Страница 81 из 99
Дивизия Томина перешла в наступление. Она висла на плечах противника, выхватывала пленных, рвалась к городу, задерживала его на каждом шагу, навязывая бой.
Полковник Томин со своими офицерами и связистами все время в боевых порядках одного из полков. В три часа дня он был уже на окраине города у стен полуразрушенного трехэтажного здания какого-то завода. Здесь Томин поднялся на груду кирпича на месте взорванной заводской трубы. Впереди вскипала пулеметная стрельба, бушевало пламя пожаров. Из-за реки, с западной половины города, беспорядочно били немецкие пушки, они замолкали, как только налетала авиация.
К наблюдательному пункту подвели мужчину и женщину — единственных жителей города, долго прятавшихся от фашистов и каким-то чудом дождавшихся освобождения. Исхудавший до последней степени мужчина, бледный и взволнованный, мог еще говорить. Женщина, с выбившимися из-под платка седыми прядями волос, с засохшей на лице тонкой струйкой крови, смотрела на всех полубезумным взглядом и судорожно прижимала к груди старый, растрескавшийся глиняный кувшин.
— Будете с ними говорить? — спросил Томина офицер.
— К чему? Накормите их хорошенько и отведите в безопасное место! — Он отвернулся и стал протирать стекла бинокля, висевшего на груди.
Бой закипел у городского моста через Двину. Командир полка сообщил, что мост захвачен. Гитлеровцы не успели его взорвать, и команда саперов снимает с устоев взрывчатку. При захвате моста отличился Блохин.
— Пришлите его ко мне! — приказал Томин, а сам по длинным запутанным каналам связи стал добиваться разговора с Березиным, чтобы порадовать его важной новостью.
Вскоре на наблюдательный пункт пришел высокого роста сержант с покатыми плечами, в одежде, покрасневшей от кирпичной пыли. Он проверил заправку, быстрым движением одернул гимнастерку и доложил полковнику:
— Сержант Блохин по вашему приказанию явился!
— Так, значит, это вы — Блохин? — спросил Томин, пожимая ему руку. — Расскажите обо всем!
— Я получил задачу помогать переправе подразделений через Двину. Вместе с пехотой выскочил на мост, но немцы уже зажгли шнур. Я успел выхватить запалы и обезвредить толовый заряд. Мост им взорвать не удалось...
— Один вопрос, — перебил его Томин. — Вы первый заметили горение шнура?
— Нет, не первый! Пехотинцы заметили, закричали... Один даже шуганул с моста в воду... — Блохин улыбнулся. — Ну, их дело такое... — спохватившись, что может выставить товарищей в неблагоприятном свете, сказал он, — каждому свое! Они в нашем деле не особенно разбираются, а нас, саперов, обучали...
— Возможно, — согласился Томин, — но поскольку на своем посту вы храбро и мужественно сделали свое дело, вы представляетесь к званию Героя Советского Союза!
Полковник пожал сержанту руку.
— Служу Советскому Союзу! — едва овладев собой, ответил растерявшийся от неожиданности Блохин.
— Ну, до встречи, — сказал Томин, прощаясь с сержантом. — Надеюсь, еще услышу о вас! — Ему надо было спешить к своим командирским делам.
Город по обе стороны реки был окутан дымом. Вот он, но еще не взят. Еще собирает в кулак свои полки Гольвитцер, угрожая тем, кто, прорвав оборону, оказался западнее города и стоит у него на путях отхода. Он шлет против них в контратаки первые батальоны. Он еще не собирается покинуть город, не чувствует себя побежденным, не представляет себе, что петля уже крепко затягивается на шее фашистской группировки, подготавливая ей бесславный конец. Он еще не знает, что дивизия Квашина, поддержанная танковой бригадой и полками гвардейских минометов, ринулась на Камары к берегам Западной Двины. Он не знает, что навстречу ей, к северному берегу двинулись дивизии одной из армий Первого Прибалтийского фронта, чтобы перерезать последнюю дорогу из Витебска.
