Сгорая в твоих объятиях

– …и ты из рода огненных князей, тех, в кого, по легендам, жизнь вдохнуло само Солнце!

Уж лучше бы демон. Демоны, они проще, понятнее. Горячая кровь, неистовая страсть, дикий нрав, отсутствие обязательств. Что ещё надо для счастья?

Сын Солнца. Что ему какая-то снежная полукровка? Удивительно, как сама она не сгорела в его объятиях, не растаяла вешним снегом на жарком весеннем солнце.

– Всё возможно, – Дэсмонд развёл руками, словно оставляя предположения о собственном происхождении на откуп фантазии собеседников. – Юлисса, ты извинишь нас?

– Что? А, да-да, конечно, – и коллега отошла к следующей картине, приняв вид человека, глубоко заинтересованного представленным образцом живописи.

Дэсмонд шагнул к Эжени. Желание отшатнуться пришлось подавить, заставить себя остаться на месте, замереть холодной скульптурой.

– Эжени…

– Ничего не выйдет, – выпалила поспешно. Возможно, слишком поспешно.

– Почему?

Действительно не понимает?

Искреннее, незамутнённое недоумение в зелени глаз, растерянность, ожидание ответа – и впрямь не понимает. Как можно быть таким наивным, прожив в двух мирах столько, сколько Эжени и в страшном сне не приснится?!

Или притворяется искусно?

– Дэсмонд, пойми меня правильно, – начала Эжени нерешительно. – Ты мне нравишься и сущности моей тоже, но… но давай будем объективны. Даже если мы отбросим разницу в возрасте, воспитании и социальную пропасть, между нами остаётся ещё наше происхождение. Мама рассказывала, что первая из нас, наша родоначальница, была плодом связи властителя севера и обычной смертной девушки. Согласно семейной легенде, Мороз влюбился в эту девушку, едва увидев её, катающуюся на санях с подругами и приятелями, и сей же час похитил и увёз её в свой ледяной чертог. Мороз тоже пришелся по душе девушке – мама говорила, что только в человеческих сказках хозяина севера изображают почтенным бородатым старцем, а на самом деле он видный мужчина с серебряными волосами… разумеется, я не знаю, как оно там было в действительности… – хотя Дэсмонд-то как раз и может знать. Четверть иного мира в его распоряжении. – Влюблённые провели во дворце Мороза несколько счастливых месяцев… возможно даже, девушка полагала, что так будет всегда. Но Мороз был женат – на Зиме и вскоре снежная богиня узнала об измене своего супруга. Приняв облик безобидной старушки-служанки, она пробралась во дворец в отсутствие мужа. Увидела богиня соперницу, а пуще того – живот девушки, который одежда уже не скрывала, услышала, как девушка делится счастьем со своей камеристкой, рассказывает, как клялся ей Мороз в вечной любви, какие обещания давал, презрев принесённые когда-то жене обеты. Рассердилась Зима и, вернув себе истинный облик, коснулась испуганной девушки дыханием вьюги. И превратилась девушка и все обитатели дворца в холодные безжизненные статуи. Затем богиня покинула дворец. Вернулся Мороз, а вместо возлюбленной – ледяная бездыханная статуя. Властитель был вне себя от горя, пал на колени перед замерзшей девушкой и стал просить прощения за то, что подверг опасности её и их нерождённое дитя. И вдруг он услышал тихий стук. Оказалось, сердечко ребенка ещё билось, маленький не замёрз, согретый последними крохами тепла, отданного его матерью в отчаянном порыве. На помощь Морозу пришла Весна, она пожалела безутешного властителя и отогрела девушку, чтобы та смогла родить ребенка. Мороз, желая скрыть любимую и дитя от ока ревнивой Зимы, спрятал обеих в мире людей. Но девушка умерла, дав жизнь дочери, и девочка осталась совсем одна в незнакомом мире. И для неё не прошла бесследно заморозка матери, вместе с девочкой на свет родилась снежная сущность, живущая внутри дочери Мороза. Все мы, каждая из нас рождается такой – холодной, голодной, жаждущей чужого тепла, чужой энергии. Так будет всегда, это у нас в крови и передаётся нашим дочерям. Мы не можем прожить нормальную жизнь с мужчиной, у нас даже не рождаются мальчики, только одна-две девочки, не больше. Летом мне проще, мне хватает того тепла, что есть вокруг, но зимой… зимой хуже и дело не только в низкой температуре. Порой мы слышим зов Зимы. Богиня приглашает нас в свои объятия, обещает, что нам будет хорошо, как никогда прежде. И если кто-то из нас поддаётся, уступает соблазну, то… то превращается в ледяное существо. Без эмоций, ни радости, ни горя, ни любви, ни ненависти. Ей больше не нужно тепло, ни человеческое, ни лета, её мало что волнует, кроме удовлетворения основных инстинктов тела. Наливающийся жар весеннего солнца, дыхание Весны – единственное, что способно её пробудить, если будет на то её желание. Сердце оттает… чтобы раз и навсегда сгореть в пламени вернувшихся чувств.

