Страница 17 из 20
– Дерьмо! – обронил мужчина, не сводя глаз с бармена и в то же время как бы смотря сквозь него.
Ринго немедленно брякнул со своего шестка:
– Дер-рьмо должно быть с кулаками!
– В бесконечности Вселенной, при неизбежном молчании Бога, без его спасительного руководства, человеческое существо оказывается под гнётом духовной скуки и ему открывается абсурдность жизни, мира и его собственного бытия. Бог тогда вызывает ненависть, и человек становится демоном, разрушающим других и самого себя, – медленно и с натугой завёл незнакомец унылую псевдофилософскую шарманку, которой, пожалуй, было не место в насквозь продымлённых интерьерах бара «При деньгах».
– Р-разрушающих др-ругих и самого себя! – микшированным эхом отозвался попугай.
– Повторить? – не в силах быстро осмыслить мудрёную филиппику незнакомца, предложил Болек.
– Я тоже демон, – с обезоруживающей откровенностью и доверительностью признался будто загипнотизированному бармену странноватый мужчина. – И я буду повторять до бесконечности.
И с трагической монотонностью продолжал свою странную, адресованную всем сразу и никому унылую проповедь:
– Блаженни егда поносят вас и ижденут. Всё житие наше на земли болезненно и печали исполнено от клеветы, досаждения, укорения и иних многовидных бед и напастей. Беды от врагов, беды от сродник, беды от лжебратии терпяще. Немоществует бо тело, изнемогает и дух наш…
– До бесконечности у меня «газолина» не хватит, – сказал пока не вышедший из ступора и ничего не понявший Болек, чтобы хоть что-нибудь сказать, и жалко улыбнулся. – А вторую и даже третью налью с удовольствием.
– Глупая женщина, – на секунду обернувшись к телевизору, укоризненно покачал головой незнакомец. – На ярмарке тщеславия таких миллионы. Не могу понять, зачем они, выбиваясь из последних сил, гребут против естественного течения времени? Тот, кто так поступает, гораздо хуже демона…
– Разве вам её не жалко? – осторожно спросил Болек.
– Ни капельки, – смотря внутрь себя, равнодушно проронил мужчина. – Совершенно не жалко. Уверен на все сто: она сама во всём виновата…
Не глядя на Болека, мужчина выложил на стойку деньги и направился к выходу раскачивающейся моряцкой походочкой, являющейся не результатом скоротечного брудершафта с питейным заведением, а доставшимся от моря-океана хроническим наследством.
Двери за мужчиной давно затворились, а Болек продолжал тупо смотреть на них. Потом очнулся, схватил трубку телефона и быстро набрал номер. Убедившись, что на другом конце провода находится нужный ему человек, проговорил, прикрывая ладонью микрофон:
– Евгений Борисович, вы велели сообщать обо всех подозрительных типах, появляющихся в моём баре. Только что здесь был один такой. Ну просто «теменной» мужик. Такую хрень порол! А самое странное, внешне он почти вылитый… пластический хирург. Понимаете? Я даже сдрейфил чуть-чуть – подумал, что этот бабский, как вы выражаетесь, угодник каким-то образом пронюхал про ваш план и нарочно нарисовался в баре. Дескать, я вас ни хрена не боюсь, и всё такое. Короче, предупредить нас приходил, чтобы мы не раскатывали губищи… Но потом я пригляделся и понял – это всё-таки не хирург…
– Этот «теменник» заходил раньше в твой бар? – голос в трубке звучал спокойно.
– Может и заходил, трудно сказать. Разве всех упомнишь?
В трубке раздавалось лишь мерное сипловатое дыхание – видимо, человек на другом конце провода что-то напряжённо обдумывал.
Болек не выдержал.
– Если хирург что-то заподозрит, нам всем кранты.
– Не гони волну! – осадил его насмешливый голос. – Это всё тот же предстартовый мандраж. От него, как от чахотки, сгорели тысячи слабонервных хлипаков. И ещё тысячи сгорят. Дейла Карнеги читай, идиот!
Вслед за тем послышались гудки отбоя.
Болек медленно опустил трубку на рычаг.
– Не гони волну, пар-ренёк! – с остервенением проскрипел над ухом Поливки чёртов попугай. – Дэйла Кар-р-р-неги читай – и всё будет ништяк макар-р-вода!
