Страница 10 из 13
Сейчас мне кажется странным, что администрация больницы могла сказать что-то вроде: «Конечно, 15-летняя школьница-волонтер, трупы развозишь ты». Я не думаю, что эта обязанность всегда доставалась юным волонтерам. Честно говоря, я помню облегченное выражение лиц моего начальства, после того как я вымолила у них разрешение на перевозку тел.
Мой начальник Каипо, молодой гаваец, как-то посмотрел в монитор и сказал: «Эй, Кейтлин, хочешь забрать мистера Ямасаки из крыла Пауахи?» Разумеется, я горела желанием забрать мистера Ямасаки.
Когда мы с Каипо пришли в палату, то увидели мистера Ямасаки, лежащего в позе эмбриона на белоснежной больничной койке. Он был похож на мумию с туго натянутой темной кожей. Из-за болезни и старости он весил не более 40 кг, и любой из нас мог переложить его на каталку одной рукой.
«Ого! Этот парень очень старый», – сказал Каипо. Возраст мистера Ямасаки удивил даже такого ветерана по перевозке трупов, как он.
Каталка, которую мы привезли, имела конструкцию, напоминающую закрывающийся металлический ящик. Мы поместили мистера Ямасаки внутрь ящика и накрыли его крышкой из нержавеющей стали. Со стороны могло показаться, что мы толкаем пустую каталку.
Затем мы втиснулись в лифт, где оказались среди обычных посетителей больницы, держащих в руках цветы и плюшевых медведей и не имеющих понятия о мертвом теле рядом с ними. (Когда вы в следующий раз в больнице увидите двух взрослых людей, толкающих пустую каталку, вспомните о мистере Ямасаки.) Все вышли из лифта задолго до нас. Каипо, мистер Ямасаки и я продолжали спускаться в подвал.
С виду больница была приятным местом, где царила атмосфера выздоровления; там использовалось самое современное оборудование, а стены украшали картины гавайских художников. Все: фальшивая каталка, секретный морг в подвале, – должно было замаскировать смерть, скрыть ее от глаз посетителей. Смерть больного считалась провалом системы медицины; расстраивать пациентов или их родственников не разрешалось.
Каипо и Крис из «Вествинда» в какой-то степени были похожи: они оба были спокойными достойными мужчинами, перевозившими тела тех, кто еще недавно был жив. Для них это была рутинная работа, в то время как любой другой человек счел бы ее одновременно таинственной и омерзительной.
После нескольких вызовов на дом я поняла, что Крис оставался невозмутимым при любых обстоятельствах, даже когда нам приходилось работать в ужасных условиях домов Сан-Франциско. Когда мы поднимались по опасным винтовым лестницам, Крис лишь вздыхал и говорил: «Надо было взять портативные». Под этим выражением он подразумевал портативные носилки, примерно такие, какие используются для транспортировки тел с поля боя. Мы с Крисом пристегивали тело к носилкам и делали все возможное, чтобы вынести их к фургону: тащили их боком, опускали и поднимали, держали над головой.
«Это как мебель переносить, – объяснил Крис. – Геометрия и физика».
Крис оставался одинаково невозмутимым при виде разложившихся тел, тел с огромным лишним весом и откровенно странных тел. Чтобы было понятно, что такое «странное тело», я расскажу об одном случае. Однажды мы приехали в дом, хозяин которого, джентльмен с треугольной бородкой и длинными ногтями, похожий на актера фильмов ужасов Винсента Прайса, провел нас в холодный и полуразвалившийся подвал. Там в углу находился мертвый мужчина, свернувшийся в клубок и смотревший на нас одним глазом. «Это странно, Кэт. Он нам подмигивает. Пойдем за носилками».
Главным правилом транспортировки тел было никогда не сдаваться. Возможно, это банально, но такой была мантра Криса. Он рассказал мне о двухсоткилограммовом теле, которое находилось на третьем этаже заваленного барахлом дома, кишащего тараканами. В тот день его напарник отказался даже попробовать вывезти труп, аргументируя это тем, что вдвоем они ни за что не справятся. «Тогда я просто перестал его уважать, – сказал Крис. – Ненавижу людей, которые не хотят даже попытаться».
