Страница 11 из 99
Глава пятая
Противнику удалось удержаться перед Витебском на рубеже реки Ольша Армия Березина, прошедшая с боями около трехсот километров и уже потерявшая значительную часть людского состава, попыталась сбить его с этого рубежа, но не смогла и тоже перешла к обороне. Следовало подтянуть тылы армии, привести в порядок дороги — пути подвоза боеприпасов и снаряжения. Отступающий враг сжег за собой все, не оставил ни одного целого здания, моста, вагона; даже рельсы и те были перебиты на стыках, а шпалы переломаны путеразрушителями и годились лишь на дрова. Зона разрушения простиралась на сотни километров.
Когда наступление прекратилось, оказалось, что дел непочатый край, и тем, кто находится в тылу, и тем, кто стоял на линии огня. Работали все, начиная от рядового бойца, что день сидел в холодном сыром окопе, а ночью поднимался строить блиндаж, до генерала, которого видели то в одном, то в другом полку.
Вечером, возвратясь на командный пункт, Крутов увидел врытые в откос оврага новые блиндажи вместо нор, накрытых плащ-палатками. Землю устилала свежая щепа, воздух был напоен ароматом смолы, сочившейся из еловых ошкуренных бревен. Кое-где уже топились печки и дым широкими голубоватыми полосами тянулся кверху.
Перед блиндажами лежало кучами имущество, не внесенное еще в новое жилье. Тут были вещевые мешки, ящики с бумагами, котелки, закопченные на кострах за время наступления, шинели, скинутые с плеч во время работы, и невесть откуда появившийся хлам, что в наступлении только мешает, а в обороне является необходимостью, — вроде железной заржавевшей печки или безногой скамейки, которым предстояло еще послужить.
Крутов растерянно остановился среди этой строительной неразберихи.
— Товарищ командир, сюда!
В дверях крайнего блиндажа, улыбаясь, стоял Бушанов и махал ему рукой. «Значит, есть где отдохнуть!»
В блиндаже, вдоль стен, были устроены нары из тонких осиновых жердочек. В правом углу, у входа, стояла на высоких ножках железная печурка, с зарумянившимся от жары боком. Дрова в ней весело гудели и потрескивали, от земли поднимался пар и мелким бисером оседал на единственном оконце.
Но отдохнуть не удалось. С бумагами под мышкой появился писарь штаба — сержант Зайков, подтянутый, стройный. «Есть же на свете счастливцы, которых любая одежда красит, — подумал Крутов, приглядываясь, как плотно облегает фигуру сержанта стираная-перестираная гимнастерка, еще досыхающая на плечах. — Успел уже и подворотничок пришить. Аккуратист!»
— Товарищ старший лейтенант, — обратился Зайков, — уточните схему боевых порядков, а то ее уже пора отправлять.
— Показывай, — предложил Крутов, зажигая на столе залитую стеарином круглую картонную плошку с плоским фитильком. — Что тебе неясно?
Схема была испещрена черными квадратиками, зубчиками, треугольниками, означающими построенные блиндажи, окопы, наблюдательные пункты. Красные, плавно изгибающиеся скобки указывали положение рот и взводов в обороне. Все правильно. Не хватало только боевого охранения, выдвинутого на днях к деревне Конашково.
Это охранение было самым опасным и ненадежным участком обороны полка. Путь к нему пролегал вначале по скату высоты, а затем — по глубокому болоту. На кромке сухой земли, у самой вражеской проволоки и зацепился взвод стрелков. От своих он был отрезан открытым, простреливаемым пространством. Только ночью, когда плотная темнота или туман опускались на землю, к боевому охранению, крадучись, шли связные, бойцы с термосами, неся товарищам запоздалый, охолодавший обед. В светлое время пройти туда было невозможно.
За взводом, поддерживая его огнем, день и ночь следили артиллеристы и минометчики. Некоторая часть излишне осторожных командиров порой не докладывала своим начальникам о сомнительных участках, потому что всякое оставление позиций расценивалось как ЧП и сулило всяческие неприятности. Крутов видел в этом лишь проявление шаблонного, чиновничьего подхода к приказу Главнокомандующего, так как считал, что нет такой позиции в первой линии обороны, которую нельзя было бы захватить, пусть временно, внезапным ударом. Так стоит ли страховать себя от неожиданностей, нарушая правдивость информации? О таком ненадежном участке обороны в полку и шла теперь речь.