* * *
Светлана Деева, статная блондинка сорока девяти лет, на цыпочках подошла к дверям, ведущим в хозяйственный блок ресторана «Окская волна», находившегося на первом этаже гостиницы «Вольному воля», и, воровато оглянувшись, припала маленьким ушком к замочной скважине.
В широком коридоре стояла таинственная полутьма; слабый, в четверть накала, свет от редких дежурных светильников навевал мрачные ассоциации с бездушно-фальшивой улыбкой скупца. Вентиляция не работала, скрежета и стука движущихся лифтов тоже не было слышно, как если бы они все разом вышли из строя, и в коридорных лабиринтах, наполненных пропитанным запахами близкого овощехранилища спёртым воздухом, покинутую механическими шумами «экологическую» звуковую нишу заполнили шумы биологического происхождения: под плинтусами и за прикрывающими потолок перфорированными пластиковыми панелями тонко попискивали копошащиеся там и сям мыши, и глухо, словно боевые кони в секрете, у которых копыта обмотаны тряпьём, топотали огромные крысы. Всю эту ночную рать привлекали размещённые в хозяйственном блоке ресторанная кухня и вместительные продовольственные кладовые.
Когда Лана пробиралась по коридорам, крысы неоднократно перебегали ей дорогу, и каждый раз сердечко женщины замирало от страха. Она знала, что не будь поблизости обильных ресторанных закромов, наглые ночные гостьи безжалостно растерзали бы её.
И всё-таки Лана пришла сюда – ночью, тихой сапой. Тайком. Как подвальная крыса. Зачем – она и сама не знала. Словно какая-то невидимая рука обхватила её за талию и мягко, но настойчиво повлекла на кухню ресторана. Лана пыталась сопротивляться, но это оказалось сильнее её. Она хотела заставить себя задуматься о том, почему как последняя дура или лунатичка вышла из дома в одной ночной сорочке, но в тёмном ужасе вдруг поняла, что это ей нисколечки не интересно. Странным было и то, что ни на улицах, ни в гостинице она не встретила ни одной живой души. Сладкое и одновременно тревожное ощущение наразгаданной тайны, переполнявшее её вздымающуюся грудь, влекло Лану вперёд и только вперёд. И вот она у цели – если это можно назвать целью.
Лана отняла ухо от замочной скважины и осторожно потянула дверь на себя. Шагнула внутрь и аккуратно притворила створку двери, подсознательно отсекая путь крысам, которые, вероятно, только посмеивались над наивными мерами предосторожности со стороны своих главных врагов – людей: у смышлёных грызунов имелись собственные тайные пути, секретные подземные ходы и окольные тропы.
За дверью обнаружился ещё один коридор, широкий и короткий. Он упирался в большой грузовой лифт. Лана медленно, как сомнамбула, поплыла вдоль стены и, миновав стенд с огнетушителями, противопожарный щит и пару приткнувшихся к стене металлических тележек на резиновом ходу, словно по команде застыла у первой по ходу двери. Она никогда в жизни не была здесь, но какой-то подсознательный импульс заставил её остановиться именно на этом месте, и она почувствовала, что за дверью находится кухня.
С тоскливо бьющимся сердцем Лана распахнула дверь и перешагнула несуществующий порог.
В громадной кухне царила полночная тишина. Вентиляция не работала, плиты были погашены, ничто не шипело, не булькало, не шкворчало. Выложенный крупными квадратными плитками идеально вымытый пол хранил приятное тепло. Котлы, чаны, кастрюли и прочая утварь блистали сверхъестественной чистотой; неяркий свет двух оставленных невыключенными плафонов тускло отражался в белоснежном кафеле стен. Специальное оборудование и кухонная техника выглядели как только что сошедшие с конвейера. Известно, что порядок побивает класс, но здесь присутствовали и класс, и порядок, и они пребывали в совершенной гармонии.
Лана медленно обвела глазами опрятное помещение, и вдруг её восхищенный взгляд остановился на большой электрической мясорубке, прикреплённой к массивному низкому столу. Мясорубка была гораздо крупнее той, что стояла на кухне ресторана «Мещера», где Лане неоднократно приходилось бывать. Пододвинутое к выходному фланцу мясорубки вместительное эмалированное блюдо казалось единственным белым пятном всепроникающего хаоса на тщательно выверенной карте кухонной стабильности и порядка.