Страница 9 из 32
– Нереально, мам. В принципе.
– О, господи! Да что ж тут нереального, Алёша?!
– Да всё.
– А именно?
Он набрал в лёгкие побольше воздуха:
– Ну, в общем… так. Вчера я принял своё окончательное решение и менять его не собираюсь. И любые. Дальнейшие. Разговоры. На эту. Тему. Считаю. Совершенно. Бессмысленными.
Губы матери внезапно затряслись, а по её щекам прозмеились две дорожки, тёмные от туши. Крылов оторопел: он ещё ни разу в жизни не видел мать плачущей! Возмущённой – да, расстроенной – сколько угодно. Но чтоб вот так – с трясущимися от обиды губами и слезами на щеках…Отчим завёл мотор и мешковато приобнял её за плечи:
– Ну всё, Галь. Всё. Хватит. Успокойся. Видишь, как он к нам настроен: даже разговаривать не желает… Думает, что раз мы пенсионеры – можно уже и не считаться. Можно ордерок схватить – и ауфидерзеен. И позабыть сразу, кто мы такие есть и что хорошего для него в жизни сделали. Хотя я бы, Алексей, на твоём месте близкими не разбрасывался. Мало ли, как жизнь повернётся. Может, и пригодимся ещё…
– Кто разбрасывается? Я разбрасываюсь?!
– Конечно! Всё делаешь, чтобы нас с матерью чёрт-те куда выпихнуть. На окраину, в бетонные клетушки без телефона. А тебе известно, кстати, что пожилым это противопоказано? И что если человек всю жизнь прожил в кирпичном доме, а его потом в панельный засунуть – он там болеть и загибаться начнёт? Об этом даже "Аргументы и факты" писали…
– Я тоже, между прочим, не в Кремль переезжаю. И телефон мне светит исключительно в порядке общей очереди…
– Ты – молодой человек! Здоровый и полный сил! А у нас с матерью… Эх, ладно. Чёрт с тобой. Делай, как знаешь. Я препираться не намерен. Я только одного требую: чтобы ты нас сейчас до конца дослушал и не жаловался потом, что мы тебя плохо проинформировали…Так вот, Алексей: есть два пути решения нашего квартирного вопроса. Путь первый: ты плюёшь на наше мнение и уезжаешь в Нагатино, как уже собрался. Ну, а мы – куда ж деваться? – отбываем на Кантемировку. Живём там, мучаемся, грязь месим. Ну, а годика через два нам Виктор заявляет: а не пора ли разменивать квартирку, уважаемые родители? Поскольку желаю, так сказать, по примеру старшего брата жить отдельно и независимо… Имеет право, как считаешь?
– Имеет.
– Так точно, имеет! И мы с матерью, естественно, начнём варианты подыскивать, чтобы разъехаться… (Отчим свободной рукой достал из кармана упаковку валидола и, выколупнув таблетку, протянул матери…) И максимум, что мы сумеем в итоге выменять – это две однокомнатные в тех же новостройках. Максимум! Я бюллетени по обмену смотрел, ситуацией владею. И выходит фактически, что мы с матерью даже по отдельной комнате себе к старости не наработали, после всех наших трудов и усилий. Справедливо это, как считаешь? По-людски?
– Нет.
– Вот именно, что нет! И тогда вопрос следующий: а как же нам так всё устроить, чтобы было – и справедливо, и по-людски? Чтоб и тебе с Виктором – хорошо, и нам с матерью – не обидно? Есть у тебя соображения на сей счёт?
– …
– Тогда я тебе свои выскажу, если позволишь. А они, Алексей, очень простые: эту квартиру надо брать. Обязательно! Въехать в неё, прописаться и уж затем, если ты так жаждешь независимости – спокойно разменивать. А разменять её, между прочим, можно очень даже выгодно. Очень! Я по тем же квартирным бюллетеням сужу. Там за подобную жилплощадь с видом на Кремль сейчас дают… ну, к примеру – четыре однокомнатных квартиры. Четыре, Алексей! Улавливаешь разницу? А при определённом стечении обстоятельств мы вполне сможем выменять… Ну, допустим: хорошую двухкомнатную в центре плюс две однокомнатные – рядом с центром. Причем все – с телефонами!
Мать всхлипнула:
– С телефонами, Алёша!
