Страница 39 из 134
- Что было всегда, еще не обязательно правильно, - возразил парень.
- Вот именно этим наш мальчуган и руководствуется, - сказал господин Шатцхаузер. Парень молчал.
- Он только исполняет свой долг, - сказал мне господин Шатцхаузер, когда мы шли к повозке.
А я сказал:
- Мне очень жаль, что я рассердил этого парня. Господин Шатцхаузер пожал плечами.
- Ничего не поделаешь. Ты хорошо сделал, что наплевал на запрет. Только как ты набрел на мое имя?
- Просто оно мне понравилось, - объяснил я. - Вот же оно написано на табличке.
- Так, так, - произнес господин Шатцхаузер, подходя к повозке. - А с чего это табличка так блестит?
- Я ее протер, - отвечал я.
Он надвинул шапку на лоб и некоторое время молчал.
- Гопп, - сказал он вдруг неприветливо. - Сейчас сядем с тобой на козлы. - Он забрал у лошади торбу и подтянул подпругу.
Мы тронулись.
Это была, наверно, самая прекрасная поездка в моей жизни. Мы проехали небольшое расстояние в сторону Вайсензее, все время рысью, удирая от грозы, а ветер дул нам в спину, засыпая в уши и за воротник колючие песчинки, мимо домов цвета серы со свинцово-серыми окнами и дальше... а над нами сыплющие искрами электропровода и чирикающие стрижи, они сейчас летали очень низко, чтобы успеть до дождя поймать еще несколько мух.
Доехав до садового кафе, мы остановились. Господия Шатцхаузер привязал лошадь так, чтобы мы могли ее видеть, сидя за столиком; потом мы прошли по скрипящему гравию и уселись.
Господин Шатцхаузер заказал нам по кружке светлого пива с малиновым соком, и, пока кельнер их не принес, мы все время смотрели на улицу.
Грозе приходилось трудно; было в воздухе что-то несовместимое с громом; всякий раз, как он хотел громыхнуть, что-то облачно-ватное душило его. И с молниями тоже не ладилось. В лучшем случае им удавалось высветить разрыв в тучах, но пробиться сквозь дождевую тучу они никак не могли. Туча плыла очень быстро, зависая над нами рваными клочьями. И вот уже первые капли дождя застучали по виноградным листьям, лезущим вверх по часто натянутым бечевкам.
Люди на улице припустились бегом.
- А ты боишься дождя? - спросил господин Шатцхаузер.
- Я - как вы, - отвечал я.
- Я люблю дождь, - сказал он.
И мы остались снаружи.
Крупные капли дождя черными чернильными кляксами расплывались на асфальте. Там, где мы сидели, среди цветочных ящиков с вьюнками, стало сумеречно и очень уютно.
- Когда я был маленьким, - сказал господин Шатцхаузер, сняв свою клеенчатую шапку и подставив под дождь лысую голову, - я тоже всегда так делал. Пролезу на Конный рынок и смотрю, и плевать, запрещено это или нет.
Я как раз пытался себе представить, как же мог тогда выглядеть господин Шатцхаузер - наверняка очень симпатично; тут зашуршал гравий, к нам подошел кельнер, неодобрительно покачав головой, поставил на стол две кружки и, прикрыв голову подносом, по которому тотчас забарабанил дождь, помчался обратно.
- Твое здоровье! - сказал господин Шатцхаузер.
Какое же это было блаженство - после пыли и жары пить холодное пиво. Я сделал большущий глоток, отер пену с губ и заглянул в кружку.
Я думал, что умру со страху. Из кружки на меня разгневанно смотрел старомодный маленький мальчик, который был моим дедушкой. Всякий раз, когда в кружку попадали капли дождя, лицо его еще больше искажалось.
Но я сразу понял, почему он сердится - ведь я забыл о нем, забыл пойти на кладбище и сорвать для отца листок плюща.
- Что с тобой? - спросил господин Шатцхаузер. - Ты испугался собственного отражения?
Я быстро взял себя в руки, но оттого, что сердце билось часто-часто, я едва мог дышать.
- Там был не я, - с трудом выдавил я, - там был мой дедушка.
Тут впервые над крышами без помех раскатисто ударил гром. Лошадь на улице беспокойно зафыркала.
- Тихо, Блесси! - прикрикнул на нее господин Шатцхаузер. Высоко вздернув густые черные брови, на которых повисли переливающиеся всеми цветами радуги дождевые капли, он задумчиво смотрел на меня.
- Дедушка?..
- Да, но еще маленький, - отвечал я, - я ведь знаю его только по одной фотографии.
- Ах, вот оно что, - сказал господин Шатцхаузер. - И он тебя, видно, разбранил, раз ты так перепугался?
- Да, - сказал я, - разбранил.
- Ну и дела! - сказал господин Шатц+аузер.
- Я про него забыл, - объяснил я. - В лугах, на газовом заводе, в поселке - везде я о нем думал. Только на Конном рынке забыл.
- А может, он тоже был там с тобой? - предположил господин Шатцхаузер.
- Нет, - отвечал я, - я ведь о нем уже не думал.
- А почему, спрашивается, он должен дожидаться у ворот, если ты о нем не думаешь? - спросил господин Шатцхаузер.
- Должен, - сказал я, - а почему - не знаю.
Господин Шатцхаузер молча смотрел на рекламу "Берлинского Детского", где из пивной кружки выглядывал белокурый малыш.
- И поэтому, ты полагаешь, он так рассердился?
- Не только поэтому; - сказал я, - в первую очередь потому, что я не взял листок плюща с его могилы.
- А это еще зачем? - спросил господин Шатцхаузер.
- У отца пропали часы, - объяснил я, - а старый листок был в них.
- Ага, - произнес господин Шатцхаузер. Он опять замолчал, мы пили пиво и слушали дождь. Он был уже не такой сильный, гроза уходила, далеко, над Панков-Хейнерсдорфом, уже появилась светлая полоса, из которой, точно убежавшее молоко, все больше разливалась светлота.
- Одного я не пойму, - сказал господин Шатцхаузер, - при чем тут могила, если этот мальчуган, о котором ты толкуешь, живехонек?
Странно, этого я еще как-то и себе не уяснил.
- Это могила твоего дедушки, - сказал господин Шатцхаузер, - ладно.
- Но этот мальчик и есть мой дедушка, - сказал я.
- Мальчик позднее стал твоим дедушкой, - упрямо произнес господин Шатцхаузер.
- Но тогда, значит, это и его могила.
- Ты рассуждаешь неправильно, - сказал господин Шатцхаузер. - Кто там похоронен, взрослый мужчина или мальчик?
- Взрослый, - отвечал я.
- Ага!
- А как же мальчик? - в волнении спросил я. Господин Шатцхаузер пожал плечами.
- А что мальчик? Он же не умер, значит, должен быть еще жив.
Я думал так напряженно, что у меня разболелась голова. И я счел, что господин Шатцхаузер прав.