Страница 10 из 16
Теперь нас стало одиннадцать, и все свободное место на полу было занято матрасами и детьми. Тогда нас заставили фотографироваться. Выводили в соседнюю комнату по одному. Помню, меня подтолкнули к стулу, за которым стоял белый полотняный экран. Я сел на краешек, щурясь на режущие глаза яркие лампы. Передо мной на треноге высился фотоаппарат, за которым хлопотал невысокий плешивый мужичок в клетчатом пиджаке и галстуке бабочкой.
- Какой милый цыпленочек, - промурлыкал Плешивый и подмигнул водянистым глазом. – Только почему такой грустный?
- Мне улыбнуться? – хмуро уточнил я. Хотелось побыстрей убраться из-под этих прожекторов и липкого взгляда фотографа.
- Фу, какой бука, - хихикнул Плешивый. – Просто не хмурься, и я тебе кое-что покажу.
- Подбери слюни, Рафаэль! – тычок в плечо чуть не свернул фотографа вместе с камерой. – Ян сказал этого петушка не трогать.
Плешивый плаксиво скривился на охранника, потирая ушибленное место:
- Ой, ну что вы, Анатолий, сразу «слюни». Я просто хотел показать малышу, как вылетит птичка.
Толян с напарником заржали: «Ага, птичка у него вылетит, щас! Лысая такая, с розовой головкой!» «Ага, гриф, мля!»
Я сидел, не жив, не мертв, непонимающе переводя глаза с фотографа на охранников и обратно. Вот такая фотка и получилась в новом паспорте, сделавшем меня гражданином Литвы: недоуменное выражение бледной мордахи, полуоткрытый рот. Имбицил, как выразился бы Борька. Но это я уже забегаю вперед.
Борьку вытащили сниматься вслед за мной. Плешивый закатил глазки к потолку, замахал ладошками:
- Нет, нет! Так совершенно невозможно работать! Что у него с носом? Вы представляете, как это будет выглядеть на фото?
Вскоре он уже пищал на охранников, те орали на него. Меня запихнули обратно в комнату в тот момент, когда Толян стал названивать Яну. Решилась проблема просто. В отобранной у Аньки в день прибытия сумочке обнаружилась косметичка. Хозяйка кремов и пудры колдовала над Борькиным носярой и Асиным глазом, пока результат не удовлетворил Плешивого. Когда всех наконец успешно щелкнули, Борька попросился умыться, но ему не дали. Хотя и в ТЦ вместе с Каспаром и литовцем не увезли.
Забрали его позже, уже под вечер. Ася ждала. Я слышал, как она ворочалась за журнальным столиком и вздыхала, пока Анька не пнула ее, пригрозив придушить одеялом. Девочка затихла, но я знал, что она не спит – так же, как и я. В какой-то момент меня все-таки сморило. Проснулся от шума: кто-то смеялся странно, как пьяный или душевнобольной, под хор встревоженных девичьих голосов. Я продрал глаза.
Борька висел у Аси на шее, согнувшись пополам в приступе безудержного хохота. Вид у него был, мягко сказать, встрепанный, но кровь вроде нигде не капала.
- Хосспади, - шипела взлохмаченная со сна Анька. – Да заткните вы этого придурка уже, а то его точно снова отп...здят!
- Ты что, не видишь, Борю накачали чем-то! – Ася почти кричала, отчаянно пытаясь устоять на ногах-спичках.
- Мне бы тоже стопарик не помешал, - проворчала Анька, но все-таки слезла с кровати и помогла Асе уложить невменяемого на матрас.
Он тут же постарался свернуться креветкой, но старшая девочка схватила его за подбородок и оттянула веко, разворачивая лицом на свет.
- Мля-а, - протянула тревожно она, - да тут стопариком явно не обошлось. Мальчик-то никак под винтом.
- От винта! – заорал пацан и отпихнул Аньку так, что она кувыркнулась через стол, мягко приземлившись на литовца. – Самый лучший самолет идет в ангар!
Борька попытался заползти под диван, но там было слишком тесно. Тогда он полез на диван. Там обнаружилась тупо хлопающая глазами Сауле.
- В ангар! – дурным голосом взвыл взбесившийся Борька и стал рвать с девчонки джинсы.
Литовка завизжала, рядом со мной что-то захлюпало. Одуванчик сжался в комок, размазывая по лицу слезы. В этот момент в комнату влетели наши сторожа, схватили буйного за руки-за ноги и вытащили вон. Сауле, всхлипывая, ползала по дивану, ища оторванную от джинс пуговицу. Ася тихонько опустилась на пол, прижалась спиной к столу, пряча лицо в руках. Я легонько коснулся белых волос Одуванчика:
- Не плачь. Все уже кончилось. Все будет хорошо.