За время наших долгих совместных поездок я многое узнала о Крисе. Например, он был одержим воспоминаниями о том, как в 1970-х годах два года проработал на деспотичного прораба на Гавайях. Открыв «Google Карты», я поняла, что в то время он жил всего в трех кварталах от моих родителей-молодоженов и молодого Барака Обамы. (Я представляла себе, как они все вместе оказывались в одном продуктовом магазине или пересекали улицу по одному пешеходному переходу.)
Через несколько недель после поездки к Адамсам мы с Крисом отправились в красивый дом, расположенный на оживленной улице района Марина в Сан-Франциско. Выходя из машины, мы болтали о Гавайях, погоде или тяжелом характере Майка, как вдруг Крис, хватая резиновые перчатки, сказал: «Знаешь, о чем я думаю, Кэт? Мы похожи на ребят из «Криминального чтива». Они сидят в машине и обсуждают сэндвич, а затем идут и вышибают из кого-то мозги. Мы тоже сидим в машине и болтаем, а потом идем забирать мертвецов».
Искренняя улыбка, пусть даже от сотрудника похоронного агентства, гораздо лучше фальшивого сочувствия.
Дверь нам открыла темноволосая женщина в возрасте около 60 лет. Я широко и искренне ей улыбнулась, поняв к тому моменту, что искренняя улыбка гораздо лучше фальшивого сочувствия.
– Я звонила вам несколько часов назад! – закричала она.
– Мадам, мы ехали из Окленда, а сейчас пробки, – сказал Крис своим успокаивающим тоном.
– Мне плевать, моя мама заслуживает лучшего. Она хотела, чтобы все было достойно. Моя мама была достойной женщиной, а ваше поведение не достойно! – продолжала кричать она.
– Мне очень жаль, мадам. Мы о ней позаботимся, не беспокойтесь, – сказал Крис.
Мы прошли в комнату и увидели там «маму». Когда мы достали простынь, чтобы накрыть ее, женщина бросилась на тело своей матери и начала театрально причитать: «Нет, мама, нет, нет! Ты нужна мне, мама! Не покидай меня!»
Вот так должны выглядеть человеческие эмоции. Здесь было все: смерть, потеря, страдания. Я хотела, чтобы меня это тронуло, но я тронута не была.
– Вина, – прошептал Крис.
– Что? – прошептала я в ответ.
– Вина. Я видел это так много раз. Она не приезжала к ней много лет, а теперь ведет себя так, словно жить не может без матери. Это мерзко, Кэт.
Я знала, что он абсолютно прав.
Когда женщина наконец слезла с тела матери, мы обернули труп простыней и вывезли его из дома. Пока мы толкали каталку по улице, прохожие останавливались и глазели. Люди с собаками и мамы с колясками замедляли шаг. Они смотрели на нас так, словно мы были детективами или коронерами, увозящими тело с места страшного убийства, а не двумя работниками похоронного бюро, везущими труп старушки, тихо умершей в своей постели.
Смерть далеко не всегда была окружена скандалом. Когда в начале XIV века Европу накрыла эпидемия бубонной чумы, трупы по несколько дней лежали прямо на улицах. В итоге их увозили на повозках на городские окраины, где были вырыты огромные ямы для массовых захоронений. Один итальянский хроникер писал о том, как мертвые тела наслаивались друг на друга: тела, немного грязи, затем снова тела и снова немного грязи, «как лазанья, состоящая из слоев теста и сыра».
Одна из привилегий развитых стран заключается в том, что людям больше не обязательно смотреть на мертвые тела. За один типичный день в Варанаси, расположенном на берегу индийского Ганга, сжигают от 80 до 100 тел. После очень публичной кремации (которую иногда осуществляют маленькие дети из индийской касты неприкасаемых) кости и прах сбрасывают в воды священной реки. Кремация обходится недешево; в ее стоимость входит дорогое дерево, разноцветный саван и услуги специалиста по сжиганию тел. Семьи, которые не могут позволить себе кремацию, но хотят, чтобы тело дорогого им человека оказалось в водах Ганга, ночью бросают труп в реку и оставляют его там разлагаться. Посетители Варанаси становятся свидетелями того, как распухшие трупы проплывают по течению или поглощаются собаками. Количество тел в реке настолько велико, что индийское правительство выпускает в воду тысячи плотоядных черепах, чтобы они боролись с «некротическими загрязнителями».