Его выбор

«Черные единственные служат не нашей богине, не другим богам, а смерти», — вспомнил Элизар слова учителя, и задохнулся в ставших вдруг жесткими объятиях мужчины.

— Мой вождь… тише.

Столб огня выплюнул высокую, столь похожую на человеческую, фигуру, пламя лизнуло жгуты мышц под натянутой алой кожей, осветило изгибающиеся назад длинные рога, раскосые полные тьмы глаза.

— Пусти! — выдохнул Элизар и рука в черной перчатке закрыла ему рот, молча прося не шуметь. Элизар хотел шуметь. Хотел кричать, рвать и метать, только бы не случилось того, что случиться было должно!

Хранитель медленно, аккуратно уносил его во тьму, а сын вождя смотрел на тронное возвышение и не верил…

Медленно, слишком медленно. Отец поднимается с трона, перед повелителем Кассии бросаются телохранители. Медленно! И слезы застилают глаза, и понимаешь вдруг, что все тщетно. И брат улыбается, в последний раз, и отец заслоняет мать, толкает наследника за трон. И демон распахивает резко руки, толстые губы его растягиваются в улыбке, а с ладоней с длинными ногтями льется огонь.

— Нет! — кричит Элизар, из последних сил вырываясь из рук хранителя смерти.

Как факелы. Они вспыхивают все в одно мгновение, как факелы, напоенные черной водой… И уже не хочется никуда рваться, а хранитель не удерживает, прижимает к себе, пытается прикрыть ладонью глаза:

— Не смотри!

А потом тихий шепот хранителя смерти, черная ткань укутывающих одеяний, тьма арки перехода и содрогающаяся от рыданий, бесконечно родная Виссавия.

— Мой вождь, — зовет кто-то, и хочется рвать и метать, кричать и биться в истерике. Богиня, милостивая богиня, он не хочет быть вождем!

— Они знали… — прохрипел Элизар, падая коленями в желтеющую на глазах траву. — Они все знали! Как ты… почему?

— Они знали, — спокойно подтвердил хранитель смерти.

Элизару пытались объяснить. И что в том огне погибли не только его родители и старший брат, но и повелитель Кассии, его жена, его наследник, и королевская чета Ларии. Что, убивая их, демон ослабел настолько, что его и самого можно было одолеть. Что не было бы этих смертей, демон Шерен погубил бы все светлые страны — и Кассию, и Ларию, и даже Виссавию. Что принести дорогую для белых стран жертву было необходимо... Много чего говорили… Элизар не слушал.

Он не ел, не спал. Он подобно тени ходил по опустевшему внезапно замку, отказываясь подпускать к себе целителей душ. Он не хотел забывать ни своей скорби, ни своей боли, он погрузился в воспоминания, где брат и родители были еще живы, не желая возвращаться ни в поблекший замок, ни к придворным с потухшими глазами. Ему всего одиннадцать, какой он вождь? Почему?

Вот на этой башне отец стоял с Элизаром в последний раз и смотрел на восходящее над Виссавией солнце. Теперь Элизар был тут один, и солнца не было видно за разорванными в клочья тучами. И ветер гонял вокруг осколки ветвей, и ревел, и вихрился, не осмеливаясь коснуться белоснежных одежд вождя. А потом ворвался в окна, разбивая их блестящим веером осколков.

Но окна зарастали стеклами вновь, осколки исчезали с пола, а молодой вождь все так же бродил по коридорам, погрузившись в воспоминания. Вот тут во время игры брат толкнул слишком сильно и побледнел как смерть, когда ему в последний миг удалось поймать Элизара за руку. А потом объяснял, что целители не могут вернуть из-за грани и долгое время был предельно заботлив, а в глазах его суетился страх.

Неправда. Элизар забирался на вершину башни, бросался вниз, но Виссавия не давала ему разбиться — ветром бережно подхватывала у земли, ставила на ноги и укутывала на миг нежным вихрем, приглаживая одежду и волосы… И Элизар вновь бездумно бродил по замку.

Вот в этой зале еще затаился едва ощутимый запах роз. Запах мамы. Она частенько зажигала на мраморном жертвеннике огонь в честь Виссавии. А теперь жертвенник был пуст и огонь на нем давно погас. Элизар не хотел молиться Виссавии. Он ненавидел богиню за то, что дала его семье пожертвовать собой, за то, что не позволила уйти с ними. Всех ненавидел. И в то же время ему было так хорошо и так спокойно в темноте, окутавшей его душу.

