Страница 4 из 7
Говорят, будто бы он отомстил и понизил премию всему коллективу за месяц, но это абсолютная чушь. Сплетни! Если бы он был таким мстительным и никчёмным человеком, его бы не забрали на повышение, которое случилось буквально через месяц. А если взять удручающее обстоятельство, что его жена Ламара Зурабовна ходила жаловаться на него к самому главе, что несколько кляуз от коллектива было отправлено аж в министерство, то выходит, повышение это было божьим спасением за долгие мучения и страдания. Выходит, Эдуард Баянович его чем-то заслужил!..
Говорили, что среди чиновников Эдуард Баянович просто расцвёл и доброта его лилась через край! Ламара Зурабовна тоже успокоилась, так как теперь певички и танцовщицы остались в ненавистной ей филармонии. Все работники филармонии перекрестились и глубоко вздохнули, и только одна Лерочка Пирожникова не могла понять, добрый или злой был человек Эдуард Баянович Пустовидов и зачем он кормил её конфетами и давал денег, ведь между ними ничего не было. Ответ знала только одна Викуся, но она молчала, как рыба, пойманная на крючок.
Маленькая стерва
(Из жизни провинциальной актрисы)
В театре актрису Сонечку Подрезкину считали стервой. Отчего так случилось, все уже забыли, но мнение осталось. Старый театральный парикмахер Самсон припоминал, будто лет десять назад Сонечка во время репетиции укусила заезжего премьера за то, что тот поцеловал её прямо в губы. «Другая бы радовалась, ― качал головой Самсон, ― а эта!..» Кто-то говорил, что у неё абсолютно стервозный подбородок в виде такой длинной пимпочки. Кто-то рассказывал, как она отбрила вахтёра, который спросил, зачем она пришла в выходные: «Потому что я люблю театр и хочу быть с ним всегда!» ― заявила она, высокомерно задрав нос. Слухов было много.
Внешность у Сонечки была обманчивой, и это всех ещё больше настораживало и отпугивало, с первого взгляда этакая маленькая девочка с пухлыми губами и голубыми глазами, как говорится, повесь ей на голову большой капроновый бант и ― перед вами школьница. Правда, у этой «школьницы» дочь училась в восьмом классе и ростом уже обогнала свою мать. В общем, Сонечка была травести и большей частью прыгала в сказках: то зайчиком, то мышонком, то ещё какой-нибудь козявкой.
Уборщица Капа, глядя, как Сонечка на очередной репетиции прыгала рыжей обезьянкой, громко цокая языком и вереща, как это делают мартышки, сокрушённо покачала головой и сказала:
– Господя, бабе уже сорок лет, а она всё трещит да скачет. Не приведи бог такую жисть! ― Капа перекрестилась и пошла в фойе, что-то бормоча под нос.
Кстати, некоторые считали, что Подрезкина и стала-то стервой благодаря такой вот горемычной жизни, хотя сама она убеждала всех, что играть в сказках ей нравится, мол, она любит деток и «готова для них скакать по сцене хоть до ста лет».
– Это полная чушь, ― говорила заслуженная актриса Горчишникова, поправляя на голове жестяную корону, ― я собственноручно видела, как Подрезкина просто рыдала, просто умоляла дать ей роль в чеховской «Чайке». Говорит, дайте мне хоть раз в жизни сыграть что-нибудь серьёзное, что-нибудь величественное!
– А что главный? ― спросил премьер Халкидаев, обтачивая пилочкой свои холёные ногти и изредка бросая на себя взгляды в зеркало.
Лена Горчишникова вскинула брови, огляделась по сторонам, будто за ними кто-то следил и произнесла:
– А главный ей сказал, я, говорит, вас нигде не вижу! Я, говорит, не могу себе позволить, чтобы у меня в классике кнопки бегали.
– Господи, и что она везде лезет?! ― актёр Халкидаев сунул пилочку в карман и провёл рукой по подбородку. ― Дала тебе судьба от горшка два вершка, так сиди и помалкивай. Нет ― она будет в глаза лезть, будет на мозги капать!..
– Я же говорю, ― подвела итог Горчишникова, ― маленькая обаятельная, но стерва!
