Страница 5 из 32
Расценив ситуацию как клиническую, Егор взбунтовался, собрал вещи и из родительской квартиры – свалил. Какое-то время он перебивался на приятельских дачах, а ближе к осени устроился дворником в ДЭЗ и получил от Субботыча вот эту десятиметровую комнатуху… Хлебнув свободы, он быстро понял, что жизнь без денег – пошла и безвкусна, и решил заняться коммерцией. Из всех вариантов, крутившихся в его голове, он в итоге выбрал вариант "Календарики". То есть, заметив, как бойко раскупаются на улице всевозможные значки с изображениями рок-звёзд и солиста "Ласкового мая" Юры Шатунова, он прямо в комнате наладил производство глянцевых календариков той же тематики – с последующим их мелкооптовым сбытом в коммерческие ларьки, торгующие у Киевского вокзала…("…Вот смотри, Лёш: на одних листах я печатаю календарики, а на других – портреты всяких рокеров-шмокеров и мяукающих сирот. Потом склеиваю их вместе и в результате получаю – что? Правильно. То-вар. Который наши пэтэушницы сопливые сметают в полчаса и при этом ещё кипятком от счастья писают… Теперь давай считать: себестоимость одного моего календарика – гривенник, а торгашам я их сдаю – по полтинничку. Из чего следует, Лёш, что на каждый вложенный рупь я получаю четыреста процентов чистой прибыли. А теперь задайся вопросом: за счёт чего, собственно, этот чувак, сидящий перед тобой, имеет четыреста процентов прибыли? Отвечаю: а за счёт того, что чувак построил правильную бизнес-схему. Теперь другой вопрос: а почему он так уверен, что его бизнес-схема – правильная? Отвечаю: а потому, что перед тем, как её построить, он неделю протусовался на Киевском вокзале и досконально выяснил, чего по-настоящему жаждет наш простой и задолбанный жизнью советский пипл…")
Глава 2. Шао-линь, пирог, пингвины
Мунку простирает ладони над пылающими конфорками и даже жмурится от удовольствия. Он всегда так делает: проснётся пораньше, газ врубит и ждёт, пока кухня нагреется. Чтоб к приходу любимой жены тут была полнейшая Африка. А в процессе ожидания тренирует приёмчики, заученные по брошюрке "Секреты Шао-линя". Вот и сейчас: встаёт посреди кухни в каратистскую стойку, вдыхает поглубже и вдруг – ххх-хааааа! Правый кулак резко выбрасывается вперёд. Ххх-хааааа! В воздухе мелькает нога, одетая в шлёпанец. В самой высокой точке полёта шлёпанец вдруг отрывается от хозяйской пятки и, описав замысловатую дугу, врезается в банку из-под венгерского горошка, в которой хранятся общие деньги. Банка грохается на пол. По полу рассыпаются осколки и мятые рублёвки с мелочью вперемешку. Мунку на одной ноге прыгает к потерянному шлёпанцу. На шум прибегает Света и вместе с мужем начинает ползать по кухне, собирая деньги и битое стекло. Крылов тоже опускается на корточки и помогает им до тех пор, пока вдруг не замечает, что из его правой ладони сочится кровь. Он наспех залепляет ранку пластырем и возвращается в комнату.
Открыв дверь, он видит Машку, склонившуюся над пишущей машинкой. Тррра-та-та – дзинннь! Тррра-та-та – дзинннь! Каретка мечется под машкиной рукой, словно живая. Крылов подкрадывается сзади и утыкается губами в её затылок – тёплый, душистый и слегка отдающий запахом новой льняной наволочки. После секундной паузы затылок подчёркнуто отстраняется, а каретка продолжает метаться, не снижая темпа. Тррррра-та-та – дзинннь! Тррррра-та-та – дзинннь!… Крылов вздыхает и облачается в свою обычную дворницкую одежду: мешковатые отечественные джинсы "Орбита" с пузырями на коленках, салатовую армейскую рубашку, кирзачи с подвёрнутыми голенищами, рваную телогрейку и чёрную вязаную шапочку с белыми буквами "adidas".
Тррррра-та-та – дзинннь! Тррррра-та-та – дзинннь!… Одевшись, он выходит в коридор. Здесь, слева, в глубокой нише за шкафом, у Крылова хранится инвентарь – разнообразные лопаты и скребки, а также лом и метёлка, насаженная на длинную осиновую ручку. Пока он раздумывает, не обойтись ли ему сегодня одной снеговой лопатой, за дверью Платошкиных, расположенной напротив, вдруг оглушительно включается телевизор.
