Не плакать

Вот эти факторы:

разочарование испанского народа в половинчатых мерах, принятых молодой Республикой, и нерешительной позиции ее президента,

злобное шельмование этой Республики вызывающе сильной Церковью, за которой стояли столь же вызывающе сильные банки и не менее вызывающе сильные предприятия,

мафиозный союз епископата с военными и имущими классами для лучшей защиты собственных интересов,

его праведное негодование по поводу поспешных реформ, проведенных правительством с целью отделения государства от Церкви и учреждения гражданского брака,

его фанатичное стремление объявить этим реформам Священную Войну во имя Отца, и Сына, и Святого Духа,

непримиримая ярость богатой буржуазии по поводу введения прогрессивного подоходного налога вкупе с ненавистью крупных землевладельцев, напуганных возможной конфискацией, их отчаянное неприятие социализма и связанной с ним еретической идеи всеобщего равенства и их страх при одной только мысли, что народ может восстать,

революция, которой столь пламенно желали левые радикалы после жестокого подавления забастовок 34-го года в Астурии,

все эти факторы привели к разделению Республики, единой и неделимой, на два лагеря (и каждый тянул на себя одеяло Истории, дабы конфисковать его, к своей выгоде): с одной стороны фронт, именуемый народным, состоящий из левых разного толка, которые вскоре перессорились и принялись уничтожать друг друга, с другой — фронт, именуемый национальным, состоящий из объединившихся правых, от самых умеренных до самых оголтелых, глухих к гласу народа, доведенного до крайности десятилетиями нищеты, и отказывавшихся признать новую республику, принятую всеобщим голосованием.

Вы голодны, ешьте Республику

31 марта 1934 года монархист Антонио Гойкоэчеа, карлист Антонио Лисарса и генерал-лейтенант Баррера подписали в Риме соглашение с Муссолини, по которому дуче обязался поддерживать их движение, имевшее целью свергнуть Испанскую Республику, финансированием и поставками оружия. С 34-го по 36-й много молодых испанцев прошло в Италии курс военной подготовки. Благодаря итальянской помощи образовались и большие запасы оружия. К февралю 1936-го напряжение между двумя Испаниями достигло такого накала, что власти решились на проведение выборов в законодательные органы.

Frente Popular[91] одержал победу и поставил во главе страны республиканца-прогрессиста Мануэля Асанью. Но политическая ненависть, скопированная с ненависти классовой, бесплодные распри и их разжигание партиями, фанатизм и, соответственно, слепота всех сторон, хитроумные манипуляции с целью обмана общественного мнения, политическая дискредитация Республики, которая оказалась бессильна провести необходимые реформы, в особенности аграрные, рост недовольства, финансовые скандалы, в которых были замешаны политики и с той, и с другой стороны, пойманные, так сказать, с поличным (из левых назовем Алехандро Лерруса, главу коалиционного правительства с 33-го по 35-й, уличенного в темных делишках, из правых — банкира Хуана Марча, разбогатевшего на мошенничестве и контрабанде, о чем было известно всем, брошенного в тюрьму Монархией и подозрительно быстро ставшего главным казначеем при франкизме), привели к взрывоопасной ситуации.

17 июля гарнизоны, расквартированные в Марокко и на Канарах, восстали против законного правительства.

19 июля повстанцев возглавил генерал Франко. Он думал, что, спустив с цепи своих псов, подавит все попытки сопротивления в три дня. Но он заблуждался. Как только стало известно о путче, профсоюзы объявили всеобщую забастовку и потребовали у правительства оружия. В ночь с 18 на 19 июля правительство дало разрешение раздать бастующим оружие и освободило солдат от долга повиновения мятежным военным.

