Страница 9 из 24
Потапка, так назвали пограничники Лобастого, быстро освоился в новой обстановке. С точки зрения своих диких сородичей, Потапка покрыл позором репутацию дикого зверя, научившись служить за кусочек сахару и громко мурлыкать, когда его чесали за ухом. Это мурлыканье с удивительно звонкой ноткой возмущало старую кошку Машку. Она шипела, делала из себя верблюдика и норовила запустить когтистую пятерню в доверчивый медвежий нос. Это приучило Потапку при появлении Машки предусмотрительно закрывать нос обеими лапами.
Спал Потапка в казарме, за печкой на мешке, набитом сеном. Спал беспокойно. И во сне медвежонка одолевали дневные заботы. Его лапы то дергались, пытаясь бежать, то просяще вытягивались, выклянчивая что-то. Обиженное хныканье сменялось довольным урчаньем. Пограничники любовались спящим приемышем и вполголоса разгадывали его бурные сновидения.
Однажды Потапка пропал. Осмотрели кухню, двор, заглянули во все закоулки — медвежонка не было. Вдруг кто-то обратил внимание на ведро, из которого торчал мех. В ведре, скрючившись, сладко спал медвежонок. Его перенесли на сенничек, а ведро повесили на гвоздь.
Глубокой ночью страшный грохот поднял солдат на ноги. По полу каталось ведро, а из него торчали Потапкины задние лапы. Упрямый медвежонок ухитрился как-то по стене добраться до висящего ведра и примоститься в нем спать, но подвел гвоздь: не выдержал тяжести и погнулся.
Тюлькин приучил медвежонка есть в положенное время. Утром, в обед и вечером Потапка первым являлся в столовую. Постепенно медвежонок перешел на самообслуживание. Дежурный подавал ему только суп. За вторым и третьим блюдом Потапка подходил сам, держа миску в передних лапах. Он никогда не просил добавки ни первого, ни второго, но, получив компот или кисель, тут же вылакивал свою порцию и протягивал миску за прибавкой.
Медвежонок очень скоро научился понимать значение фанерных, посылочных ящичков. Пока солдаты выкладывали домашние гостинцы, Потапкин нос нетерпеливо елозил по краю стола, усердно принюхиваясь к чудесным вещам. Если посылка приходила из колхоза. Потапку угощали сушеными фруктами, сдобными домашними лепешками, медом, салом и жареными подсолнухами. Из городских посылок с Потапкой делились охотничьими сосисками, сыром, халвой, колбасой и конфетами. Потапкин пир прерывал Тюлькин.
— Вы, что же, обкормить его хотите? — сурово обращался он к смущенным товарищам. — Он уже икает.
От проглоченных наспех лакомств Потапку одолевала жестокая икота. Тюлькин тащил Потапку за лапу на кухню отпаивать водой. Медвежонок упирался, тянул свободную лапу к сочувствующим солдатам, но Тюлькин был неумолим. И забавная пара — высокий ладный паренек и ковыляющий на задних лапах медвежонок скрывались за кухонной дверью.
Днем Тюлькин забирал Потапку к себе на кухню, чтобы непоседливый медвежонок не мешал отдыхать солдатам после ночного дежурства. Но когда Потапка научился открывать духовой ящик и шарить лапой в кастрюлях, вход на кухню был ему строго воспрещен.
Самовольно просунувшийся в дверь медвежий нос имел неприятное столкновение с шумовкой. Кстати, это был единственный случай, когда нос сам поплатился за свое любопытство. Обычно за него расплачивалась совсем другая часть Потапкиного тела.
Как только Тюлькин приступал к исполнению своих служебных обязанностей и в белом колпаке, куртке закрывался в кухне, Потап садился у двери. Черный, шершавый нос дергался налево и направо, улавливая чарующие запахи из дверных щелей. Потап шумно вздыхал, давая понять Тюлькину, что если он ему понадобится, то за ним не надо ходить далеко.
На таежных полянках засинела созревшая голубика. Солдаты отправились за ягодами, и, конечно, Потапка увязался с ними. Он крался по кустам, подстерегая удобный момент, чтобы опрокинуть чью-нибудь банку и съесть ягоды. Вначале он честно, по-медвежьи обсасывал ветки, синие от крупных ягод, но вместе с ягодами в пасть набивались листики, а это было совсем невкусно. Под кустом он наткнулся на ведро, полное душистой голубики. Обкрадывание банок и кружек сразу же показалось ему зряшным занятием. То ли дело ведро ягод!
