Иду на перехват

"Что-то он ошибается, - смотрю я на стрелки. - Приборы не обманывают".

В этот момент пелена оборвалась, внизу, в мощных лучах прожектора, я увидел полосу. Но доворачивать поздно. Энергично увеличиваю обороты двигателя, беру ручку на себя. Истребитель с ревом снова врезается в пелену.

"В чем дело? - пытаюсь я понять свою ошибку, - Все сделано правильно, приборы показывали..."

- Проверьте ГПК по компасу, - советует Синицы и.

Точно! Перед третьим разворотом я не сличил показания ГПК с компасом, расхождение в пять граду, сов. Команды руководителя посадки были правильными.

Повторяю заход. От напряжения по лицу льет пот.

Зазвенел звонок ближайшей приводной радиостанции. И ни одного огонька!

- Идете правильно, - как бы поняв мое беспокойство, подсказал руководитель посадки.

Стрелка высотомера отсчитывает последние метры. Как они дороги в этот момент летчику!

Расплывчатый свет врывается в кабину. Передо мной посадочная полоса. Убираю обороты двигателя. Колеса будто прилипают к бетонке и, шурша, катятся вдоль огней.

Земля. Как она мила и как бывает порой беспощадна!

С аэродрома мы идем втроем: я, Геннадий и Дятлов. Теперь мы живем в одном доме: мне дали отдельную комнату. Инна переехала ко мне, она перешла работать в районную больницу.

Еще издали вижу свет в окне, Инна поджидает меня. Придется отругать: два часа ночи, а ей рано вставать на работу. И так вот всегда. Но на душе у меня тепло и радостно.

- Твоя опять не спит, - кивает на окно Дятлов. - Так и не расписался с ней?

- Нет.

Мы действительно все еще не расписались: никак не выберем свободного времени. То Инна занята, то я.

- Романтики, - ворчит Дятлов беззлобно. - Все хотят по-новому. Вроде и своя и чужая, - острит он. - Вот я ей завтра скажу, что ты специально перед командировкой не расписываешься, холостяком хочешь там слыть.

- А скоро поедем? - спрашивает Геннадий.

- Пятого августа.

- Через пять дней? Вот здорово! - Геннадий обрадовался, как мальчишка, уезжающий в пионерский лагерь.

- Только жен своих и... девушек, - он искоса глянул на меня, предупредите, чтобы не носились с этой новостью по соседям.

Квартира наша на третьем этаже. Я через ступеньку шагаю по лестнице. Чем ближе к дому, тем быстрее несут меня ноги. И так всегда, как бы я ни устал.

Инна открывает дверь, когда я делаю последний поворот на лестнице, и с улыбкой смотрит на меня. В коридоре она прижимает свои теплые ладони к моим щекам.

- Устал? На улице туман. Тебе трудно было? Она уже знает, когда мне бывает нелегко.

Возвращение

Истребители летели плотным правым пеленгом. Длиннотелые, с короткими крыльями, они больше походили на ракеты, отлитые из серебра. На их гладкой поверхности играли ослепительные солнечные блики. Я с восхищением смотрел на самолеты, будто видел их впервые, хотя знакомство с этой новой машиной произошло три месяца назад. Мы изучали ее конструкцию, учились управлять ею и теперь возвращаемся на свой аэродром. Вот это настоящая машина! Могучая, грозная, стремительная. Словно стальная стрела, пущенная гигантской рукой в небо.

Мы летели на огромной высоте. Сопки проносились под нами, как волны за кормой быстроходного катера. На душе было радостно. То ли от сознания своей человеческой силы, то ли от предстоящей встречи с Инной. Три месяца я не был в Вулканске, истосковался по ней. Мы прожили вместе больше двух месяцев, но я никак не мог привыкнуть к мысли, что она моя жена. Да и она вряд ли это чувствовала. Мы так и не расписались с ней. Перед отъездом в командировку собрались было пойти в загс, но Инну вызвали к больному. Вернулась она поздно...

- Успеем, - сказала она. - Все равно это ничего не изменит.

Действительно, если она разлюбит меня, ее не Удержит ничто. Не смог же удержать Олег. А с ним ее связывало многое - Москва, институт травматологии, блестящие перспективы. Правда, она говорила, что с Олегом у нее произошла ошибка, что чувства уважения и благодарности он принял за любовь. Но не ошиблась ли и она в чувствах ко мне? От таких мыслей у меня холодело в груди. Я отгонял их, старался думать о другом, но они возвращались снова. Да, я мало знаю Инну, не могу понять ее до конца. Она все еще остается для меня загадкой. Может быть, это и влечет меня к ней человек всегда стремится к неразгаданному.