"…и Сталину тут, конечно, сильно пофартило. В том числе – с прогрессом техники. Ведь, согласитесь, не во всякую эпоху любая начальственная глупость могла быть в тот же день передана и принята к исполнению во всех уголках огромной страны, а любые доводы разума в зародыше заглушены неумолчным хором газет и радиорупоров. Но всё-таки главной его опорой была не техника, а – определённый слой людей, на которых он сделал историческую ставку. Это, как правило, были выходцы из социальных низов – люди заведомо безграмотные или, в лучшем случае, малограмотные, но, вместе с тем – чрезвычайно амбициозные и честолюбивые. Революция открыла перед ними неслыханные перспективы. Причем не в направлении частной инициативы, которая всегда считалось в России делом крайне сомнительным и малопрестижным, а в завоевании максимально высокой должности в пирамиде государственной власти. Эти люди прекрасно понимали, что только обладание властью сумеет прикрыть и оправдать их воинствующую некомпетентность – как настоящую, так и будущую… Положение усугублялось ещё и тем, что в СССР был лишь один вид пирога – государственный, и даже самые элементарные блага – деньги, продукты, крыша над головой – гражданами фактически не зарабатывались, а получались с ведома и санкции государства. Поскольку объём благ в стране всегда был крайне ограничен, принадлежность к властному аппарату являлась единственной надёжной гарантией доступа к ним. Таким образом, Сталин сумел создать и выдрессировать свой собственный класс чиновников, тотально зависимых от него и готовых к слепому выполнению любых его распоряжений – пусть даже самых безграмотных и преступных…"
Телевизор внезапно смолкает и в дверную щель просовывается всклокоченная платошкинская голова.
– Привет, Лёш. Не выручишь коллегу?
– В смысле?
– Ну, в смысле – участок не уберёшь за меня? А то по времени горю – синим пламенем…
– Да я сам по времени горю. Синим пламенем.
– Чего так?
– В Мексику завтра улетаю.
– В Мексику?!
– Ага.
Заспанные серёгины глаза вдруг вспыхивают неподдельным интересом.
– Зачем?!
– Да фиг знает. Вызвали осенью в деканат и сказали, чтоб сдал фотографии на загранпаспорт. А на днях опять приглашают и спрашивают: ну что, Алексей Александрович? Готовы представлять лицо альмы-матер в Южном полушарии?…
– Да брось!
– Серьёзно.
– Ты что, испанский знаешь?
– Вообще ни бум-бум. Только английский. На разговорном уровне.
– А почему именно тебя посылают? Не спрашивал?
– А зачем?
– А затем, радость моя, что Мексика – это уже почти Штаты.
– И чего?
– А того, что ты либо кагэбешник тихушный, либо такой везунчик офигительный, каких лично я ещё не встречал. Поскольку – ты уж прости, конечно! – но мне как-то слабовато верится, что обычного студента могут вот так запросто в Штаты заслать. Да ещё одного…
– Я не один лечу. Со мной ещё человек.
– Какой человек?
– Наш, институтский.
Платошкин рассыпается коротким фальцетным смешком.
– Вот! Именно! Значит, кагэбешник тихушный – он! И он там за тобой приглядывать станет. А потом отчёты писать о твоём гнусном антисоветском настрое…
Крылов вдруг представляет на секунду, как его однокурсник Валерка Буртин – поэт и увалень – сидит и строчит на него донос. И, не выдержав, хохочет. Платошкин лишь снисходительно качает головой.
– Запомни, золотце: если два советских гражданина пересекают границы любимой Родины, значит один из них – стопроцентный кагэбешник. Если не ты, значит – он. Если не он, значит – ты. А скорей всего – оба. Для надёжности.
– А если и не он, и не я?
– Тогда вы оба – пингвины. И ваш дом – Антарктида…
Глава 3. Осётр, Семёнова, хрум-хрум
Выйдя из подъезда, Крылов замечает Субботыча. Тот стоит на краю тротуара и, по обыкновению поигрывая клеенчатой папкой, что-то активно втолковывает кавказцу в палевой дублёнке. Рядом с ними фырчит зелёный "москвичок"-пикап, из кузова которого двое других кавказцев бойко выгружают пухлые картонные коробки, крест-накрест перемотанные скотчем. Из прорванного бока одной из коробок торчит заледенелый осетровый хвост. Увидев Крылова, Субботыч манит его пальцем.