Увидя, что медвежонок засунул в ведро голову, солдаты решили его проучить и попрятались в кусты. Подобрав все до последней ягодки, медвежонок плутовато огляделся. Что такое? А где же люди? Он был один.
Кругом шумела тайга. Она протягивала к нему широкие ветви и звала: малышшш… малышшш. Обещала надежно спрятать его в своей чащобе. Она подослала маленькую пичужку. Покачиваясь на ветке, она уговаривала медвежонка: беги… беги-и! А высоченные лиственницы гудели: в тайгу-у… в тайгу-у…
Но Потапка не понимал языка тайги. Ему был нужен только голос человека, а люди ушли, может быть, навсегда. И подавленный одиночеством, маленький, брошенный медвежонок горько заплакал.
Тюлькин не выдержал. Подбежав к Потапке, он обнял его и с материнской заботой прихлопнул ладонью комаров, присосавшихся к медвежьему носу.
…В другой раз пограничники взяли Потапку в поселковый магазин. Там Потапка познакомился с замечательным человеком — заведующим магазином. Он угостил Потапку сахаром и пустой бочкой из-под яблочного повидла. При прощании хорошее впечатление было несколько испорчено, потому что заведующий отнял у медвежонка крышку от бочки повидла. Медвежонок собирался ее унести.
Возвращался Потапка в веселой компании поселковых ребятишек. Ох и каялись же потом солдаты, что показали медвежонку дорогу в поселок. Потапка стал самостоятельно посещать магазин и, освоившись, уже не ждал, когда его угостят, а, к негодованию зазевавшегося завмага, усердно угощался сам.
Вылазки Потапки в поселок становились похожи на разбойничьи набеги. Однажды Потапкин нос привел его к дому, перед которым на летней печке шипела сковорода с оладьями. Потап обожал это кушанье! Воспользовавшись отсутствием хозяйки, он быстренько цапнул со сковородки пузырящийся масленый оладышек. Непрожаренное тесто плотно прилипло к ладошке. Медвежонок заорал, тряхнул лапой, чтобы сбросить лепешку, и приложился к раскаленной трубе. Запахло паленой шерстью. Рассвирепев, медвежонок встал на дыбы и начал пинать печку. С грохотом покатилась железная труба, из бесформенной груды кирпичей взвился удушливый чад горящего масла. Из дома, ругаясь и размахивая здоровой палкой, бежала хозяйка. Потапка благоразумно не стал ее дожидаться.
Старожилы поселка, наверно, до сих пор помнят набег Потапки на пекарню. Ранним утром, удрав с заставы, Потапка слонялся по спящему поселку. Странный запах привлек его внимание. Следуя указаниям носа, медвежонок очутился у раскрытого окна пекарни и, не теряя времени, залез в помещение. В длинном деревянном корыте кто-то пыхтел. Зацепившись лапами за край, Потапка подтянулся и только хотел заглянуть в корыто, как оно предательски перевернулось и, обдав медвежонка тестом, погребло под собой. После панической возни из-под корыта вылез большой колобок на четырех лапах. В слепом ужасе, поскольку глаза залепило тестом, колобок вскарабкался на мешки с мукой и, с трудом протерев глаза, чихнул. Взвился столб белой пыли. Это становилось интересным. Медвежонок хлопнул по мешку лапой. Мучное облако поплыло к потолку. Потапка затанцевал по мешкам. Он блаженствовал, подняв в пекарне мучную пургу.
В комнатке, расположенной через узкий коридор, два пекаря, услышав подозрительный шум, вооружились кочергой и лопатой для угля и с грозным окриком: кто здесь? — ворвались в пекарню. В душном белом мраке Потапка перепутал окна и, бросившись в закрытое, вместе с рамой вылетел на улицу.
Так уж заведено у людей, — ничто с такой быстротой не собирает толпу, как звон разбитых стекол. На этот сигнал бедствия или скандала к пекарне отовсюду бежали полуодетые люди. Несчастный, обкатанный в тесте, обвалянный в муке, медвежонок делал отчаянные попытки прорваться сквозь хохочущее окружение.