Страница 3 из 20
Федор переберётся в Москву и вскорости отучится от унизительной, даже по мелочам, экономии. Он наконец откажется от постоянного изматывающего финансового самоконтроля и перестанет жить с оглядкой.
Конечно, при больших деньгах и в Вольнореченске можно проводить время почти так же хорошо, как в Москве. Но вот именно «почти»! Таких городов, как Вольнореченск, в любимой Васнецовым России великое и безликое множество. Если сравнивать его с Москвой даже не по гамбургскому счету, то он есть самая настоящая дыра. Хуже – это в каком-то смысле тюрьма. Действительно, тюрьма. Тюрьма с достаточно свободными нравами и обычаями, но всё-таки, чёрт подери, тюрьма!
Фред всегда боялся тюрьмы и психушки и потому поспешил переключиться на более приятные размышления.
Да, теперь уже скоро. Из отпущенного себе срока, в течение которого он должен был интенсивно накапливать средства, ему осталось дотерпеть всего около месяца. Последнее время он ощущал себя узником, перед которым замаячил пленительный силуэт свободы. Фред боялся перегореть, страшился совершить какой-нибудь неверный шаг, неосторожное, неловкое движение и всё погубить…
Нет, он не ошибётся. Он пустит корни на родине своих опальных предков, перестанет летать этими жуткими самолётами «Аэрофлота» и станет жить в своё удовольствие. Он объездит всю Землю – всю целиком. Будет загорать под африканским солнцем, будет валяться в пушистом снегу, ходить по горячим пескам, теряться в мрачных и влажных тропических лесах, станет купаться в великом и таинственном Океане, где когда-то зародилась жизнь, а значит, в каком-то смысле и он сам, Фред Васнецов. Он воплотит свою мечту в реальность и изменит образ жизни, доселе протекавшей в основном по известной французской формуле «работа, транспорт, сон».
Васнецов ненавидел эту классическую формулу и потому всем сердцем полюбил книгу некоего Дж. Шаллера, проведшего долгие годы в тропических джунглях, где он изучал приматов в естественной для них обстановке. Дж. Шаллер компетентно утверждал, что жизнь горилл слагается из еды, сна, отдыха и прогулок.
Прочитав книгу, Фред окончательно утвердился во мнении, что человек произошёл от обезьяны, но напрасно устремился вверх по эволюционной лестнице. Вот к чему хотел бы вернуться Васнецов: к простоте. Жизнь по «распорядку гориллы» безумно привлекала его, и ему нисколечки не было стыдно своей, может быть, обывательской, мечты, потому что долгие годы он пахал по-чёрному и по-синему и давно уже понял, что труд создал не человека, а скорее его труп…
Фред прервал размышления и взглянул на часы. Пора вставать и браться за работу. На сегодня у него записаны три пациентки, впрочем, как и на любой другой, кроме выходных, день. Это число как нельзя лучше соответствует половым возможностям Фреда. Пока ещё соответствует.
Васнецов кончил валять дурака и резким рывком выбросил из постели своё мощное тело. Почёсывая шерстистую, как у самца гориллы, бочкообразную грудь и насвистывая добрый старый битловский хит, он босиком прошлёпал в ванную. Побриться, принять душ и всё такое прочее – в общем, сделать то, что в отличие от горилл приходится иногда делать людям.
* * *
Тоска, которой нету безобразней,
Выламывает душу по утрам.
Всей жизни гнусь, и оторопь, и срам,
Всех глупостей моих монументальность,
И жалобного детства моментальность,
И юности неряшливая спесь,
И зрелости булыжные ухмылки
Гремят во мне, как пятаки в копилке,
Шуршат, как в бедном чучеле опилки, -
Хоть утопись, хоть на стену залезь…
Эти неопознанные печальные стихи каждое предрассветное утро всплывали из подсознания Людмилы Зинчук, заменяя ей трель будильника. Вот и сегодня она проснулась от ставшего уже привычным внутреннего звонка.
Часы на тумбочке показывали шестой час утра. Можно было ещё попытаться заснуть и проспать по меньшей мере до семи, но Людмила знала, что это у неё не получится. Пустой номер. Годы. Возраст. Старость. Пусть ей всего лишь под пятьдесят, но ведь для женщины это очень и очень много. Она не сможет заснуть повторно – у нее типичная возрастная утренняя бессонница.