Ради объективности надо сказать, что встреча Подрезкиной с главным режиссёром, действительно, была, но происходила она несколько в другой форме. Главный режиссёр Кусай Дугуевич говорил, что в его жилах течёт кровь персидских жрецов, поэтому считал себя прозорливым человеком, он всегда прищуривал левый глаз во время разговора и качал головой, отчего собеседнику становилось не по себе, собеседник начинал путаться и, в конце концов, конфузливо умолкал с одной мыслью: «Вот чёрт, насквозь видит!» Кусай Дугуевич держал паузу как можно дольше: чесал себе лысину, хрустел пальцами, вздыхал, мычал, тёр лоб ― в общем, собеседник уже забывал о своей просьбе и думал только об одном, как бы поскорее улизнуть из кабинета. В этот раз было примерно так же: Сонечка, путаясь и теребя конфетный фантик, говорила, что она очень хорошая актриса, что когда-то её приглашали играть в столицу, но из любви к родному городу она отказалась это сделать, что у неё растёт дочь и берёт с неё пример… Со стороны смотрелось, будто школьница оправдывается за полученную двойку перед строгим отцом. Кусай Дугуевич, слушая Сонечку, выстраивал брови домиком, вытягивал их по горизонтали, сводил в одну линию, нависал одну бровь над другой ― в общем, устроил на лице высший акробатический пилотаж, отчего у Сонечки в груди всё сжалось и похолодело. «Какая же я дура! ― мысли отчаянно носились в голове актрисы. ― Ну вот, теперь точно обиделся!.. Ах, что я наделала!.. Надо попросить прощения и заплакать!.. Ох, дура!»
Неожиданно главный режиссёр откинулся в кресле и сгрёб свой иссиня выбритый подбородок в массивную ладонь:
– Я вас понимаю, София…
– Валерьевна, ― прошептала актриса и ужаснулась, в театре её никогда не называли по имени-отчеству.
– София Валерьевна-а, ― задумчиво протянул режиссёр, ― у меня есть для вас одно интересное поручение. ― Он возложил подбородок себе на ладонь и уставился на Подрезкину, словно доктор на сложного больного. ― Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы занялись наставничеством молодёжи.
– Я?!.. ― Сонечка в недоумении уставилась на режиссёра, как будто в кресле сидел не человек, а дельфин. ― Какой молодёжи?..
– Актёрской молодёжи. В этом году в театр пришли молодые артисты, им нужен наставник. Я думаю, наставница. И знаю, ― у вас это получится, вы талантливый человек, замечательная актриса!.. ― Кусай Дугуевич с нежностью акулы взглянул Сонечке в глаза, отчего она совсем растерялась. ― Только у вас это и получится, больше мне не на кого положиться.
Честно говоря, хоть в театре и были молодые актёры, но об этом мало кто вспоминал, потому что видели их редко, да и то лишь в массовых сценах где-нибудь на заднем плане. «Пусть играть научатся, ― говорил поставлено-гремящим голосом Халкидаев. ― Тогда и роли получат. Может быть, и большие!..» ― заканчивал он многозначительно и поднимал глаза к потолку. Правда, никто не знал, как они должны учиться, но с увесистыми словами премьера все покорно соглашались. Сами молодые актёры, как тени, возникали за кулисами во время спектакля, завистливо глядя, как их более старшие товарищи играют персонажей намного моложе себя, и недоумённо переглядывались. «Профессионалы! ― восхищённо шептал седой парикмахер Самсон. ― Горчишникова уже тридцать лет Джульетту играет, а сама того и гляди бабушкой станет! Вот у кого учиться надо ― эх, молодёжь! Кому театр оставить ― некому…» Самсон горько вздыхал и, покачиваясь, брёл в свой парикмахерский цех, расчёсывать парик для Халкидаева.
Среди молодых актёров было два паренька из местного колледжа культуры и три девицы. По именам их мало кто знал, а трёх девиц за то, что они везде ходили вместе, словно привязанные, прозвали Змеем Горынычем. Вот и сейчас они сидели в пустой курилке на длинной скамье, будто воробьи на ветке, опасливо оглядываясь и перешёптываясь. Соня Подрезкина не курила, поэтому, когда она просунула голову в дверь курилки, в её нос ударил сильный и гадкий запах окурков. Она закашлялась и махнула молодым актрисам рукой, чтобы шли за ней. «Так, девочки, ― уже в коридоре выдохнула Соня, ― курить надо прекращать. Надо беречь связки, актрисе нужен хороший цвет лица, нужна белоснежная улыбка. Вот, ― Соня дала каждой по леденцу, ― сладкое помогает памяти и заменяет сигарету». Самая высокая из девиц со странным именем Викторина взглянула сверху на Сонечку, хмыкнула и, покачиваясь, пошла прочь. Следом за ней засеменили две остальные.