У Геннадия все просто: он любит Дусю, верит ей, и ничто его не волнует. Дуся регулярно, каждую неделю, посылала ему письма. Я почти уверен, что в каждом письме она говорила о том, что скучает и ждет его не дождется. Иннины письма были короткими и сдержанными, будто она берегла свою ласку. Я тоже много ей не писал: жив, здоров, дела идут неплохо. А вот Геннадий... Он часами просиживал за своими посланиями. Лишь однажды, получив письмо, он прочитал его и нахмурился.

- Что-нибудь случилось? - спросил я.

- Та, - махнул рукой Геннадий. - Дуся в самодеятельность записалась. И, помолчав, сказал примирительно: - Хай поет.

- Конечно, хай, - решил подтрунить я над ним. - Человек - как птица: поет либо от радости, либо от тоски.

Геннадий холодно посмотрел на меня.

- Деревенськи девушки далеки от высоких материй и любят намертво, сказал он твердо.

Да! Геннадий был уверен в Дусе... Больше на эту тему мы разговор не заводили.

Внизу мелкие гряды сопок сменились более крупными и величественными, кое-где на их вершинах уже лежал снег. Мы приближались к Вулканску. Я начинал испытывать нетерпение. Если бы разрешили включить форсаж, я бы сделал это.

Истребитель Дятлова качнул крыльями: пора снижаться.

Сопки заметно росли. Теперь уже никак нельзя было принять их за волны. Некоторые, наиболее приметные, я узнавал. Здесь мы летали не раз.

А вот и Нижнереченск. Белые игрушечные кубики домов вытянулись рядами вдоль реки. Милый, родной город!

Я хотел отыскать улицу, на которой жила Инна. Но где там! Под нами был уже Вулканск. Мы пронеслись над нашим поселком на малой высоте звеньями, крыло в крыло. Представляю себе, как зазвенели стекла в домах, как кинулись к окнам жены и дети.

Пока мы делали круг над аэродромом, садились, заруливали на стоянку и сдавали техникам машины, у проходной собралась толпа.

День был тихий, безоблачный. Стояло позднее бабье лето. Солнце, хотя и перевалило за полдень, почти не грело. Кое-где в низинах виднелась изморозь, по ночам уже изрядно подмораживало.

Мы молча шли втроем: Дятлов, Геннадий и я. Не доходя до проходной, сквозь решетку ворот увидели, как от толпы отделились Дуся и жена Дятлова с трехлетним мальчиком. Инну я пока не видел. Сердце у меня зачастило. Быстро прошли проходную. Дуся обхватила Геннадия за шею и громко поцеловала. Дятловы встретились более сдержанно: улыбнулись друг другу. Иван взял сына на руки, чмокнул его в розовую пухлую щечку и прижал к себе. Я взглядом окинул женщин. Инны среди них не было.

- Инну Васильевну, по-видимому, вызвали к больному, - сказала жена Дятлова. - Она ждала вас.

"Мою Инну называют по имени и отчеству. Значит, уважают ее", - с гордостью подумал я.

Мы миновали толпу и вышли на дорогу. Дуся, обеими руками уцепившись за руку Геннадия, увлекла его вперед. Она прижалась головой к его плечу и о чем-то весело рассказывала. Дятлов нес на руках сына и разговаривал то с ним, то с женою. Я шел рядом, но чувствовал себя лишним. Отстать тоже было неловко.

Геннадий, видимо, вспомнил обо мне и остановился.

- Ты чего отстал? - крикнул он. - Или к начальству поближе?

Я догнал их. Дуся подхватила меня под руку.

- Да ты не расстраивайся, - с веселой улыбкой сказала она, - никуда твоя Инна не денется. Работа, что же ты хотел!

Дуся шла между нами, бодрая и веселая. Только теперь я обратил внимание на ее новое, цвета морской волны, демисезонное пальто с нежной отделкой из норки; на голове - зеленая, с коричневой лентой, Шляпка. Вместо длинных волос у Дуси теперь короткая прическа. А давно ли она приехала в Вулканск в темно-синем пальто, сшитом без всякого вкуса, в тупоносых черных валенках, покрытая серым пуховым платком, тихая и застенчивая. А теперь рядом со мной шла изящно одетая женщина.