Страница 14 из 20
Через пару минут карты вынесли Вертляку смертный приговор.
– Проиграл! – всё ещё не веря в случившееся, трагически выдохнул Вертляк.
– Проиграл! – радостно подтвердил белобрысый Ляпа, растягивая в улыбке и без того широкий рот.
Морда-Ящик повертел в руках пустую рюмку и тяжело поднялся.
– Давай, Вертляк, не тяни кота за хвост, а козла за бороду!
Он подошёл к опечаленному Виталику и встал у него за спиной, положив свои чудовищные лапищи на спинку стула.
– Нет… ну… погодите, пацаны, погодите, – затараторил завертевшийся на стуле Орешин, – мне же в туалет надо…
– Так мы же тебе ещё почки не отбили, – невозмутимо заметил Ящик. – Чуть что – и древесина. Лес норвежский.
Нафаня и Ляпа весело заржали.
Игнорируя протесты взъерошенного неудачника, Ящик сдёрнул его со стула и схватил сзади в охапку так, что руки Вертляка оказались прижатыми к туловищу.
Вертляк бешено закрутил головой и заверещал, как верещит попугай Ринго, когда его пытаются грубо потрогать руками.
– Давайте быстрее! – без видимого напряжения удерживая не умеющего проигрывать Вертляка, подстегнул приятелей Ящик.
Не переставая подхихикивать, Нафаня и Ляпа сорвались с мест и, исполняя отведённые им согласно боевому расчёту явно не единожды отрепетированные роли, принялись готовить Вертляка к экзекуции. Нафаня расстегнул Орешину брючный ремень и молнию на ширинке, а Ляпа проворно спустил брюки и цветастые трусы Виталика ниже колен. Точно такие труселя носил Волк из популярного советского мультфильма «Ну, погоди!».
– Ты ведь нас умаслишь? – масленым голосом проворковал Нафаня и, подхватив Орешина за ноги, оторвал его от пола.
К ним подключился Ляпа, и они втроём потащили трепыхающегося Вертляка к стоявшему на табурете эмалированному блюду с остатками овощного салата. Обмакнув обнажённую задницу Орешина в скопившееся на дне блюда растительное масло, они подождали, пока жир немного стечёт, и, подбадривая себя дикими криками наподобие разгоняющих сани бобслеистов, с разбега припечатали испачканные ягодицы товарища к одному из четырёх висевших на стене компьютерных портретов. Поставив красного как рак Вертляка на ноги, трое безжалостных палачей вернулись на свои места.
Чуть не плачущий Вертляк со спущенными ниже колен штанами остался стоять у только что вынужденного подписанного им, «писанного маслом» собственного портрета. В эти секунды он напоминал учёного-уфолога, не сумевшего убедить скептически настроенную аудиторию в том, что два загадочных пятна на компьютерном изображении человеческой физиономии являются неопровержимым доказательством вторжения инопланетян в нашу жизнь. Вертляк уже начал меланхолично подтягивать свалившиеся чуть ли не на пол брюки, как вдруг обитая кожзаменителем дверь отворилась, и на пороге возник Окунь.
На несколько секунд воцарилась немая сцена, затем все, кроме Вертляка, разразились весёлым смехом.
– Ты перестанешь раздавать автографы, когда научишься блефовать не хуже меня, – добродушно бросил Окунь смущённому Вертляку, проходя к столу. Он устроился на отличном от других стуле между Ляпой и Ящиком и подождал, пока голозадый Орешников приведёт себя в порядок.
У Окуня, в жилах которого текла смесь спиртного и русской крови, было помятое, обрюзгшее лицо, залысый морщинистый лоб, крупный, в сетке фиолетовых прожилок, нос спереди и… торфяной техникум за плечами! Довершали портрет пустые, выпученные как у морского окуня, глаза – безжалостные глаза нелюди.
Он явился на встречу в любимом костюме табачного цвета. Окунь дымил как паровоз, но трое из четверых явственно ощутили исходивший от босса аромат свежести и душистого мыла, перебивавший даже крепкий табачный дух. Подсевший же вскоре к столу Вертляк не обратил на странный запах никакого внимания, так как его до сих пор преследовал запах прогорклого растительного масла, куда две минуты назад обмакнули его отнюдь не розовую попку.
В комнату заглянул Поливка, поставил перед Окунем бутылку коньяка, большой бокал и тяжёлую пепельницу и неслышно испарился.
