Страница 9 из 16
К которому я и направился.
Дверь у рентгенолога была хорошая – железо, глазок. Всё так, как я люблю.
Рядом с дверью, на которой знак опасности, прикручен крепко ящик для приема пожертвований, икона, лампада. Подергал ящик, подергал замок на ящике, пытался заглянуть в прорезь. Доверие покинуло наш мир, в который раз убеждаюсь. Палец застрял в ящичной прорези. Проктолог из меня никакой, судя по всему.
Судорожно выдергивал, улыбаясь по сторонам.
Кругом античный мир – много гипса и страдающих лиц.
Следопыт
Проснулся от сдавленных визгов.
Нет лучшего воспитателя для семилетней девочки, чем шестилетняя девочка или наша домоправительница Татьяна.
Я очень люблю нашу домоправительницу. Она принадлежит в редкому типу женщин. Такие женщины, например, носят шляпы, красиво курят и наряжаются перед приездом пожарных. Они бы для пожарных ещё и танцевали. Но в вихре искр и истошном вое погорельцев для пожарных танцую я. Танго «Пепел страсти».
Из-за предпраздничного бардака в доме накидано повсюду огромное количество всяких вредных сладостей. Разных. Конфеты такие, и такие, и такие. Местные сладости тут же валяются – там, чистый сахар, орехи и какая-то халвообразная ересь в бумажке. Фасованный диабет. Лежит ещё шоколад – простой и кондитерский. Кондитерский шоколад – в толстенных плитках. Невозможно крепких. Его надо, по логике, растапливать и поливать какие-то кексы и пудинги.
Ни разу не видал шоколадной глазури у себя за столом. Ни разу.
Неутомимые погрызы, обломки, крошки, куски фольги.
В детстве читал про следопытов. Они по следам на снегу рассказывали детям, что «вот заяц пробежал, вот след куропатки, а вот и лисичка тянет свою ниточку по белой странице лесной книги». Я с этим шоколадом стал зубопытом. Наклон погрыза, плоскость откуса, отпечаток резца. Тут скол под углом, а тут вонзали нижние клыки, а потом башкой вверх, а плитку пальцами вниз. Глаза к небу, мольба, чтобы ничего не поломать, и шоколадные слюни по уголкам рта. Остановиться-то невозможно. Караваджо.
А это кто тут так меленько обкусал? Торопился кто-то… Ого! А этот бивень мне знаком! Фольгу вмял, шоколадная лёжка матёрого самца-сластееда. Все характеры как на ладони.
Один работает как бобр: обточка шоколадной плиты основательная и всесторонняя, дуга обкусов ровная, ширина – три пальца, тип резца «лопаточный», выемка с тыльной стороны, азиатские гены, проворен, уверен.
Другая же грызла, стыдясь. Обгрызы чуть истеричны. Грызла и каялась. Ночная работа. Крошки на полу.
А этот руками ломал – самый опасный. Крошил пальцами толстенную плитку. Самодоволен.
Утром домоправительница Татьяна решила не дожидаться, что мы её покормим, и спустилась на кухню приготовить нам кашу. Заодно, наверное, посмотреть, нет ли где пожара?
Застала Е. Г. Шемякину. Нашего неутомимого грызуна.
Началась педагогика.
Застал финал. Татьяна с коробкой шоколадных конфет стоит над нашим сокровищем. Говорит:
– Ешь, Лиза, сколько хочешь. Пока не станет тебе СТЫДНО!
Лиза жуёт, а сама складывает конфеты себе в пижаму. Оттопырила полу, и туда. По одной. Демонстрация.
Увидела меня. И совершенно староверским голосом, с твердостью протопопа Аввакума, говорит раздельно:
– По-ка не стыд-но!
Это в ней бабушка моя проснулась. Безжалостная голубизна глаз и сталь.
Расскажу сегодня ей про Жанну д’Арк.
Настроение сезона
После того, как я нашёл в супермаркетовской тележке в снегах палку вкуснейшей колбасы «Еврейская» и упаковку сырников, нет человека, более меня верящего в рождественские чудеса.
Каждый сочельник я иду к магазину, в котором сбываются мечты, а в случае с колбасой «Еврейская» – и тайные желания. Ведь я смотрел на эту колбасу целую неделю, пока она ждала своей участи в холодильнике, жмурился, улыбался, трогал руками.
Тут ведь дело не столько в моей фартовости и экономности, а и в осознании того факта, что где-то в родном мне городе застыла в скорби семья иудеев. Вот папа разводит руками, вот мама капает себе лекарство, дети держат себя за щёки и качаются из стороны в сторону за пустым столом.