— Охранение показывать?
— А как же...
Крутов почему-то был уверен, что Черняков не станет умалчивать об охранении, как бы ненадежно оно ни было. По чьему приказу и для какой цели было выдвинуто охранение в таком опасном и неудобном месте, сам он пока не знал, но надеялся, что со временем все объяснится.
— Блиндажи там есть? — спросил Зайков, уже успевший вывести красную дужку охранения и нацеливавшийся нарисовать квадратик.
— Нет, нет, не надо, — торопливо убрал от него схему Крутов. — Там еще ничего нет, кроме окопа!
Захлопнув папку с документами, он собрался нести их на подпись начальнику штаба. Зайков мялся и не уходил.
— Ну, говори, чего хочешь?
— Товарищ старший лейтенант, я хотел...
— Что, опять надумал в артиллерию переходить?
— Нет, не переходить, а временно... Пострелять — и назад!
— У нас сейчас работы много, — нерешительно проговорил Крутов — В другое время я бы не возражал...
— Мне всего на полдня, а если что надо, так я и ночью успею сделать, — заверил Зайков.
...Появился сержант Зайков в полку летом сорок второго года. Разведчики ходили за линию фронта и вывели оттуда большую группу бойцов и офицеров, искавших выхода из окружения, в которое они попали в районе города Белого. В числе этих людей был и Зайков. Молодой, неокрепший, только недавно надевший шинель, он выглядел таким истощенным и измученным, что Черняков сразу проникся к нему участием и решил, что парню надо прежде окрепнуть, а уж тогда и на передовую.
С неделю Зайков отлеживался в санитарной роте, а потом пришел к полковнику.
— Я артиллерист, — заявил он. — Прошу направить меня по назначению!
Однако Черняков, успевший навести о нем необходимые справки, имел другие виды. В полку не хватало толкового писаря, который знал бы топографию и мог бы работать с картами и оперативными документами. И вообще не в интересах полка было отправлять на сборный пункт артиллериста — бойца топовычислительного взвода, когда в любое время такой человек мог потребоваться в свою полковую батарею.
Так и остался Зайков при штабе. С тех пор он окреп, возмужал, набрался сил. Живой, любознательный, он все схватывал с полуслова и быстро вошел в курс штабной работы. Но страстью, которая в нем никогда не остывала, оставалась артиллерия.
Получив разрешение, Зайков побежал в свой блиндаж, а Крутов подался к начальнику штаба. Однако у того сидели представители дивизии, и боевое донесение на подпись к командиру полка пришлось нести самому.
Блиндаж командира полка саперы отделали с особым «шиком», выложили стенки из колотых и отесанных лесин, а не из кругляка, бревна на потолке ошкурили, настлали пол.
Крутов подал командиру полка на просмотр схему и донесение.
— Я сообщаю о боевом охранении, — доложил он.
— Правильно, — кивнул Черняков, рассматривая схему. — Надо вам туда наведаться!
— Слушаюсь!
— Только когда пойдете, не заходите к комбату, а прямо туда. Я бы хотел, чтобы на ваше мнение никто не повлиял. Мне это важно.
— Но я не знаю, ради какой цели выдвинуто это охранение? Наверное, не для активной обороны?
— А если и так? — глаза Чернякова блеснули, и весь он подался вперед.
— Разрешите быть откровенным, товарищ полковник. Я бы сказал, что держать там людей бессмысленно. Мы сегодня за этим охранением часа два наблюдали, — тихо продолжал Крутов. — Инициатива огня у противника, он контролирует каждое движение наших бойцов, и смешно думать, что, находясь в таком невыгодном положении, два ручных пулемета могут соревноваться с десятками немецких. Я просто не могу этому поверить. Видимо, все дело в том, что мне не полагается знать истинных мотивов, побудивших вас выдвинуть это охранение. Сумею ли я поэтому обратить внимание именно на то, что вас интересует?