С недавних пор Люси Зинчук начала просыпаться с петухами. Сперва её нервировала и даже пугала ещё одна «горошинка под матрацем», бесстрастно сигнализировавшая, что время мчится вскачь, что оно неумолимо и жестоко. Но поскольку подобных «горошинок» накопилось под её односпальным матрацем уже предостаточно, она вскоре примирилась со своим новым, ещё на одну ступенечку более солидным возрастом и, сответственно, с более худшим физическим состоянием.
Людмилу привезли в Вольнореченск маленькой девочкой. Жизнь её протекала довольно сумбурно. Она рано рассталась с девственностью: захотела этого сама, так как с младых ногтей интересовалась сексом. Люси всегда неудержимо влекло к мужикам, она стелилась под них естественно и непринуждённо, как стелется трава в степи, уступая порыву вольного ветра и приподнимаясь ненадолго лишь за тем, чтобы вновь склониться под его очередным порывом. Мужчины прокатывались по её жизни как перекати-поле и исчезали безвозвратно, не оставляя никаких следов в душе Люси, а она в конце концов всегда оставалсь одна.
Впрочем, когда Люси Зинчук была молода, она не слишком тяготилась одиночеством и отсутствием постоянного партнера. Люси, как и некоторых её подружек, выручал весёлый нрав и устойчивая психика, унаследованная от родителей. Позволяя бесчисленным кобелям делать с собою разные гадости, она умела поставить себя так, что выглядела отнюдь не требующей сочувствия игрушкой, с которой слишком грубо и неосторожно обращаются, и уж тем более не жертвой. Она сама была не прочь подтрунить, почудить, поиздеваться над мужиками.
Грязь, сочившаяся в Вольнореченске изо всех щелей, не могла шокировать Люси, ибо она выросла среди нечистот и чувствовала себя в таком «интерьере» достаточно комфортно, а главное, совершенно органично. Они с подругами искали всё новой и новой грязи, спеша хорошенько вываляться в ней, пока ещё, по выражению самой Люси, «сиськотрон стоит торчком».
Когда Людмиле исполнилось восемнадцать, она смеха ради попробовала подрабатывать проституцией. В то время местом основной работы был у неё отдел главного архитектора оборонного машиностроительного завода. Тамошний главный архитектор перетрахал всех отдельских женщин. Делал это возомнивший себя донжуаном и аполлоном сморчок прямо в своём рабочем кабинете непосредственно в рабочее время, используя в качестве секс-полигона громадный «культовский» диван с покрытием из чёрного кожзаменителя.
«В СССР проституции нет», – бахвалились проституированные идеологи марксизма-ленинизма.
Ни Люси Зинчук, ни взявший её под крыло прыщавый сутенёр Пека Муфлон никогда не посещали университет марксизма-ленинизма, поэтому работали совершенно спокойно – не за страх, а за совесть.
Пека весь состоял из пороков и недостатков, но башлял девочкам довольно прилично, высоко ценя их тяжёлый, тяжелее шахтёрского, труд. Наверное, потому, что у самого было трудное детство. А скорее, по той причине, что никакого детства у него не было.
Та, ещё социалистических времён, проба пера запомнилась Люси на всю жизнь. Впоследствии эта жизнь повернулась так, что после многолетнего корпения в разного рода рогокопытных конторах, где Люси выступала то в роли курьерши, то секретарши, то бутылки дешёвого представительского коньяка на встречах, приёмах и презентациях, она неожиданно оказалась выброшенной на улицу. Социализм, а с ним и период стёба, сменился желанной, до полного бесправия и разнузданности, свободой.
Перед Людмилой в не признающей никаких доводов жестокости встала слишком знакомая свободным людям новой России проблема, с которой на жизненном пути хотя бы один раз сталкивается каждый человек: найти работу. Дело осложнялось тем, что Люси было присуще стойкое отвращение к труду как таковому и, как пишут в энциклопедиях, «особ. к творч. и созид.» Да, лень-матушка хоть и женского рода, но выглядит куда более серьёзным и в то же время гораздо менее органичным пороком в женщинах, чем в мужчинах, едва ли не половину своей драгоценно-никчёмной жизни проводящих на уютном диване под сенью торшерных абажуров, уподобляясь степенно переваривающим съеденную добычу львам, царственно возлежащим под раскидистыми кронами акаций в африканских саваннах.