Но ничего еще не кончилось. За тонкой стенкой бухало и стонало. По эту сторону была напряженная, пропитанная страхом тишина.
Вернулся Борька к нам только к вечеру следующего дня. Ни на кого не глядя и ни слова не говоря, он пробрался к своему месту за столиком. Ася испуганно поджала ноги и отползла в сторону. Но Борька ни на что не реагировал. Просто снова свернулся креветкой и затих. Никто не решался его трогать.
С тех пор он переменился. Не было больше шуточек и ночных шепотков. Не было планов о побеге. Вообще ничего не было, будто от Борьки осталась одна усыхающая оболочка. А потом не стало и ее. Мы так никогда и не узнали, что точно произошло. Анька говорила, что Боря выпил средство для мытья унитазов, которое нашел в шкафчике уборной. Муха доказывала, что он разбил стыренный на кухне стакан и нажрался стекла. Так или иначе, место на матрасе рядом с Асей теперь пустовало. Но это теперь мало кого занимало. Дети стали исчезать. Почти каждый день их забирали – по двое, по трое. И они уже не возвращались.
Я не мог спать. Боялся, что конечный пункт нашего назначения тот же, что у Борьки. Заснеженный лес. Безымянная могила. И напрасно Анька успокаивала младших, объясняя про фотографии и паспорта. А потом увели и ее вместе с Сауле. Мы с Одуванчиком перебрались на диван. Здесь я нашел завалившуюся в щель между подушками, почти до основания смазавшуюся помаду. Ею я написал на стене нашей славы жирными красными буквами: «Здесь был Д». На большее помады не хватило.
Бомж. Дания
Неприятным сюрпризом для меня оказалось то, что здание вокзала закрывалось на ночь. Без пяти одиннадцать, как показывали станционные часы, откуда-то возникла тетка в темно-синем форменном костюме и принялась запирать двери, вежливо улыбаясь немногим пригревшимся на лавочках пассажирам, мне и дяде-бомжу. Пассажиры хмуро посочились к выходу на перрон, шурша колесиками чемоданов. Бомж подхватил свои пакеты и, сердито бормоча и размахивая крыльями, пошаркал в противоположную сторону. Резкий запах застарелой мочи висел за ним в воздухе, как невидимый шлейф.
Пораскинув мозгами, я решил проследить за стариком. В конце концов, он же абориген. Значит, знает, где найти место для ночевки. Не будет же этот пень трухлявый спать на скамейке в парке? Да его же так ревматизм прошибет, что он с утра и не встанет.
Стараясь держаться от бомжа подальше, чтобы не задохнуться, я тихонько шлепал себе по улице. Машин почти не было, людей – ни души. Дождь перестал, но воздух отяжелел от влаги, казалось, я чувствовал его вес, заполняющий легкие при каждом вдохе. Мы прошли мимо строительного забора, свернули под мост. Бомж шаркал себе, не замечая ничего вокруг и ведя беседу на повышенных тонах с самим собой. Я побаивался, что он просто заползет в какую-нибудь дыру прямо у путей, такую же вонючую и грязную, как он сам. Но вместо этого старикан направился прочь от железки и, немного поплутав по ухоженным улицам, остановился перед белоснежным двухэтажным зданием, окруженным белым же невысоким заборчиком. С разинутым ртом я смотрел, как он, кряхтя и шурша пакетами, взбирается по лестнице и исчезает за тяжелой дверью.
Я подождал, ожидая, что старикана пинком спустят со ступеней, покидав следом его пожитки. Но дверь оставалась закрытой. Вокруг стояла мирная тишина, нарушаемая лишь редким шелестом шин с соседней улицы. На втором этаже белого здания загорелось еще одно окно.
Внезапно мне жутко захотелось, чтобы и меня пустили в этот красивый дом. Чтобы и я мог вволю выспаться в чистой кровати под свежим бельем, на которой сейчас наверняка развалился бородатый бомж. И еще я бы хотел помыться. Принять душ. Или, может, в этом чудесном доме есть даже ванна? Я невольно сделал шаг в сторону лестницы, но тут же осадил себя. Ага, размечтался! Как же, дадут тебе тут выспаться, догонят, и еще дадут. Эта ночлежка, больше похожая на трехзвездочный отель, небось, только для датчан. И даже если меня туда пустят, начнутся же допросы – кто, как, почему... Еще копов вызовут. И тогда мне точно кранты.