Медвежий вал

— Черта с два! — напрягая голос, ответил Медведев. — На своих напали! Спасибо, что там лейтенант умница был, как услышал, что орем: «За Родину!», и давай нам кричать: «Куда? По своим!» Не будь его, наделали бы делов... До немцев мы еще метров четыреста не доползли. В стереотрубу одно расстояние, а своим животом мерить — другое... Много шуму было, — вздохнул он, — вовек не забыть...

Заметив что-то новое, он скомандовал телефонисту:

— Первая батарея!..

Тяжело дыша, к Крутову подошел незнакомый казах-сержант с артиллерийскими погонами и молча козырнул, ожидая, когда к нему обратятся с вопросом. Из-за его плеча выглянул Бушанов и сказал:

— Земляк мой, из «катюши» стреляет, — батыр! Его машина в кювет попала, от своих отстал, а не знает, где их теперь догонять.

Крутов объяснил ему, по какой дороге догонять своих, если они направились к Западной Двине.

— Уезжай быстрей, здесь передавая. Видишь, немец подходит!

— Мы не боимся передовой, — гордо ответил сержант, — и немцев тоже. Мы их бьем!

— Может, поможешь? — вдруг лукаво спросил Крутов, которому пришла мысль использовать огонь «катюши» для отражения назревающей контратаки.

Сержант задумался, что-то прикинул в уме.

— Нет, не могу, — сказал он. — Машина моя рядом стоит, а немец близко, можно по своим попасть. Нельзя так стрелять.

— Зачем же по своим? Выезжай прямо к окопам и прямой наводкой... Долго ли там!

— Мы так не стреляем — заявил сержант, удивляясь неосведомленности капитана относительно возможностей гвардейского миномета.

— Тогда уезжай! По твоему наставлению не предусмотрено, чтобы ты находился на переднем крае. Твой земляк Бушанов будет через несколько минут отбиваться от врага врукопашную, ему все можно, а тебе нельзя. Или ваши батыры оставляют земляков в беде?

Глаза сержанта блеснули злым обидным огнем, он круто повернулся на каблуках и, ничего не сказав, убежал. Видно, его задели эти слова за живое, но не может же он спорить со старшим...

Батальон вступил в бой. Заградительный огонь своей артиллерии придвинулся к окопам настолько, что порой трудно было распознать, где падают свои снаряды, где чужие.

Уже мелькали среди дыма гитлеровцы в темных мундирах, и можно было различить их лица и зажатое в руках оружие. Уже Медведев, отчаянно выкрикивавший команды своим батареям, сделал последний перенос, после которого можно было вести огонь только на себя. Уже связисты подготовили гранаты для боя, разложив их под руками, когда шум, непохожий ни на что, заставил всех прильнуть к земле.

Это был даже не шум, а что-то воющее, свистящее, идущее сзади через окопы вместе с волною горячего воздуха.

— Какая нелегкая их сюда занесла! — возмутился Медведев.

Неслышно поднявшись по косогору, почти к самым окопам подъехала «катюша». С направляющей рамы одна за другой скользили мины — длинные, с хвостовым оперением снаряды. Языки пламени, как молнии, резали воздух, клубы белого дыма со свистом вздымались кверху.

Крутов сразу все понял и, уже не оглядываясь, стал следить за результатом не виданной им еще стрельбы прямой наводкой из такого оружия. Последняя мина пошла кувырком, страшно воя, ударилась об землю, подскочила и разорвалась в воздухе. Когда Крутов оглянулся, машина уже удалялась к кустарникам.

— Что это у тебя делается? — тотчас же запросил Черняков.

— Бушанову земляк помог, — доложил Крутов. — В порядке взаимной выручки. Гвардеец-минометчик случайно оказался вблизи и помог. А фамилии не знаю, не спросил!

Залп «катюши» сыграл свою роль, прижал врагов к земле, но ненадолго. Крутов следил за действиями своего батальона. Сколько возможно, он помогал ротам огнем полковой батареи, целиком включившейся в работу на его батальон. Зайков торжествовал: вся батарея выполняла его команды. Медведев тоже наносил решительные короткие удары: орудия его гаубичного дивизиона не знали передышки.

