Прибежище

Ей стало тоскливо и тревожно – она нигде не может уйти от таких типов, кем бы они ни были. Женщина-психолог объясняла ей, что они цепляются к ней именно потому, что она ведет себя как потенциальная жертва. Но в чем состоит это поведение, она так и не поняла – она ведь просто сидела на скамейке и ровным счетом ничего не делала, чтобы их привлечь.

Она уже думала спросить, что это в пакетике такое – просто из зачарованного любопытства, чтобы знать, чем ее пытаются напичкать.

– Эй, вы что там делаете? – окликнул их фокусник – он, оказывается, еще не успел уйти – подходя к ним ближе. – Отстаньте от девчонки!

В этом длинном бутафорском плаще и с повязкой на глазу он выглядел скорее смешно, чем страшно – и все же наркоманы решили, что очень уж крупный этот тип в плаще и, не тратя больше зря времени, исчезли.

Он, возмущенно глядя им вслед, встал рядом со скамейкой.

Интересно, он тоже к ней подошел, потому что она выглядит как жертва? Психолог говорила, что есть люди, которым очень хочется спасать других – именно тех, кто ведет себя как жертва. Это похоже на такую странную, но занимательную игру.

– Средь бела дня пристают к девушкам! – сказал он, кажется, самому себе.

– Наверное, по мне видно, что я недавно в этом городе, – осмелилась предположить она.

Он посмотрел на нее более внимательно и слегка вздрогнул. Его серые глаза расширились – словно бы от изумления, словно он ее узнал. Затем он отвернулся, хмурясь, и по выражению его лица было трудно что-либо понять.

– Мы уже встречались? – растерянно спросила она. С ее слабой памятью на лица это было вполне возможно – а иначе как объяснить этот его взгляд?..

Он тут же покачал головой.

– Нет… не думаю… Просто ты мне кое-кого напомнила, вот и все. Как тебя зовут?

– Люба. А… вас?

– Владимир. Володя. Можно на «ты», я тебя всего на пять лет, я так думаю, старше.

– А откуда ты знаешь мой возраст?

– Догадался. Тебе ведь двадцать или около того?

– Верно… Двадцать.

Что-то тут было странное. Но его лицо – такое примечательное вроде бы – никого ей не напоминало. На лбу у него небольшой белый след, вроде как шрам – видела ли она такой? Может, да, а может, нет…

– Ты на этот возраст и выглядишь. Не думал, что кто-нибудь по доброй воле приедет сюда жить… Откуда ты?

– Из столицы.

Он недоверчиво покачал головой.

– Невероятно…

– Но я когда-то здесь жила, – объяснила она. – Решила вернуться.

– Да? Вот оно что…

Она заметила странную особенность – временами его добрые глаза становились слегка рассеянными, будто слова собеседника выбивали его на краткий момент из привычной колеи, но затем взгляд снова сосредотачивался

– И каково это, вернуться сюда?

– Не знаю, не могу сказать, – ответила она. – Я еще… толком не вернулась на самом деле. Это ведь не тот город, где я жила, того города больше нет.

Он рассмеялся. Ей понравился его смех.

– Ты права, в одну и ту же реку дважды не зайдешь.

Тем временем небо заволокло облаками, и Володя с беспокойством посмотрел наверх.

– Кажется, пора мне собираться, – сказал он, поднимаясь со скамейки. – Отвлекся я на разговор с тобой, а сейчас ливанет. Ты недалеко живешь? Успеешь добежать до того, как дождь пойдет?

– Да, я живу совсем рядом, на улице Тучек.

– Очень подходящее название. В нашем городе часто тучки, и тебе придется к этому привыкнуть.

Люба рассмеялась.

– Но и солнце тоже иногда светит – я это даже, кажется, помню.

– Это верно…

– Мы еще увидимся?

Этот вопрос вырвался у нее совершенно непроизвольно, будто мозг временно перешел в автономный режим, оставшись при этом в налаженной связи с языком и голосовыми связками.

Он замер на полпути к своей сцене и посмотрел на нее со странной смесью удивления и сосредоточенного внимания.

