Страница 10 из 16
Я же решил быть моральным. Поэтому вышлю я к тому литератору своего расторопного секретаря с денежкой в конверте. Мало ли что там у него, литератора, приключилось. Может, у него все деньги украли и он, бедный, с чужого телефона звонит, синея от сотрясения мозга и близости полиции? И мычит он в трубку не из озорства и не потому, что ему очень нравится побираться по разным мудакам навроде меня, а от лютой безысходности, страха и даже боли.
Вышлю я, значит, секретаря, да и дальше буду счетами шелестеть, играя блеском запонок. Вилькоммен, друзья!
Эмансипация
Столкнулись со зловещим феноменом. И даже горячо обсуждали его вчера вечером, во время отдохновения в трактире «Не рыдай!».
Так получилось, что на двоих моих приятелей некоторое время приходилась одна девушка. Такое, как это ни странно, случается иногда. Но с этой девой и у меня, как теперь выясняется, тоже были какие-то, знаете, кхм, фанты за занавеской в домике у моря.
Девушки значительно поумнели, вот что я вам скажу, за период с 1986 года, когда я увидел впервые в исполнении моей навек Кати С. игру «надуй волшебного дракона» с незнакомым и неприятным мне взрослым мужчиной. Игра девушек стала тоньше. Навыки и умения обрели отточенность.
Раньше баба только выглянет за околицу – посмотреть одним не заплывшим глазком на трескучий проезд пожарной команды, только улыбнётся дворнику Трофиму Евстигнеевичу, а в горницах, будто запах лежалой селёдки, поселялось прочно чувство бабьей вины. Баба ходит по дому шальная, даже беспутная. По ней всё видно было! Наматывашь её косу на кулак себе, вернувшись с солеторговой ярмарки, и, мелодично звеня пряжками на вожжах, спрашиваешь негромко, эдак протяжно, с выволокой:
– Ай да скажи ж мне, любезная моя, как ты честь мою тут рушила, подолом трепала?
А милая, попискивая что-то в разворошенное своё рукоделие с вышивкой, куда её пухлое личико несколько затолкнуто супругом милым, румянится, потому как понимает, что не без вины сейчас воспримет! Поэтому и краснеет, что понимает, как боженька наказывает за то, что нестрога была!
А с нынешними как-то всё сложнее. Иногда только врачи помогают понять, кто, с кем, и как, и в какой последовательности. И не всегда эти врачи – травматологи, вот что я вам скажу.
Тут-то мы, пожилые царевичи, и задумались. Я-то, собственно, ладно, дело прошлое, античное, забытое и погребённое ещё тогда, на побережье. А тут же за столом практически на глазах новые молочные братья образовались. Или как их ещё теперь называть, ума не приложу?
Пока мы, ошеломлённые, выворачивали друг на друга всё новые и новые подробности своего теперь уже родства, так получается, я всех успокаивал, подмигивая официантам двумя глазами (коньяку, коньяку тащите, родимые!).
Потому как знаю ещё более зловещие примеры из нравственной истории родного города.
Шарманка
Я – человек, мечтающий о шарманке.
Я хочу шарманку. Я хочу её давно и всем проел плешь на эту тему, настолько я хочу шарманку.
Я хочу шляпу, я хочу плащ, я хочу опрятную старость, мне сейчас подскажут, что я хочу пёсика-шалуна, платок узелком, в котором пятачки, я хочу небо, Италию и легкие сандалии.
Из всего необходимого для карьеры шарманщика у меня есть внучка и необходимая начальная композиция. Под эту композицию я могу крутить ручку шарманки, зыркая из-под шляпы во все стороны, а потом и в пляс пуститься, как мне сейчас подскажут, под шепот внучки:
– Дедушка, не надо… дедушка, стыдно…
А я так, зажав зубами увядшую розу, вышагивая меж покрытых белоснежными скатертями столов, отвечаю:
– Поздно, родная, поздно… полицию вызывай…
Дружба
Опять психологи говорят мне про то, что надо дружить со своими детьми.
Не понимаю, откуда взялась эта блажь?
Но решил попробовать.
На крошечном острове, где раньше аборигены избивали беззащитных тюленей для своих нужд и бродили под солнцем в кишках по пояс, решил попробовать.
