Страница 2 из 32
– Сколько времени, а?
Машка приподнимается на локте, сонно вглядываясь в Крылова. Он с хрустом потягивается и гордо трясёт исписанными листками.
– Двести!
– Что?!
– Двести! Рэ! У нас! В кармане!
Машка зевает.
– И. Ди. О. Тизм.
И опять отворачивается, укрывшись пледом с головой. Крылов присаживается рядом.
– Задачка, Шишкин! Дано: молодой литератор Эн за одну ночь сумел наколбасить текста на двести рублей. Вопрос: на сколько он сумеет наколбасить за год? За три года? За десять лет?
Плед возмущённо дёргается.
– Ни на сколько он не наколбасит, этот твой Эн! Пока сам печатать не научится…
– Клевета. Я и сам отлично могу. Однопальцевым методом.
– Знаем мы ваш однопальцевый метод. Проходили.
Крылов быстро берёт её за плечи и разворачивает к себе.
– А что вы, собственно, имеете против моего однопальцевого метода, а? Он вас чем-то не устраивает?
(А глазища-то, глазища, господи! Чёрные, загребущие. Круглые, как сливы из компота. И испытующие, как фирменный вопросец про "Где был?" В которые вглядываться – нереально, а целовать – хоть сутками напролёт. Вот так. И так…)
– Пусти, Алёшка! Слышишь? У тебя мало времени!
– На что мало времени?
– На всё мало времени.
– А именно?
– Тебе по пунктам?
– Ага.
– Ладно. Пункт первый. Ночью снег шёл? Шёл. Значит – вперёд. Лопату в зубы и на участок. Рыс-цой.
– А то что?
– А то, что Субботыч тебя уже предупреждал. Ещё одно опоздание – и всё, сдавай ключики. А нам, между прочим, в этом тараканнике ещё полгода киснуть. Как минимум.
– Максимум два месяца, Шишкин! Я обещаю!
– Обещать не вредно… Пункт второй. Получить загранпаспорт. Пункт третий. Забросить рукопись Стасу. Пункт четвёртый. Заехать к родителям за вещами и напомнить про размен. Пункт пятый. Собрать…
Крылов обнимает её за плечи и утыкается губами в висок.
– Дуешься, Шишкин. До сих пор дуешься. Я же вижу.
– На кого?
– На меня.
– За что?
– За квартиру.
– Не-а. Твоя квартира. Ты решал.
Он вздыхает, суёт ноги в шлёпанцы и, дошаркав до кухни, щёлкает выключателем. Из освещённого круга на полу в разные стороны прыскают тараканы. Крылов, поёживаясь, подходит к окну и смотрит на термометр, прибитый за стеклом. Ох, и ни фига ж себе – первый день весны! Минус четырнадцать. И ещё ветрище задувает так, что на крыше железо гремит и подвесной фонарь во дворе дёргается, как сумасшедший…
– Банзай соседям.
В дверном проёме возникает Мунку: с полотенцем через плечо и неизменно бодрой улыбочкой на скуластом лице.
– Банзай.
– И о чём нам шепчет погода?
– Погода шепчет – минус четырнадцать.
Мунку, пошуршав спичками, зажигает конфорки на всех трёх плитах, выстроившихся вдоль стены. Жар с гудением течёт вверх, раскачивая сохнущее на верёвках бельё и обрывки древней паутины в углах.
