Прощай, пасьянс

Но ни звука не сорвалось с Анниных губ. Только щеки побелели, а между бровями залегла морщинка. Тоненькая, как льняная нить кружев.

Потом ее лицо исказилось гримасой.

— Я думала… что мне счастье привалило. Я ведь уже знала Анисима. Он был моим первым… В Кукарке. Давно… — Потом она спохватилась: — В участке нас ждут! Сказали, их привезут с часу на час.

— А тех друзей, что окопались в лесу на озере? — поинтересовалась Севастьяна.

— Кто это? — спросила одна из сестер.

— Те, что должны были вас неусыпно сторожить. Им собирались объяснить, что это женщины Анисима и Павла, — сказала Севастьяна.

— Вот как? — возмутились сестры и рассмеялись. — Они бы горько пожалели об этом.

Рука одной из сестер нырнула в глубокий карман юбки. Через мгновение на столе лежал маленький пистолет.

Вторая сестра проделала то же самое. На столе теперь лежали пистолеты-близнецы.

— Это свадебный подарок нашей тетушки, — объяснили они в ответ на изумленный взгляд Севастьяны. — Жаль, не дожила она до того мига, когда смогла бы сама их вручить. Но наш отец исполнил ее волю. Хотя и осуждал свою сестру, — объяснили молодые женщины.

В комнате повисла тишина, потом раздался горький смех Анны:

— Если бы только они знали…

— А теперь послушайте все, как звучит письмо. — Сестра, которая держала в руке перо, призвала всех к вниманию. — «Я, Анисим Петров Финогенов, дарю моей дочери Софии свой дом близ города Лальска. Отдаю его на веки вечные в ее пользу. Подпись».

— Все как надо, — одобрила Севастьяна. — А ты, Анна, можешь там жить.

Анна изумленно молчала. Потом тихо сказала:

— Я бы взяла с собой Софьюшку. Чтобы привыкнуть к ней.

— Так ты хочешь ее забрать?

— Жаль мне ее, такая же обманутая душа, как и я.

— Хвалю, — оценила Севастьяна. — А что второе письмо? Зачтете?

— Все в точности так, как Павел написал про Федора, — засмеялась Мария.

— Тогда поехали. С Богом!

Женщины сели в коляску и помчались в участок.

Знакомый Севастьяны встретил их нежной улыбкой. Особенно ласково смотрел он на нее. Глаз не сводил.

— Дорогуша, мы с тобой оба исполняем долг перед городом. Так неужели я не помогу тебе в добром деле?

— Где они?

— А зачем вам их видеть? Давайте ваши бумаги. Они их мигом подмахнут. — Он подмигнул Севастьяне и удалился с бумагами. — Я их очень об этом попрошу.

Женщины сели на лавку; никого, кроме них, в участке не было, знакомец Севастьяны позаботился, сказал Анне, чтобы приезжали, как стемнеет.

Что ж, он был прав. Визит поздний, город лег спать, теперь не проснется до самого утра. Когда бумаги были подписаны и ручки дамам перецелованы — мужчина в чинах хотел бы поцеловать всего одну ручку, но пришлось ради этого поцеловать три лишних, — коляска покатила по улице вдоль реки.

В эту ночь в воспитательном доме долго и ярко горели свечи. Горели они радостным пламенем. Женщины праздновали свою победу. На столе кипел самовар, благоухало варенье в серебряных вазах, в пламени свечей подмигивали штофики со сладкими напитками.

— Как хорошо, что ты не взяла грех на душу, Анна. — Севастьяна посмотрела на нее. — Вот награда тебя и нашла.

— Анна, выходит, мы дороже отца твоего ребенка? — спрашивали сестры.

— Ребенок дороже всякого мужчины, — не задумываясь сказала Анна. — Я это поняла, когда сама понесла. А ребенок Федора Степановича разве чем-то виноват? Почему же они захотели сделать его наживкой, чтобы поймать кучу денег?

Сестры молчали.

— Мудро, Анна, — сказала Севастьяна. — Хотя самой мне не довелось выносить дитя, но ты рассуждаешь правильно.

— А почему, Севастьяна? — вдруг осмелилась спросить Анна.

— Не было в моей жизни того, кто мог бы стать им отцом.

— Но разве не удел женщины — рожать?

— Это как посмотреть, кому какой удел, — ответила Севастьяна. — Люди разные, и жизнь — тоже. Моя жизнь — только моя, и больше ничья.

— А… Как же… говорят, есть обязанность перед Господом — женщина должна дать жизнь… Иначе нить прервется. — Анна сама не знала, почему и зачем сейчас вступает в этот разговор. Но слова соскакивали с губ будто без ее ведома.