Подошел к задумавшемуся Вавилонию Джоновичу. Вавилоний Джонович удачно обрасопил рею на левый галс недавно. И с той поры под воздействием остальных участников экспедиции стал задумываться. Мы не верили, что выплывем, поэтому речи наши были очень убедительны.
Надо дружить с детьми.
Подхожу по черному песку. Говорю:
– Сынок! Представь, что с тобой сейчас говорит не отец твой, а твой друг! – Протянул к нему руки. – С тобой говорит друг! Лучший! Который нашел тебя после того, как ты его со спины долбанул бутылкой по башке, угнал его машину и сжёг его дом! Такой вот друг с тобой сейчас поговорит! Настоящий! Твой!..
Руки всё тяну…
Надо же другом быть, а не папашей.
– Ты, сынок, запомни! Похороны у меня такие будут: меня сожгут в костре из Шемякиных! Смекаешь?! Теперь беги, я в тебя буду камни кидать! Дядя Кеша и дядя Антоша тоже будут кидать! Они хотят быть тебе друзьями! Их из плавания с нетерпением ждёт только статья! Им терять нечего!..
Приглашение
Грехи молодости иногда аукаются так, что неловко становится. Невольно вспоминается из псалмов Давидовых: «Грех юности моей и неведения моего не помяни».
Ещё ничего, если бы в дом ломились какие-то небритые внебрачные дети, брошенные на станциях по дороге в Ташкент бабы с чемоданами или что ещё, напоминающее о том, что жил нормально.
Нет!
Недавно был приглашён в общество историков для обсуждения чего-то там такого очередного мудрого. Меня редко приглашают на подобного рода посиделки. Увидеть группу придерживающих друг друга мелиораторов, зовущих меня к себе хриплыми от нежности голосами, можно гораздо чаще, нежели гонца от профессуры.
А тут – внезапное научное приглашение!
Ладно бы привязали записку к кирпичу, да в окно. Мол, мусье, ждём вас ввечеру у погоста, при себе иметь диплом, миску и запас сухарей на два дня – ожидаются дебаты! Нет, всё очень культурно – вошли, ноги об коврик, спрашивают: вы такой-то?!
Обтирая мыльные руки о фартук, склонился в поклоне: пред вами, государи мои, пред вами, чем могу, так сказать, оправдать радость встречи?
Мы хотим пригласить вас на собрание любителей отечественной истории, извольте ж быть! Вот так прямо и сказали.
Я несколько замешкался. Потому как изучение истории в нашем уезде пребывает в довольно заспанном состоянии. Похоже это состояние на медленное пробуждение девы в осенней лесополосе. Когда лицо, отлёженное на пне, ещё горит румянцем невинного стыда, глаза безуспешно фокусируются на муравейнике, в мозгу «вор воровал, воровала и я», в волосах – хвоя, а общее состояние гардероба и положение тела обличают и сулят возвращение в посёлок уже опытной женской походкой на полусогнутых, в завернувшемся клетчатом пальто.
Другими словами, в движении губернской исторической мысли убеждаешься только тогда, когда проходишь с миской для подаяний под окнами университетских и видишь, как они на подоконниках бутылки с наливками переворачивают для равномерного прогрева.
И тут на тебе! Приходите!!!
Нытьё
Сидели за общим, туго заправленным и заставленным белым столом.
Я, как всегда, размышляю вслух о скорой погибели рода людского. Мол, для того ли нас рожали, для того ли мы чистили щёткой свои школьные ботиночки, для того ли то, для того ли сё?.. Чтобы сейчас, друзья…
И главное – это всё очень надолго.
Нытьё над осетриной – основа моей культурной программы, она не подвела меня ни разу. Начни веселиться за столом – сразу подозрения, недоверие и кривые ухмылки. А урони кудлатую башку на кулаки да завой – молниеносно понят и любим всеми, даже вон тем, кто только зашёл, а уже смотрит на тебя с нежностью, видит единомышленника, соратника по татарскому плену и огню Козельска.
– Ты вот кто? – спрашиваю я вежливо. – Ты вот зачем? тут вот? и всё это?! зачем? Ты отчего прокурор?