Провидец Александр Энгельгардт

Нет, наш работник не ленив, если хозяин понимает работу, знает, что можно требовать, умеет, когда нужно, возбудить энергию и не требует постоянно сверхчеловеческих усилий".

Энгельгардт отвечает своим оппонентам, будто цитируя басню Крылова: "Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?" Разбирая их нападки на крестьян, он неизменно показывает, что "образованным людям" свойственны те же пороки, что и тёмным жителям села, подчас в ещё большей степени. И эти параллели буквально бесили либеральных критиков. Вот один из примеров его ответов либералам, обвинявшим крестьян в неуплате долгов и в воровстве:

Дело не только в том, что "мужик прост, вывертов не знает (Бога боится, не зная законов, страшится суда, тем более, что различные суды судят по-разному, можно невзначай оказаться обвиняемым и загреметь за решётку), он ещё крепок земле и всегда впереди ожидает нужды. Сегодня не отдашь долга - завтра уже не дадут, а кто же знает, что завтра не понадобятся деньги, хлеб, покос, дрова и пр., и пр. Нет, в отношении отдачи долгов мужики гораздо удобнее, чем люди нашего класса, и мне никогда не случалось столько хлопотать о получении с крестьян проданного в долг хлеба, сколько случалось прежде хлопотать о получении из иных редакций денег за статьи. Мужик, говорят, вор; старосты, приставщики, батраки - все, говорят, воры. Опять-таки скажу я: до сих пор ни одного случая воровства у себя не замечал. У старосты на руках и деньги, и хлеб, и вещи, но воровства нет. Авдотья продает творог, молоко, учесть её нельзя, но я уверен, что она всю выручку приносит сполна. На Сидора я также во всём полагаюсь. Некогда старосте идти в амбар - он посылает работника или работницу отпустить хлеб покупателю, взять муку для телят и т. п., а в амбаре и хлеб, и гвозди, и железо, и сало, и ветчина - всё цело, и никто ничего не ворует. Конечно, присмотр, учёт необходим, конечно, всё зависит от подбора людей, от того духа, который сложился в доме, но уже вот почему нельзя сказать, чтобы воровство было развито между крестьянами: когда летом мой сын приезжает на "вакации" (каникулы) в деревню, то он вечно играет и возится с мальчишками из соседней деревни; десятки ребят собираются к нему по праздникам, играют с ним на дворе, бегают по саду, по всем комнатам, и никогда никто из них ничего не тронул, никогда ещё ничего у меня не пропало, даже в саду такие соблазнительные вещи, как клубника, горох, огурцы и пр., целы (разумеется, я всегда отдаю сыну в пользование несколько гряд огурцов, гороху, клубники, смородины и пр., а он делится с ребятами). Вот уже третий год, что я живу в деревне, и за всё время только раз пропал топор, да и то нет основания предполагать, чтобы он был украден, а, может быть, и так затерялся... Я даже не допускаю мысли, чтобы кто-нибудь мог украсть что-нибудь, хотя домашние мои знают, что я судиться не стану и самое большое, что скажу: "Если ты не можешь не воровать, то зачем же ты ко мне нанимался - шёл бы в другое место". Я уверен, что вора засмеют товарищи. Впрочем, я опять-таки не хочу идеализировать крестьянина; я знаю, что бывают и старосты, которые воруют, и работники, которые воруют, что существует поговорка: "не клади плохо, не вводи вора в соблазн"; но знаю также, что существует множество людей, которые убеждены, что каждый крестьянин вор, каждый староста вор, каждый работник вор. Вот почему к тем немногим, которые не считают всех за воров, приходят такие люди, которые не любят воровать, а предпочитают жить спокойно, по совести; те же, которые любят воровать, идут к таким хозяевам, которые всех считают ворами и никому не доверяют. Да ведь и приятнее, должно быть, украсть у того, который всех считает ворами.

Как бы то ни было, но я думаю, что в отношении воровства мужики отнюдь не хуже людей из образованного класса. Существует поговорка: "казённого козла за хвост подержать - можно шубу сшить", и уж, конечно, не мужики создали эту поговорку.

Говорят: не присмотри только, работники при посеве сейчас украдут семена. Какая недобросовестность! Семена украсть! У меня, однако ж, ещё ни разу этого не случалось, хотя присмотр не особенный; за круговыми рабочими староста ещё смотрит, но свои батраки сеют без присмотра.

Конечно, украсть семена во время посева - это из рук вон плохо; но разве не случается, что больным в госпиталях недодают лекарства и пищу?"

Прежде всего, нужно, чтобы было настоящее, действительное дело, и потом, чтобы был и хозяин...

Чтобы быть хозяином, нужно любить землю, любить хозяйство, любить эту чёрную, тяжёлую работу. То не пахарь, что хорошо пашет, а вот тот пахарь, который любуется на свою пашню".

Когда агроном Дмитриев, заведующий хозяйством казенной фермы, написал, что у нас невозможно употреблять улучшенные орудия вследствие "недобросовестности", "невежества" русского крестьянина, Энгельгардт деликатно "отделал" его, рассказав об опыте освоения работниками пахоты плугами. А неудачу Дмитриева он объяснил просто: на казённой ферме лошади были "худы до крайности" и вообще обнаружилась масса упущений. В имении Энгельгардта пахота была выполнена на высшем уровне качества.