Он бы, наверное, и не вернулся из этой темноты, если бы однажды, бредя по длинному окутанному полумраком коридору, не увидел мальчика лет трех, бегущего ему навстречу.

— Дядя! — закричал ребенок и без колебаний бросился к Элизару.

Серый мир вокруг вдруг вспыхнул красками, одурманил запахами. Сила Эррэмиэля, мягкая, ласковая, заструилась по жилам, вливая желание жить, и не было сил оттолкнуть, запретить исцелять, как запрещал Элизар своим целителям. Этому этому ребенку он не может ничего запретить. И не хотел.

— Мой мальчик, — прошептал он, почувствовав вдруг себя бесконечно старым, в свои-то одиннадцать.

Рэми был так похож на родителей, на умершего брата, на самого вождя: те же цвета плодородной земли выразительные глаза и черные тонкие волосы. Та же спокойная, уверенная сила и растекающееся по груди тепло: ведь перед тобой стоит не очередной преклоненный советник, не виссавиец, что испытывает к тебе болезненную, навязанную богиней любовь, а кто-то, кому ты на самом деле дорог. Просто так дорог, таким, какой ты есть, а не потому что ты получил власть, которой не просил.

— Не плачь… — сказал Эррэмиэль.

Не плачь? Элизар вздрогнул, поняв — он и на самом деле стоит на коленях, сжимает в объятиях хрупкое мальчишеское тело и впервые со дня смерти родителей, впервые на своей памяти… плачет. И расходятся тучи, много дней закрывавшие небо, и льется через высокие окна, отражается от каменной плитки пола, серебрит стены, лунный свет, а по душе растекается покой, равного которому вождь не знал никогда.

Как же странно заботиться, а не когда о тебе заботятся, беспокоиться за кого-то, а не чувствовать чужое беспокойство. Как странно смотреть в глаза, похожие на твои, и с растекающейся по душе гордостью вдруг понимать: у твоего племянника дар исцелять, более сильный, чем у твоих виссавийцев-целителей. Бескомпромиссный, бессознательный и оглушающий. Как жаль этот дар отдавать Кассии. Кассия не оценит. Кассия опять сожрет, опять заберет, опять возьмет кровавую жертву.

Зашелестели по полу коридора юбки, отразились лунные лучи от браслетов на тонких руках, и на миг Элизару показалось, что перед ним стоит мать. Только более молодая, более красивая, с более жестким, уверенным взглядом. И в кассийских, слишком роскошных одеждах, с собранными в высокую прическу волосами и даже подведенными синей краской глазами. Старшая сестра, что вышла замуж за приехавшего в Кассию ларийца, быстро ставшего главой очень сильного кассийского рода.

После смерти мужа год назад сестра перестала приезжать в Виссавию. Говорили, что она родила еще дочь, что роды были очень сложными и виссавийские целители с трудом оттащили ее от грани, куда она так рвалась вслед за горячо любимым мужем. Еще говорили, что после смерти Алана Астрид приняла на себя всю тяжесть власти над северным родом, которая перешла ее пасынку, старшему сыну Алана от его первого брака.

— Астрид? — шагнул к сестре Элизар.

— Элизар, мне очень жаль, — с тихим шепотом ответила Астрид, обняв брата за плечи.

А потом они долго сидели прямо на полу в коридоре, а Эррэмиэль свернулся клубочком на коленях матери. Восходящее за окном солнце румянило белый мрамор стен, тонких арок и пола, Виссавия вновь расцветала красками, запахами и шорохами, купались в прозрачном небе пегасы.

— Вернись ко мне, — попросил вождь. — Прошу, вернись… И сына своего верни…

— Мои дети принадлежат стране, которую выбрал для них их отец. И я… не могу оставить сына Алана.

— Что мне за дело до Армана? — чуть не со слезами на глазах воскликнул Элизар, — ты нужна мне здесь! Эррэмиэль нужен мне здесь. Не понимаешь?

— Понимаю. — Голос Астрид был мягким и едва слышным. — Ты справишься, брат. У тебя есть виссавийцы, любовь которых к вождю безгранична… а у Армана никого кроме меня нет. Если я ему не помогу… никто не поможет… и…