Мама говорила, что оттого поддавшиеся и умирали – слишком много эмоций обрушивалось разом, слишком острыми, яркими казались они после холодной пустоты. Да и мало кто из тех, кто ушел в объятия Зимы, возвращались к теплу.

Эжени умолкла. Юлисса прохаживалась за спиной Дэсмонда, рассматривая картины, и мерный стук каблучков разносился по пустынной галерее, вторя беспокойному биению сердца Эжени.

– Печальная история, – произнёс Дэсмонд наконец. – И многие из вас так… заканчивают жизнь?

– Нет, конечно. Большинство проживает среднестатистическую человеческую жизнь, учатся, работают, рожают дочерей, приводят в мир людей следующее поколение снежных полукровок. Некоторые, если есть возможность, уезжают на юг, на всю зиму, как перелётные птицы, или навсегда.

– В этой части мира не бывает зимы.

– Ты совсем ничего не понял?

– Эжени, я всё прекрасно понимаю, более того, смею надеяться, что понимаю я немного больше твоего, – Дэсмонд говорил спокойно, и от его непоколебимой уверенности хотелось бежать без оглядки. – Я кажусь тебе несмышлёным юнцом, но в душе я уже немолод. Я ценю то, чего достиг, ценю то, что у меня есть. Я отвечаю за своё княжество, за своих подданных, за их безопасность, благополучие и дальнейшее процветание. У меня есть друзья, которым я доверяю, но нет женщины, половинки, если хочешь, с которой я мог бы быть самим собой, которая разделила бы со мной мои радости и горести, которая не боялась бы моей слишком обжигающей сущности.

Надо признать, звучало всё же заманчиво. Надежный, сильный мужчина, которому можно отдать тело и сердце, не боясь, что обратится однажды любимый ледяной скульптурой. Короткой запиской на столе в опустевшей квартире. Растерянностью в глазах маленькой дочери, не понимающей ещё, почему папа ушел.

– Именно, Дэсмонд! – Эжени не сдержалась, сорвалась-таки на крик. – Тебе почти два века, за столько лет ты наверняка перевидал всяких женщин, человеческих и из нечисти. Что бы ты мне сейчас ни говорил, в один не самый прекрасный день ты устанешь от меня, пресытишься и мной, и моей сущностью и уйдёшь, как уходите все вы. Я постарею, подурнею и умру, а ты если и останешься со мной до конца, то лишь из жалости и чувства долга. Я не хочу быть обузой, игрушкой или вещью с единственным предназначением утолять твою суть. Не хочу неволить ни тебя, ни себя, не хочу привязываться ни к тебе, ни к любому другому мужчине, а потом неизбежно разочаровываться.

– И ты даже не хочешь попробовать? – удивился Дэсмонд. – Мы ещё не начали, а ты заранее предрекаешь плохой конец?

– Я не верю в сказки.

– Эжени… – Дэсмонд посмотрел вдруг поверх её плеча, и она обернулась.

Позади, посреди галереи, стоял Ройс, мрачный, чуть-чуть раздражённый. Без сомнения, слышал последние фразы и теперь недоволен, словно он не друг, не партнёр, не подчиненный, в конце концов, а любящая мать, чей единственный обожаемый сын избрал неподходящую, по мнению матушки, девушку. Рядом – Алионор, растрёпанная, в натянутом в явной спешке жемчужно-сером платье, прикусывающая с досадой нижнюю губу.

– Али? – радуясь малодушно возможности не продолжать неприятный разговор, Эжени метнулась к подруге, всмотрелась обеспокоенно в обрамлённое светлыми волосами лицо. – Что случилось? Где ты была?

– Гуляла, – ответила Алионор хмуро.