Но гитлеровцы упорно наседали, и батальон таял. Меньше стало пулеметов, разбиты были два орудия, вступившие в борьбу с «пантерами». В минометной роте тоже были потери. Положение создавалось угрожающее, можно было просить Чернякова подкрепить батальон за счет резерва, но... Но это означало бы, что комбат морально сдает перед противником и теряет веру в свое подразделение. От Чернякова можно было ждать полунасмешливый инструктаж или «разнос», — в зависимости от того, под какую руку ему попадешь. Он не любил, когда подчиненные просили помощи, потому что в бою всегда держался вблизи подразделений и сам видел, кому она необходима.

Крутову не хотелось, чтобы даже за глаза о нем говорили, что он спасовал, и твердо решил помощи не просить. К тому же появились признаки, что противник выдохся.

— У меня ранен заместитель, — только и доложил он полковнику.

— Подожди, — сказал Черняков, — с тобой хочет поговорить Федор Иванович.

— Крутов, — сказал Кожевников, — мы тебе пришлем нового заместителя. Через полчаса он у тебя будет, а ты пока приготовь список на тех, кто отличился...

Надо было обойти подразделения, и Крутов пошел по окопам. Он успевал там приметить и разрушенные полузасыпанные траншеи в местах прямых попаданий снарядов, и убитых, ничком лежавших в окопах, и окровавленные повязки на многих, кто еще стоял с оружием. Возле таких он останавливался:

— Почему не ушли в санчасть? Или командир не отпустил?

— Совесть не отпустила, товарищ капитан, она построже командирского глазу.

— Это правильно... Будем за храбрость представлять к награде. Пока передышка, идите в санчасть!

Командиры рот попросили включить в список на награждение многих своих бойцов. Возвращаясь, Крутов решил просить помощи. Теперь, когда он увидел истинное положение дела, он не имел права рисковать, что бы о нем ни думали. Прежде дело, а самолюбие надо было смирить!

На наблюдательном пункте его ожидал присланный Кожевниковым офицер.

— Докладывает лейтенант Владимиров! Явился для несения службы вашим заместителем по политической части.

Гимнастерка у офицера была прорвана осколком, сам он в поту и пыли, хотя и заметно, что прежде чем явиться, старался немного привести себя в надлежащий вид.

— Вот это здорово! — воскликнул Крутов. — Как же это Еремеев вас отпустил?

— Приказали, — недовольно пожал плечами Владимиров.

— Ну как там Бесхлебный? Жив-здоров? — поинтересовался Крутов, сразу же понявший причины тайного недовольства собеседника. «Вот ведь разлучили двух друзей. Как тут радоваться? Наверно, Владимиров с ним хорошо сработался, если не хотел уходить. Ну, ничего, свыкнется!» — решил Крутов и искренне порадовался, что к нему попал именно Владимиров.

А тот, словно высказывая что-то давно решенное, неторопливо отвечал:

— Бесхлебному нездоровым быть не положено — в госпитале свое он уже отлежал. А насчет жизни — так теперь не такое время, чтобы умирать... Да и у командования найдется чем нас прикрыть, если нас прижмут!

 Глава десятая

За три дня наступления советских войск в Белоруссии немецко-фашистский фронт был смят, опрокинут, раздавлен. На Витебском, Оршанском, Бобруйском и Могилевском направлениях гитлеровский оборонительный вал зиял гигантскими пробоинами. Советская армия осуществляла маневр на окружение и ликвидацию основных группировок противника.

В одном из таких «котлов» оказался пятьдесят третий армейский корпус Гольвитцера, расчлененный на два очага.

В бой с окруженными немецко-фашистскими дивизиями втягивались все соединения армии Березина. Между первым и вторым кольцами окружения лежали обширные лесные массивы, деревни, моховые болота, поля — десятки километров территории, по которой вперемежку двигались в разных направлениях штабы, обеспечивающие подразделения и тылы наступающих гвардейских дивизий. Здесь же сновали и битые и еще не битые группы противника, его транспорты и штабы, потерявшие связь со своими частями. Если одни из них шли за войсками в заданных направлениях с ясной задачей, то другие — бежали от передовой с одним намерением: быстрее уйти из-под удара подальше на запад... Ночью порой случалось, что одной дорогой шли автомашины штаба нашей дивизии, а за ними — повозки и машины какого-нибудь артиллерийского полка противника.