"И кто же пахал? Невежественные, недобросовестные русские крестьяне - "русски свинь", как сказал бы какой-нибудь немец, управитель старого закала или вызванный из-за границы насаждать у нас агрономию профессор заведения, где прежде приготовлялись "агрономы".

Насчет "русски свинь" Энгельгардт не выдумал, такие суждения были тогда широко в ходу. Он вспоминает, как ехал в вагоне и слышал, как француженка, глядя в окно, тоскливо повторяла: "Ах, что за страна! Никакой культуры!" (разумеется, всё это по-французски). В конце концов Энгельгардт не выдержал и возразил:

"Ну да, "никакой культуры!", а вот твой Наполеон по этим самым местам бежал без оглядки, а вы с "культурой" города сдавали прусскому улану! А ну-ка пусть попробуют три улана взять наше Батищево (напоминаю, так называлось имение Энгельгардта. - М. А.). Шиш возьмут. Деревню трём уланам, если бы даже в числе их был сам "папа" Мольтке (начальник генерального штаба сначала Пруссии, а затем Германской империи, сыгравший важную роль в победе Германии над Францией в войне 1870 - 1871 годов. - М.А. ), не сдадим. Разденем, сапоги снимем - зачем добро терять - и в колодезь - вот те и "никакой культуры". А не хватит силы, угоним скот в лес под Неелово - сунься-ка туда к нам! увезём хлеб, вытащим, что есть в постройках железного - гвозди, скобы, завесы, - и зажжём. Все сожжём, и амбары, и скотный двор, и дом. Вот тебе и "никакой культуры", а ты город сдала трём уланам".

Как видите, тут чуть ли не концепция партизанской войны на случаи прихода сильного неприятеля!

Особенно возмущало Энгельгардта широко распространённое среди помещиков и городской интеллигенции представление о крестьянах как о неисправимых пьяницах:

"Начитавшись в газетах о необыкновенном развитии у нас пьянства, я был удивлен тою трезвостью, которую увидал в наших деревнях. Конечно, пьют при случае - Святая, никольщина, покровщина, свадьбы, крестины, похороны, но не больше, чем пьём при случае и мы. Мне случилось бывать и на крестьянских сходках, и на съездах избирателей-землевладельцев - право, не могу сказать, где больше пьют. Числом полуштофов крестьяне, пожалуй, больше выпьют, но необходимо принять в расчет, что мужику выпить полштоф нипочем - галдеть только начнёт и больше ничего. Проспится и опять за соху".

Но интересно то, что Энгельгардт различает разные виды пьянства и алкоголизма у крестьян, постоянно занятых физическим трудом, причём по большей части на свежем воздухе, и у горожан - рабочих, интеллигентов, а также помещиков:

"... между мужиками-поселянами отпетые пьяницы весьма редки. Я вот уже год живу в деревне и настоящих пьяниц, с отекшими лицами, помраченным умом, трясущимися руками, между мужиками не видал. При случае мужики, бабы, девки, даже дети пьют, шпарко (сильно) пьют, даже пьяные напиваются (я говорю "даже", потому что мужику много нужно, чтобы напиться пьяным, - два стакана водки бабе нипочем), но это не пьяница. Ведь и мы тоже пьем - посмотрите на (рестораны) Елисеева, Эрбера, Дюссо и т. п. - но ведь это еще не отпетое пьянство... Всё, что пишется в газетах о непомерном пьянстве, пишется корреспондентами, преимущественно чиновниками, из городов... Повторяю, мужик, даже и отпетый пьяница - что весьма редко - пьющий иногда по нескольку дней без просыпу, не имеет того ужасного вида пьяниц, ведущих праздную и сидячую комнатную жизнь, пьяниц, с отекшим лицом, дрожащими руками, блуждающими глазами, помрачённым рассудком. Такие пьяницы, которых встречаем между фабричными, дворовыми, отставными солдатами, писарями, чиновниками, помещиками, спившимися и опустившимися до последней степени, между крестьянами - людьми, находящимися в работе и движении на воздухе, - весьма редки, и я еще ни одного здесь такого не видал, хотя, не отрицаю, при случае крестьяне пьют шпарко. Я часто угощаю крестьян водкой, даю водки помногу, но никогда ничего худого не видел. Выпьют, повеселеют, песни запоют, иной, может, и завалится, подерутся иногда, положительно говорю, ничем не хуже, как если и мы закутим у Эрбера. Например, в зажин ржи я даю вечером жнеям по два стакана водки - хозяйственный расчет: жней должно являться по 4 раза десятину (плата от десятины), но придет по 2, по 3 (не штрафовать же их); если же есть угощение, то придёт по 6 и отхватывают половину поля в один день - и ничего. Выпьют по два стакана подряд (чтобы скорее в голову ударило), закусят, запоют песни и веселые разойдутся по деревням, пошумят, конечно, полюбезнее будут с своими парнями (а у Эрбера разве не так), а на завтра опять, как роса обсохнет, на работу, как ни в чем не бывало".