– …и получается, Алексей, что из-за твоих сиюминутных эгоистических амбиций вся наша семья может очень сильно пострадать. И это будет целиком на твоей совести, имей в виду! Целиком и полностью! И мой тебе совет напоследок: подумай хорошенько. Стоит ли из-за каких-то лишних трёх месяцев так калечить жизнь своим самым близким людям…
– Каких трёх месяцев?!
– Я ж тебе объясняю: въедем, осмотримся, дадим объявление. И месяца через три разъедемся так, как нам всем будет выгодно. По-людски, по справедливости. Мы с матерью – в двухкомнатную, а вы с Виктором – в однокомнатные. Мысль понятна?
– Более-менее.
– Вот и думай пока. Время есть.
Крылов смотрел в окно, быстро отпотевающее под напором горячего воздуха из автомобильной печки, и лихорадочно прокручивал в голове последние слова отчима.
"…Так. Въезжаем… Осматриваемся… Это понятно… Даём объявление… Находим варианты… Разъезжаемся по-семейному…Тоже понятно… И что я тогда теряю, славяне? А теряю я… Ну да, да! Вот эти несколько месяцев, пока будут искаться варианты… Так. Ладно. А что я теряю, к примеру, если сразу уеду в Нагатино? Я теряю отношения с близкими – стопроцентно. Они мне этих новостроек кантемировских вовек не простят. Будут там сидеть и проклинать меня с утра до вечера, да ещё всем знакомым раззвонят, какой я оказался свин неблагодарный… Так. Хорошо. Подводим итоги: в первом случае у меня будут квартира, Машка и нормальные отношения с близкими. Во втором – квартира, Машка и ноль отношений с близкими. Да какой там ноль! Сплошной жирный минус. И тогда получается… Получается, в общем и целом, что Пал Палыч дело предлагает. Такой как бы хитрый манёвр за счёт государства, выгодный всем… И мне, кстати – тоже, тоже! Поскольку – а вдруг я действительно себе квартирку получше выменяю, чем вчерашняя панелька без телефона? А вдруг получится что-нибудь поцентральней, покирпичней да с телефоном? Только лишь ради одного этого стоит рискнуть… Эх, Машке б сейчас позвонить! Объяснить ей, что и как. Она бы суть схватила – мгновенно. И сказала б: давай, Алёшка, действуй! Смысл есть…"
Конечно, он согласился не сразу. Он ещё минут двадцать вздыхал, колебался, отводил глаза и вновь требовал гарантий. В ответ мать лишь снова крестилась и твердила, как они с Пашей его любят, а отчим терпеливо талдычил ему про всё те же "въедем", "осмотримся" и "разъедемся", а под конец даже вырвал страничку из тонкой тетрадки, где обычно фиксировал бензиновые траты, и набросал там что-то вроде плана совместных действий, украшенного стрелочками и прямоугольничками. От первого прямоугольничка, обозначенного как: "Янв. – Февр. Въезд и прописка на Новокузнецк.", стрелочка решительно указывала на второй, обозначенный как "Февр. – Март. Дача объявл. в бюллетень и подбор вар-тов", и, пронзив его насквозь, победно упиралась в третий, обозначенный как: "Март-Апр. Разъезд и прописка согл. нов. мест. жит-ва." В нижнем углу тетрадного листка отчим аккуратно проставил дату и даже расписался для внушительности. И эта его подпись – длинная и зазубренная, как кухонный нож, почему-то окончательно убедила Крылова. Он сложил листок вчетверо, сунул его поглубже в карман и сказал, что – ладно. Так уж и быть. Поехали решать проблему по-родственному…
Ну, а дальше всё случилось – легко, легко! Так легко, словно в старом советском кино про хороших и светлых людей, желающих друг другу исключительно добра. Мать мгновенно просияла и, расцеловав его в обе щёки, назвала "Алёшкой-матрёшкой", а отчим одобрительно похлопал по плечу и сказал "молодец!". Исполкомовская инспекторша, которой он сообщил о своём решении, тоже разулыбалась и заявила, что – щёлк! щёлк! – она и не сомневалась в его правильном и здоровом настрое. Затем они подмахнули необходимые бумаги и Семёнова протянула матери новенький ордер с большущей гербовой печатью – один на всех. Поздравила от лица исполкома, а от себя добавила, что в глубине души им даже где-то – завидует…