Мунку здесь – главный старожил, а потому со своей бурятской женой Светой, однокурсницей по МИИТу, занимает в квартире лучшую комнату: двадцатиметровую с балконом, выходящим на проспект Мира. Заселился он ещё года три назад, как раз тогда, когда из дома съехали его последние законные жильцы и ДЭЗовское начальство, мучимое острой нехваткой дворницких кадров, решило воспользоваться моментом. То бишь обратило свой взор на студенческое сообщество, теснящееся по общагам и съёмным углам, и как бы намекнуло ему на возможность сотрудничества. По принципу: мы вам, ребятки, кой-какую жилплощадь на время, а вы нам – беспрекословную готовность пахать за те деньги, которые дадим…
"Жилплощадь" представляла собой три десятка отселённых коммуналок, ветвящихся в утробе пятиэтажного доходного дома начала века. Судя по затейливой лепнине на фасаде и роскошным парадным, отделанным мозаикой, его архитектор явно рассчитывал, что в каждой из этих огромных квартир будет проживать одно-единственное и весьма обеспеченное семейство. Но пыльные горы примусов, чугунных утюгов и прочего музейного хлама, то и дело вываливающегося на студентов из всевозможных шкафчиков, чуланов и кладовок, убедительно свидетельствовали, что уже в двадцатые годы сюда нагрянула публика совсем иного разбора. Её усилиями некогда просторные четырёхкомнатные квартиры попревращались в тесные восьми– и даже двенадцатикомнатные, а в коридорах возникли дверные проёмы, проектом не предусмотренные. При этом каждая семья, населявшая здешние пространства, считала своим долгом развести повсюду ещё и собственную электропроводку, целиком независимую от соседей. И если, допустим, в квартире проживала дюжина семей, то и лампочек в местах общего пользования (на кухне, в прихожей, в ванной и даже в туалете) присутствовало именно по дюжине. И, разумеется, каждая из них загоралась от своего отдельного выключателя, который в свою очередь замыкался на свой персональный электросчётчик и т. п. Вследствие чего все здешние коридоры оказались так густо опутаны проводами, что напоминали метротоннель…
В общем, по всем официальным документам это был дом-призрак и дом-мертвец, который вот уж три года как обязан был угрюмо пустовать и отпугивать прохожих своими наглухо забитыми парадными. На самом же деле он не только не пустовал и не отпугивал, а, напротив, имел весьма оживлённый и даже интригующий вид. В его окнах сутками напролёт сверкало и подмигивало электричество, по его ступенькам беспрерывно топотали десятки молодых ног, а на кухнях что-то постоянно шипело и булькало, распространяя повсюду ароматы сборных супов и дешёвых котлет из кулинарии…
Конечно, если б не Машка, Крылов бы здесь не очутился – ни-ког-да. Да и с какой стати, спрашивается?!! Он, коренной москвич, проживающий с родными в большой трёхкомнатной квартире с видом на Донской монастырь (и занимающий в ней, кстати, отдельную восемнадцатиметровую комнату!) – вдруг попёрся бы на противоположную сторону Садового кольца, да ещё и в бывшую коммуналку, засиженную тараканами?! Если б кто обрисовал ему такую перспективку ещё год назад – он бы поржал только. Ещё летом бы поржал – ха-ха-ха. Зато уже в сентябре не до смеха стало – ох как. Поскольку – Машка. Поскольку всё лето протрахались у неё на квартире, как очумелые, а осенью, когда её мамаша вернулась с дачи – встал вопрос. Животрепещущий такой, вселенского масштаба. А именно: теперь-то – как?! Теперь-то – где?!! И чего теперь с дражайшей Маргаритой Аркадьевной делать, которая по вечерам безвылазно дома сидит и добросовестно гранки правит для своего дважды орденоносного издательства? Ведь не скажешь же ей, в самом деле: "Пардон, уважаемая будущая тёща, но не прерваться ли вам часика на три? В скверике, к примеру, прогуляться, кислородом подышать. А то мне с вашей Машей ужасно потрахаться хочется. Так хочется, что просто ка-ра-ул!!!.." Да и как отвыкнешь-то теперь, если – привык?! Если всё лето напролёт – каждый день да по три раза?!! Если такой же необходимостью стало, как – есть, пить, дышать? Если все ладони давно Машкой пропахли, её кожей яблоневой…
Свою комнату в родительской квартире он в виде варианта не рассматривал в принципе. Поскольку – ещё понапряжней обстановочка, чем у Машки. Поскольку, помимо матери – ещё и отчим с братом, и все в квартире толкутся с утра до вечера… Мать – вообще домохозяйка уже лет пять. С тех самых пор, как из поликлиники уволилась, громко хлопнув дверью. А отчим уже год как – полный и окончательный отставник. Поскольку: служил мужик в своей прокуратуре, пыжился-тужился и всё надеялся, что ещё чуть-чуть, ещё немного – и до полковника дотужится. А в итоге и со званием человека продинамили, и на пенсию вышибли в пятьдесят подполковничьих лет…
Он, конечно, пытался трудоустроиться. По газетным объявлениям звонил, на собеседования ездил. Подыскал себе вроде какой-то автокомбинат на Добрынинке, но и там его в итоге отфутболили. Объяснили популярно, что им военные юристы не требуются, а требуются лишь вахтёры на КПП и мойщики на автомойку с графиком работы сутки через трое… Ну, нет – так нет. Взял он тогда путёвку от Минобороны и в санаторий поехал, нервную систему восстанавливать. А когда вернулся – решил вплотную живописью заняться. Вернее, не живописью даже, а копированием классических образцов. Он и раньше этим баловался, особенно в выходные. Покупал какую-нибудь известную репродукцию, размечал её поквадратно и – вперёд, к победе реализма. Ну, а в последние полгода мужика просто переклинило. Сидит теперь перед этюдником целыми днями и знай лишь свои квадратики прорисовывает. И то за "Охотников на привале" возьмётся, то за "Трёх богатырей", то за "Мишек в лесу". Сделает, в золочёную раму вставит и тут же на стенку вешает, на самое видное место. И – счастлив…