Некоторое время помолчав, будто не находя, что ответить, он наконец сказал:

– Ну… Я-то здесь всегда в одно и то же время, так что если захочешь увидеться, приходи.

Люба сорвалась со скамейки и быстро понеслась к выходу из парка. Щеки у нее горели. Это же надо такое спросить после первой же встречи…

8

Владимир собрал свои шары, гирлянды, ящик для фокусов, обручи и поспешно запихнул все это в свой фургон. Он был взволнован, и потому перед тем, как ехать, присел на край сцены – обдумать случившееся.

Небо становилось все темнее, и ветерок коснулся листвы над его головой. Он был, пожалуй, даже рад непогоде – по крайней мере, она остужала голову.

Это действительно произошло?

Вот уж не думал, что когда-либо…

Когда-либо встретит ее.

Он помнил ее лицо так отчетливо, как будто это была жизненно важная информация, помнил, как ее звали, помнил ее возраст… Та десятилетняя девочка, которая в приюте стояла в темном чулане… Та девочка, которой он пытался помочь, которая отвергла его помощь. Та девочка, которая осталась в его памяти как самое болезненное и разрушительное, что он вынес в своей душе из того приюта – теперь все это накинулось на него, как будто произошло вчера.

Но что он должен был делать? Этот вопрос ставил его в нравственный тупик. Рассказать ей, каким образом они познакомились и где, разбередив тем самым ей рану? Возможно, она даже не помнит ничего – он где-то слышал или читал, что иногда у жертв насилия целые эпизоды выпадают из памяти, иногда даже целые года, что все воспринимается ими стерто – словно в полусне. И незачем ей напоминать об этом… Нет, совершенно незачем.

Он поймал в своей душе странное чувство – смутное желание увидеть ее снова вперемешку с тревогой. Что ему-то нужно от нее?..

Это как незатихающая боль, которая проснулась и потребует теперь от него утоления: слышать, что с ней все в порядке… однако знать, что никакого утоления здесь не может быть, потому что в порядке она по определению не может быть.

Возможно, эта встреча была первой и последней… Незачем на это концентрироваться.

9

Люба обошла магазины и кафе на улице Тучек и двух пересекающих ее улицах, спрашивая, не нужна ли где официантка или продавщица. На нее везде неизменно странно глядели и отвечали вежливым «нет». Она подумала, что в следующий раз после такого ответа обязательно спросит, что с ней не так, а пока что будет думать, что в этом городе просто мало рабочих мест.

Она сидела на чердаке тем вечером и разбирала свои вещи из сумки, когда раздался тихий стук в дверь, поначалу напомнивший ей царапанье когтей (крысы!), и она чуть не выронила из рук рамку с фотографией брата, которую собиралась повесить над кроватью – из потребности всегда смотреть на него, видеть его рядом.

Дверь чуть приоткрылась, и это оказался хозяин – уже в другой клетчатой рубашке, но все так же откровенно обтягивающей его пузо. Его редкие нестриженые волосы были зачесаны назад, глазки все так же ласково смотрели на нее.

– Любочка, не хочешь отужинать со мной? Пойдем, я котлетки сделал.

Она едва заметно скривилась, пытаясь оставаться вежливой несмотря ни на что.

Он уже успел за первый же день перейти на уменьшительно-ласкательный суффикс – но так, наверное, все пожилые люди делают по отношению к своим молодым постояльцам… Тем не менее, у нее внутри началась нешуточная борьба. Часть ее истерично заявляла, чтобы она не вздумала с ним хоть сколько-то сближаться, а другая часть твердила, что надо быть взрослой и не обращать внимания на свои детские страхи, комплексы и тревоги. Как еще она сможет доказать себе, что повзрослела, если не путем их преодоления? Поэтому она ответила:

– Спасибо большое… я сейчас приду.

– А… ну хорошо, жду, – он прикрыл дверь.

Она провела по лицу чуть дрожащей рукой. Это тревожное чувство – мысль (крысы!) мелькнувшая у нее молнией в голове, так там и оставалась и продолжала бить в набат. Ну-ка, Люба, соберись. Никаких крыс тут нет и не будет… пока ты сама их не позовешь. А до тех пор они надежно заперты в подвалах твоего бессознательного.