А у меня в доме ломота от щирости, треск от сытости и истома упоения. Когда ломтём ветчины обмахиваешься в перерывах между танцами на столах.
Ко мне в такие минуты заходят соседи с поздравлениями. Имеют при этом выражения лиц, которые любой может себе представить. Вспомните, как девушки приходят к своей подруге, которая живёт у зажиточного мужика в доме уже вторую неделю. «Зина! Давайте я ваши цветы отнесу – в воду поставлю!» И охапку роз у постели сгребает.
Вот если ей в этот момент в лицо посмотреть – сходство с моими визитёрами стопроцентное. Чрезвычайно смешанная гамма переживаний.
Вчера решил повторить свой колбасный успех. Но уже в другом месте, понятно. Никогда не возвращайся туда, где счастлив был. Поэтому поехал в другой супермаркет.
Ехал отлично. Слушал музыку, звонил по телефону, немного орал в морозную ночь, опустив стекло, на постороннего неприятного дядечку, потом выслушал самарское радио, зеленея лицом и держа перчатки у рта в виде этакого ковшичка. Сорок минут простоял у парка Гагарина, наблюдая заходящих в парковую темень и выходящих оттуда. Очень интересное наблюдение. Заходят люди в парк всё больше группами парней с пивом, веселыми, в чёрных трикотажных шапках, а выходят поодиночке, оглядываясь, и женщинами в песцовых шапках набекрень.
Оказался заинтригован и хотел было сам развести ветки волшебства, выйти на залитую лунным светом поляну, проследить волшебные метаморфозы, но тут что-то с движением случилось, и все ринулись, как бараны, выгадывать друг у друга лишние десять метров у следующего светофора. Ну и я, конечно, ринулся…
Колбасы в тележке не было. Специально прогуливался по парковке, беззащитно заглядывая встречным в глаза. За одной тароватой парой даже пробежался, забегая и оглядываясь, потом незаметно подпрыгивал рядом, придерживая рукой полы шинельки, пока они свои покупки в багажник складывали. Был уверен, что при виде меня занервничают и многое просыплют, а то и оставят в тележке. Куда там…
Понурый, зашёл в магазин.
«Вот тебе и Рождество, – грустно думалось мне, – вот тебе и надежды, чудеса всяческие, руки сирот, принимающие дары из золочёных карет! Вот тебе, ветеран, миска горячей похлёбки и хоралы под сводами!»
У остальных людей лица были праздничные и светлые. Многие пришли в магазин не только закупиться, но и для уместной прогулки. Меха, шутки, многие, уже выпивши, бредут семействами. Раньше так у городской церкви прогуливались.
Купил себе гусей и тмина, мандаринового джема, телятины купил, азартно помогал ловить в бассейне рыбу, приценивался к костюму Снегурочки, вздохнув, два раза прошёлся мимо стеллажей с колбасой.
Светлая грусть. Настроение сезона.
Мораль
Я с большим и сердечным интересом наблюдаю за поведением высокоморальных знакомых. Учусь у них редкому умению обустраивать своё комфортное внутреннее бытие.
У меня-то всё, понятное дело, шиворот-навыворот. Многое как-то наперекосяк во мне. Внутренний мой дом населён странными образами и существами, которые живут в соседстве, каждый в своём помещении, а иногда встречаются, и тогда глаза мои загораются призрачным зелёным светом.
А у многих моих моральных знакомых в глазах незамутнённость альпийского озера. Хоть в это озеро, скорее всего, мочилась приговорённая к смертной казни и разным срокам заключения верхушка нацистской Германии.
Я решил брать со своих моральных друзей пример. А то что это я, в самом деле, всем чуть ли не должен! Чуть ли не обязан всем!
Нет. Теперь, конечно, всё будет по-другому. И если мне кто-то и позвонит с просьбой на некоторое время приютить какого-нибудь столичного литератора, заброшенного ветром странствий в мои палестины, накормить его, похмелить, прогулять по улицам с неспешной беседой, посадить на поезд и вручить на дорожку горяченьких трактирных пирожков, то я не пошлю звонившего сразу по соответствующему адресу и не буду изменённым голосом испуганно кричать: «Кто?! Кто это со мной говорит?! Почему я не вижу вас?! А? А?!» – и даже телефон не отключу, как надо делать всем людям, осознающим свою высокую ценность и любящим покой.