Реквием

— В полном, — я сидела перед ней скрестив ноги.

— Развяжи меня! — Вот теперь её начала охватывать паника. — Кто это сделал?

— Я, — после этого слова мир будто остановился.

— Что?

— Вы такая красивая девушка, Ольга Дмитриевна, — я поднялась и обошла её кругом. — Мужчины от вас без ума, наверное.

— Лена! Быстро развяжи меня! — Закричала вожатая. — Ты что творишь?!

— Моему отцу вы сразу приглянулись, — я провела рукой по её шелковистым волосам. — Но вам не он был нужен. Верно?

— Лена, не пугай меня, — девушка вжала голову в плечи.

— Кому сдался этот потрёпанный жизнью пёс, — я ухмыльнулась. — Вы любили Семёна. Ведь так?

— Не делай глупостей, Лен.

— Вы всячески пытались нас разлучить, — я поглаживала лезвие ножа. — Домиков в лагере было полно, но вы поселили его с собой.

— Ты ревнуешь его ко мне?! — Ольга Дмитриевна не просто боялась, она была в ужасе.

— Ревную? Нет, — я подошла ближе. — В Семёна трудно не влюбиться. Потому, я хочу сделать вас счастливой, как и остальных.

— Я не понимаю, — вожатая в последний раз взглянула на меня недоумевающими глазами.

— Улыбайтесь, Ольга Дмитриевна, — Нож в очередной раз заскользил, разрывая мягкие ткани на лице девушки.

Над лагерем раздался вопль. Для меня это стало столь привычным, словно это домашняя по математике. Делать людей счастливыми — такая радость, видеть, как улыбка расползается по их лицу кровоточащим шрамом.

Работа была завершена быстро, я даже не приложила особых усилий к этому. Ольга Дмитриевна продолжала вопить даже со своей новой улыбкой, хотя голос её и потерял прежнюю звонкость.

— Знаете, — я достала из кармана коробок спичек. — Говорят, сердце юных пионеров должно гореть огнём революции. Я не согласна. Я считаю, пионера должен сжигать огонь революции не только изнутри, но и снаружи.

В ответ послышался жалобный скулёж, и попытка выбраться из крепко-накрепко завязанных верёвок.

— Вы же хотите быть настоящим пионером? — Я зажгла спичку. — Ой, извиняюсь. Настоящим комсомольцем.

Я кинула яркий огонёк прямиком на хорошо смоченный бензином хворост, который я разложила вокруг вожатой. Древесина в то же мгновение вспыхнула и зашлась игривым пламенем. Ольга Дмитриевна так и не смогла закричать громче, я над этим постаралась.

Скоро её одежда воспламенилась, кожа начала вздуваться и лопаться, я почувствовала запах жжёного человеческого мяса. Глаза вожатой смотрели на меня до тех пор, пока не начали вытекать, вопли её затихли, а голова безвольно опустилась на грудь.

Передо мной уже не было Ольги Дмитриевны, это был лишь обгорелый труп неизвестной никому девушки. Я ещё долго наслаждалась палитрой запахов от горящих веток, травы и плоти. Я почти закончила, остался всего один несчастный человек.

***

Каждый ребёнок мечтает остаться дома один, чтобы насладиться вседозволенностью, делать то, что ему хочется. Я же боялась оставаться одна, даже в уже более старшем возрасте. Тишина пустой квартиры сковывала меня и даже голос диктора из телевизора не спасал ситуации.

Одиночество преследует меня всю жизнь, идёт со мной рука об руку. Нет ничего хуже, чем ощущать свою собственную беспомощность в, казалось бы, самых простых ситуациях, будь то выбор обувки в магазине, или утренняя укладка волос.

Со временем ты начинаешь понимать, что одиночество — это не просто ощущение, а реальное существо, которое скалиться тебе в отражении и откусывает по кусочку души. И сколько бы я не плакала, это существо не отступится.

Когда молчать становилось невыносимо, меня спасали куклы. Им я могла рассказать всё что чувствую, выдать самые глубокие тайны. В двенадцать лет все мои куклы таинственным образом исчезли, все мои подруги, все мои собеседники испарились. Я долго рыдала и скоро пришло осознание, что даже куклы не могут вынести моего нытья.