Окунь неспешно разлил коньяк по рюмкам примолкших парней, плеснул приличную порцию себе и, пригубив, поставил бокал и выложил на стол пачку папирос.
«Четверо смелых» при этом брезгливо наморщили носы: им было непонятно, какого чёрта босс курит жуткую дрянь – давно вышедшие из моды папиросы, да к тому же такие нестерпимо вонючие, словно в них вместо табака понапихали сушёного ослиного дерьма.
Окунь закурил и, выпустив облачко удушливого дыма, медленно обвёл глазами подчиненных. Взгляд его остановился на спокойном лице Нафани.
– Как наши дела, Михаил? – спросил он.
– Пока всё нормально, шеф, – уверенно улыбнулся Нафаня.
Ляпа и Ящик заулыбались, улыбнулся даже Вертляк.
– Значит, Васнецов поверил в то, что ты работаешь в транспортном агентстве? – недоверчиво прищурился Окунь.
– Конечно, – заверил Нафаня. – Вот только не знаю…
Громкое скептическое фырканье Окуня заставило замявшегося вдруг Нафаню умолкнуть на полуслове.
Окунь прихлебнул коньяка и насупил брови.
– Я так понимаю, аппаратуру ты не видел?
– Не видел, – неохотно признался Михаил, ощущая себя под пристальным взглядом шефа так, как недавно стоявший у всех на виду со спущенными штанами Вертляк. – В операционную он меня не пустил, – пояснил он извиняющимся тоном. – Да мы так или иначе увидим аппаратуру, – попытался оправдаться Нафаня, смело заглядывая в рыбьи глаза Окуня.
– Так-то оно так, – пожевав мундштук невыносимо смердящей папиросы, как будто бы согласился с Нафаней босс, но все почему-то вздрогнули при этих словах. Окунь посмотрел на Нафаню как на недоумка: – Запомни, мой плохо выбритый инженер, – произнёс он с сардонической ухмылкой, – когда ты покупаешь кота в мешке для себя – это твоё личное дело. Но когда ты и вы все, – он поочередно ткнул коптящей папироской в сторону каждого из притихших парней, – работаете на меня, вы должны расшибиться в лепёшку, но не допустить, чтобы мне всучили туфту. Я сам должен пощупать товар, а его ещё не видел никто из вас. Никто! – Окунь глубоко затянулся и, смяв быстро сгоревшую папиросу в пепельнице, тяжёлым взглядом обвёл уныло смакующую коньяк четвёрку.
Четвёрка чувствовала себя крайне неуютно.
Окунь смочил горло коньяком и продолжал:
– Я знаю, что вы испытываете сомнение и страх. Вам не хочется идти на это вроде бы простое, но странно пахнущее дело. Как говорится, у пилотов крен по тангажу, а у вас крен по мандражу. Да я и сам поначалу думал всего лишь отнять у этого грёбаного хирурга денежки, накопленные им для переселения в столицу. Любому лоху известно – это немалый куш. На одних взятках чиновникам разоришься, пока выкупишь место под солнцем в нашей бьющей с носка, мать её, белокаменной! Но это жалкие гроши по сравнению с той сочной капустой, которую мы можем нарубить в случае успеха.
– Ты говоришь правду, Окунь? – подал голос Ящик.
– Я говорю чистую правду, Лёха, – торжественно заверил его Окунь – будто на Библии, которую он отродясь не держал в руках, поклялся. – Вы все, конечно, слышали такое словечко – «ноу-хау»? – спросил он, закуривая новую папиросу. – Не сомневаюсь, что слышали. Так вот, умные люди говорят: кто владеет ноу-хау, владеет всем. А всё ноу-хау этого паршивого хирурга на девяносто пять процентов заключено в его аппаратуре. Именно с её помощью он творит чудеса.
– Что меня, блин, смущает, так это то, почему ты уверен в этом, – виновато улыбнувшись, сказал прямодушный Ляпа.
– Да потому, дурья твоя башка, что ни одна из его клиенток, перенесшая операцию омоложения, не видела ни операционной, ни оборудования, ни аппаратуры, – пояснил Окунь.
– Ну и что? – вдруг скептически ухмыльнулся Вертляк, вероятно, оклемавшийся от полученного во время экзекуции морального стресса. – Как-то я был у дантиста и тоже ничего на запомнил. Меня уложили в кресло, дали наркоз, потом я очнулся с новеньким мостом во рту. И все дела, ну!
– Он прав, – поддержал Вертляка Нафаня. – Я…