— Если Господь захочет ее прервать, то она прервется. Говорят, в каждом роду бывает тридцать три поколения. Мой род очень древний. Может, на мне весь кончился, может, мое поколение и есть тридцать третье.

— Значит, после тебя никого не останется? — не отступала Анна.

— А воспитанники? Разве не моими мыслями и умениями они напитаны? — Севастьяна засмеялась и окинула всех сидящих за столом гордым взглядом.

— Как же им повезло, — прошептала Анна. — А… если я…

— Нет, Анна, — прервала ее Севастьяна и предупреждающе подняла руку. — Ты не сдашь ребенка к нам в дом. Он не подкидыш. Напротив, ты заберешь у нас Софьюшку. Сама сказала. Между прочим, Софьюшка у нас не голь перекатная, хоть и произошла от Анисима. Она у нас с приданым.

— Ты про дом, который отписал ей Анисим? — спросила Анна.

— Не только про него. Недавно обнаружилось, что девочке по линии матушки-покойницы полагается дом неподалеку от Кукарки. Чем тебе не место для жизни, Анна?

— Да что ты говоришь, Севастьяна, — прошептала она. — Возможно ли поверить?..

— Ты будешь ей вместо матери. Ребенок, которого ты родишь, станет ей кровным братом или сестрой. Вот как иногда складывается жизнь. Складно, верно? Хотя поначалу кажется, что вовсе нет. — Она вздохнула. — Зависит от того, как на эту жизнь посмотреть.

— А что будет с нами, а? — Лиза устремила зеленый взгляд в лицо женщины.

— Не прожги на мне дыру, девочка, — засмеялась она. — Так смотри на Федора Степановича, ему понравится.

— А мне на кого так смотреть? — подхватила Мария, изображая Лизу.

— А ты, Лизавета, на своего избранника.

— Избранника? — Она вспыхнула. — Но его…

— Его пока нет рядом. Да, пока нет, — повторила Севастьяна, — нет возле тебя. Но он уже есть. Он давно родился на свет и ждет тебя.

— Как я его узнаю?

— Кровь подскажет.

— Кровь?

— Да. Когда ты его увидишь, то кровь, которая течет из твоего сердца, ринется обратно в сердце и оно зайдется. Тебе покажется, что сердце остановилось. Значит, это он.

— А откуда ты знаешь? — Глаза настоящей Лизы тоже излучали зеленый свет, но он был более сдержанный. — Ведь ты…

— Нашла и потеряла, — бросила Севастьяна.

— Но как? Почему? Ты никогда нам раньше не рассказывала.

— Это моя тайна.

— А ты можешь раскинуть пасьянс?

Севастьяна пристально смотрела на беременную сестру. Так кто же это на самом-то деле? Велико было искушение раскинуть карты и спросить их… Но она посмотрела прямо в глаза ей и сказала:

— Нет, Мария. Я раскинула тебе его в прошлую весну. Он сошелся.

Ни один мускул не дрогнул на лицах сестер. Как хорошо держатся, похвалила Севастьяна. Так могут держаться только женщины, которых соединяет любовь. А не только рождение в одной утробе.

— А самовар-то наш заскучал. Кому чаю? — спросила хозяйка.

— Всем! — отозвались сестры.

Праздник продолжался.

Весь следующий день Мария и Лиза спали. Они пришли в себя только к вечеру. Севастьяна не отпустила их домой, и они остались.

Сейчас Мария стояла возле окна и всматривалась в густеющий сад. Он дышал весной, как все живое способно ею дышать. Это дыхание окутало кусты и деревья, мир за садом, который скрылся в вечернем тумане.

Она прикрыла глаза — если туман теперь повсюду, нечего даже стараться разглядеть хоть что-нибудь. Но, к своей великой радости, Мария увидела под прикрытыми глазами Федора, она так явственно увидела его, что глаза ее распахнулись.

И видение, а это было всего лишь видение, тотчас пропало. Она снова торопливо опустила ресницы, стремясь догнать и удержать желанное видение.

Ей удалось.

Мария увидела Федора на палубе бригантины, на боку которой мастер по заказу мужа вывел синим цветом «Моя ласточка». Паруса были полны ветра, судно беспрепятственно скользило по невысоким волнам далекого моря. Федор стоял, опершись на поручень, и смотрел на воду. Вода была тяжелая на вид, какой всегда кажется морская вода на глубине. Белая рубаха пузырилась на нем под стать парусу, ветерок поддувал под нее и гладил спину Федора.