Естественно я понимала, что выбросила их бабка, которая терпеть не могла мои игрушки, называла их бесполезным мусором и пылесборниками. Но сколь отвратительно понимание того, что даже собственным куклам ты не нужна.

И вот я одна. Сижу на кровати, шторы задёрнуты, на руках книга, но я даже не знаю какая, я уставилась в точку и нервно мяла край пледа. Мучительная тишина, нужно бы включить радио. Раздаётся красивая, знакомая мелодия и голос женщины диктора вещает:

«Нашу сегодняшнюю передачу, мы хотим начать с одного из самых популярных видов спорта, настолько популярном, что я могу его даже не называть, а лишь включить вот эти позывные».

Заиграл футбольный марш, но тишину он не разбавил, она всё также давила на меня, как и прежде. Я легла на кровать и попыталась уснуть, закрыла глаза.

— Всё не так плохо, — шептала я. — Мне лишь бы день продержатся.

Сознание рисовало абстрактные картины странных городов, то были высокие дома с разноцветными вывесками, необычных форм машины, люди с капюшонами на голове. Я стояла у как мне казалось, исполинского размера дома, устремив взгляд в одно из окон на верхнем этаже. Мне охватило странное чувство, словно я знаю живущего там, а он знает меня.

Сон этот повторяется целую неделю и каждый раз мне приходится стоять у этого окна и гадать, что за странный человек живёт в этом доме и почему я так хочу его увидеть. И как только я начинала понимать, он прекращался, и я просыпалась.

Может я и схожу с ума, но мне кажется, что очень скоро я узнаю, кто этот таинственный обитатель этого не менее таинственного дома. Точно узнаю…

***

Глаза у меня были открыты, да и вокруг всё было так же, как когда я засыпала, но я не ощущала себя в реальности. Руки судорожно тряслись, ушибленная лодыжка заболела невыносимо, а в висках что-то болезненно пульсировало.

Я потянулась было за таблетками, но с ужасом осознала, что их нет, а пустая пачка лежит возле распахнутой двери медпункта. Меня охватил настоящий ужас: я одна, всё тело раздирает жуткая боль и в любой момент может случиться что угодно!

Где персонал лагеря? Неужели тут нет даже охраны? Мне только сейчас пришли в голову эти, казалось бы, очевидные вопросы. Отец не может не искать меня, он должен был в первую очередь ехать в «Совёнок»!

Я начала с ужасом осознавать, что все эти постоянно пасмурные дни, вся эта атмосфера полного одиночества и невозможность уйти из этого места, мне знакомы. Меня парализовало, на минуту я даже забыла о боли.

Рядом со мной, на одном из столов лежал скальпель, которого точно не было перед тем, как мне заснуть. Я схватила лезвие и превозмогая боль в ноге, заковыляла к выходу из здания.

Я выбрела на пустующую площадь и теперь всё встало на свои места. Зловещий туман окутавший лагерь своими белыми свисающими до земли рукавами, хищное уханье совы, серые свинцовые тучи, угрюмо нависшие над головой и пробирающий до мурашек холод.

— Семён! — Я больше не могла держаться. — Семён помоги! Сёма…

Нога неудачно подвернулась, и я завалилась на землю. Уткнулась лицом в холодный асфальт, но ни встать, ни даже повернуться сил уже не было. Да и смысл?

— Семёна нет, — послышался голос сверху. — И тебя тоже.

— Я хочу назад…

— Куда? В психушку? — Засмеялся голос. — Признай, ты без меня никто, тебе без меня не спастись.

— Что ты хочешь? — Теперь я чётко отличала её от себя настоящей.

— Я хочу, чтобы ты наконец поняла, — она присела рядом с моим лицом. — Что только я могу сделать нас и всех вокруг счастливыми.

— Ты убийца!

— А ты ничтожество, — девочка пожала плечами. — Что лучше? Я сделаю всё, чтобы принести хоть каплю счастья во всех, кто желал нам зла.

Я чувствовала, как остатки всего доброго и светлого просто испаряются из меня, как я становлюсь пустой и совершенно бесполезной, как она занимает всё больше места в моей голове…

***

Из кружка музыкального клуба доносились прекрасные мелодии виолончели. Мику и вправду была талантливым музыкантом. Бывало я могла долгими часами сидеть в музыкальном кружке и слушать как японка поёт или играет.