Слева и справа от Квашина бои. Подходят к Островно полки Кожановского, чтобы замкнуть там второе, более отдаленное кольцо. Успешно отражают первые контратаки полки Дыбачевского. Квашин знает об этом. Возбужденный, красный от волнения, весь в азарте боя, он ощущает удивительную ясность мысли, когда человек может взвешивать, обдумывать, решать в кратчайшие мгновенья. Сейчас у него только одно стремление — вперед! Что фланги? Он не боится за них, потому что сам Березин сказал: «Что делается справа и слева от вас — не ваше дело! Я сам слежу за обстановкой и беспокоюсь о вас больше, чем вы думаете. Ваше дело — Камары!»
Разведчики Квашина рыщут по перелескам и полям вправо и влево от дивизии; они сумеют вовремя предупредить его об опасности, и поэтому вперед!
— Взята деревня Байбороды, — доложил Квашин.
— Не замедлять темпа! Вперед! — говорит Березин и ставит на карте стрелу с хвостиком в виде полумесяца (он никогда не умел их рисовать красиво, хоть и очень старался).
— Взяты Вороны!
— Я доволен вами. Вперед!
— Танки прорвались в деревню Луговые и громят там транспорты противника!
— Не увлекайтесь обозами. Время дорого. Вперед!
Рокочут залпы гвардейских минометов, гремят орудийные выстрелы и справа, и слева, и уже сзади. Где сейчас линия фронта? Она видна одному Березину — полыхающая огнем и пожарами... На всем ее протяжении разгорелось сражение за Витебск, за Белоруссию. Ориентировочно знают о ней генералы. А что знает офицер, боец? Только конечную цель — цель всей войны и команду: «Вперед!»
...Тем более неясной линия фронта была для Гольвитцера. Все попытки штаба уточнить обстановку не приводили к желаемым результатам. Полковник Прой — командир сто девяносто седьмой боевой группы, когда-то дивизии, будто сквозь землю провалился вместе со своими батальонами.
— Мерзавец! Подлец! Трус! — гремел и негодовал Гольвитцер, бегая по своему кабинету. — Расстрелять мало!
Шмидт, никогда еще не видевший генерала в таком возбужденном состоянии, молча пожимал плечами, хотя порой поеживался при мысли о том, что Гольвитцеру придет в голову во всех бедах винить штаб и его, Шмидта. Он пытался порой вставить в подходящие минуты свои соображения, чтобы успокоить Гольвитцера, но только подливал масла в огонь.
— На все запросы по радио штаб группы не ответил, и мною посланы два бронетранспортера с командой эсэсовцев для уточнения положения на месте.
— К чему мне ваши уточнения? — не унимался Гольвитцер. — Дайте мне обстановку! Почему я до сих пор не знаю, куда проникли русские? Почему авиаполевая дивизия до сих пор топчется в городе и не выполнила моего приказа?
— Авиаполевая дивизия не смогла оторваться от русских. Они вместе с нею вошли в город. Восточную половину можно считать потерянной. Положение серьезное, но...
— Нет, я, кажется, не смогу сойти в могилу, пока не отдам его под суд! Негодяй!.. Второй раз такой разгром, и все на его участке. Это вы, — напустился он на Шмидта, — это вы в прошлый раз защищали его! Вы, вы!..
— Господин генерал, я только указал вам на некоторые связи фамилии Прой, — пожал плечами Шмидт. — М не кажется, Прой — это уже прожитый этап. Мы нарушили волю фюрера — оставляем город. Что прикажете предпринять? Как лицо, непосредственно подчиненное вам, я обязан доложить...
— «Волю фюрера... А разве я не говорил, что давно пора оставить город, пока не поздно? Так нет: «Место будущих столкновений в районе Ковеля...» А теперь расхлебывай!.. Вот он, Ковель! Мы досиделись до того, что попадем в положение, о котором я говорил! Разве нам до того, чтобы удерживать город? Дай бог сохранить силы!
Гольвитцер потер лицо, словно сбрасывая с себя наваждение, и резким взмахом скинул со стола на пол радиограммы и разные бумаги.
— Так можно с ума сойти... Давайте спокойно проанализируем обстановку. Что мы потеряли? — он решил взять себя наконец в руки, но ему это не удалось, потому что дверь кабинета внезапно распахнулась, адъютант громко доложил: «Полковник Прой!» — и отступил в сторону, давая проход.
Через порог тяжело переступил Прой. Мундир его был измят и измазан, лицо выглядело смертельно усталым. Он был жалок...