и никого не задевающую эзотерику. Бретон в составлении писем никакого участия не принимал. Позднее он напишет, что этими письмами Арто вывел объединение сюрреалистов на опасный путь – куда более пугающий и тревожный, чем памятные ощущения самого Бретона и Супо, когда они чересчур увлеклись автоматическим письмом.
Третий номер «Сюрреалистической революции» вышел 15 апреля 1925 года. Это был единственный номер, полностью собранный и отредактированный Арто; четвертый, июльский выпуск составлял уже сам Бретон и ни одного материала Арто туда не взял.
Своему номеру «Сюрреалистической революции» Арто дал подзаголовок: «1925: конец христианской эпохи». Существенную часть материалов в номер он написал сам, а что не написал, то вдохновил, подсказал и отредактировал. Здесь были пять открытых писем: «Письмо Папе», «Письмо Далай-Ламе» и «Письмо школам буддизма» написаны самим Арто, «Письмо ректорам европейских университетов» – Арто в соавторстве с Мишелем Лейрисом, «Письмо директорам психиатрических лечебниц» – Робером Десносом по предложению Арто.
И Папе, и ректорам, и психиатрам как следует досталось: все ощутили на себе ярость Арто в полной мере. Вот он грозит Папе: «Мы думаем ныне о другой войне – войне с тобой, пес!»[24] Вот в послании к врачам решительно отрицает само существование «безумия» – мысль, которую Арто пронесет через всю жизнь: «Все индивидуальные действия антиобщественны. Сумасшедшие – величайшие из жертв диктата общества»[25]. Впрочем, к Далай-ламе и буддистам Арто относится более благосклонно: обращаясь к ним, он желает гибели западному миру и торжества новой, освобожденной плоти. В 1946 году, перерабатывая эти письма-манифесты для своего «Избранного», Арто решительно поменял тон и содержание писем к лидерам восточных религий: былое восхищение перед ними перевернулось с ног на голову. Теперь он называл их «в конце концов, все-таки грязными европейцами»[26] и ругал еще хлеще, чем папу. К 1946 году Арто возненавидел все религии одинаково.
Сближение с сюрреалистами помогло Арто обрести некоторую известность, и стихи его стали легче проходить в печать. В начале своего сюрреалистического периода Арто пишет невероятное множество стихов – как будто пытается одним объемом написанного преодолеть преследующий его «паралич» и заполнить пустоты. Содержание поэзии Арто также изменилось со времен переписки с Ривьерой. Он пытается выразить нечто невыразимое, и именно эта невыразимость – такая живая, такая болезненная – становится плодородной почвой его поэтических поисков. Он пишет на границе между контролем и спонтанностью (в своих стихах Арто, пожалуй, ближе всего подходил к сюрреалистическому опыту автоматического письма), поэтический язык его вторгается на территории телесного страдания и обездоленности. Поэтическое творчество для Арто неотделимо от утраты и забвения: творя новые образы, поэт тем самым их уничтожает, и это придает им особенную живость и горечь.
В 1946 году, представляя свои труды англоязычным читателям, Арто написал письмо Питеру Уотсону, редактору отдела искусства бостонского журнала «Горизонт». В этом письме – в «Горизонте» так и не опубликованном – он, оглядываясь назад, так описывает свою поэзию сюрреалистического периода:
Моим литературным дебютом стали книги о том, что я ничего не способен написать: когда хочу что-то выразить, собственная мысль оказывается мне недоступна. У меня никогда не было идей – и именно этому глубокому, тотальному, неотделимому от меня самого отсутствию идей и посвящены эти две книжечки, по 70 страниц каждая. Названия их – «Пуп Лимба» и «Нервометр»[27].
К 1946 году Арто освободился от потребности излагать свои мысли в стихах. Теперь его занимали тело и яростные жесты, и он писал: «Идеи – это пустоты тела»[28].
«Пуп Лимба» вышел в июле 1925 года, через три месяца после третьего номера «Сюрреалистической революции». Изначальное название книги было «Страсть к опиуму, или Дерьмовость общественного сознания», однако для публикации в Изданиях «Нового французского обозрения» (издательство при журнале, где появились письма к Ривьеру) это название было изменено. Книга вышла относительно большим тиражом – 800 экземпляров. В ней имелся портрет Арто работы Андре Массона, а один из текстов представлял собой поэтическую интерпретацию одной из картин Массона. Основное содержание книги – поэзия: расколотая, фрагментарная – именно такая, о которой писал Арто Ривьеру. Стихи Арто мечутся между двумя темами: невыносимой нервной болью и неспособностью говорить:
22
Breton, Entretiens, 1913-1952, Gallimard, Paris, 1952, p. 109.
23
ОС I**, 1976, р. 20.
24
Там же, р. 41.
25
Там же, р. 221.
26
ОС I*, р. 18.
27
ОС XII, 1974, р. 230.
28
Shit to the Mind, Tel Quel, # 3, Paris, 1960, p. 7.