Так франкистский государственный переворот поднял с колен народ, не ведавший собственной силы. И свершилось то, чего ни социалисты, ни анархисты никогда бы не смогли добиться сами: половина Испании и шесть крупнейших городов в считаные дни перешли в руки революционеров. Пока сражались с оружием в руках народное ополчение и силы, именуемые национальными, пока последние воцаряли во взятых ими областях то, что Бернанос без колебаний назвал Террором, пока жестокие репрессии в это же время обрушивались на духовенство Церкви, враждебной Республике и ратовавшей за покорность старому порядку, тысячи крестьян уже начали делить между собой, не дожидаясь закона, обширные сельскохозяйственные угодья крупных землевладельцев.

Надо напомнить, что в Европе конца XIX и начала XX века анархистское течение набирало порой такую силу, что правительствам приходилось прибегать к радикальным мерам для его подавления. Но именно в Испании, на родине хитроумного идальго Дон Кихота, неустанного защитника слабых и гонителя злодеев, в Испании настал его звездный час, в Испании на одно короткое лето это течение воплотилось в жизнь.

В самом деле, с июня 36-го бесчисленное множество свободных и самоуправляющихся деревень жили вне всякого контроля со стороны центральных властей, без судов, без хозяев, без денег, без церкви, без бюрократии, без налогов, в почти ничем не потревоженном мире и спокойствии. Это и есть тот уникальный, на мой взгляд, опыт, который попытался мой дядя Хосе со своими друзьями привнести в свою деревню и который моей матери, неисповедимыми путями Истории, порой трагичными, порой осиянными славой, а зачастую и то и другое, выпал небывалый шанс пережить.

Монсе, Росита, Хосе и Хуан приехали вечером 1 августа в большой каталонский город, где ополченцы-анархисты захватили власть. И сильнее переживания не было в их жизни. Незабовенные часы (говорит моя мать), они со мной, и памятка, нет, память о них никогда меня не покинет, nunca, nunca, nunca[92].

На улицах царит эйфория, все ликуют, и словно бы счастье разлито в воздухе, счастье, какого они не знали прежде и не узнают больше никогда. Битком набиты кафе, открыты магазины, встречные прохожие будто пьяны, и жизнь идет своим чередом, чудесно, как в мирное время: Только еще вздыбившиеся там и сям баррикады да разрушенные церкви с выброшенными на паперть гипсовыми святыми напоминают им, что бушует война.

Они выходят на Рамблас.

Атмосфера здесь неописуемая, невозможно, милая, передать тебе ее живое ощущение, чтобы оно дошло до самого сердца. Наверно, надо выжить такое самой, чтобы понять это потрясение, шок, el aturdimiento, la revelatión que fue para nosotros el descubrimiento de esta ciudad en el mes de agosto 36[93]. Духовые оркестры, боевые фанфары, коляски, запряженные лошадьми, на окнах реют флаги, транспаранты, натянутые между балконами, сулят смерть фашизму, высятся гигантские портреты трех русских пророков, ополченцы при оружии гордо вышагивают под ручку с девушками в брюках, катят двухэтажные автобусы, украшенные красными и черными буквами, проносятся грузовики, молодые люди в них потрясают винтовками, и толпа приветствует их, толпа, словно охваченная единым чувством приязни, дружбы, доброты, какого никто на свете и вообразить не может, ораторы неистовствуют, взгромоздившись на шаткие стулья, ¡Míralos camarada! ¡Van a la lucha, tremolando sobre sus cabezas el rojo pabellón! ¡Qué alegres van! Acaso la muerte les aguarda, pero ellos prosiguen su camino, sin temer a nada o a nadie[94], из громкоговорителей сообщают последние известия о войне, а между этими известиями звучат куплеты «Интернационала», которые хором подхватывают прохожие, а прохожие здесь по-дружески здороваются, по-дружески беседуют и обнимаются, не зная друг друга, как будто они поняли, что хорошее может случиться только для всех, и каждый получит свою долю, как будто все эти глупости, которые обычно придумывают люди, чтобы мучить друг друга — пфффф! — исчезли, испарились.

Моя мать рассказывает мне все это на своем языке, я имею в виду ломаный французский, на котором она говорит, над которым, лучше сказать, измывается, а я из кожи вон лезу, выправляя его.