Страница 58 из 119
— Надумал, Митрей Иванович, в Орду съездить! — Потом поклонился митрополиту Алексею, бывшему в тот час за столом, и попросил того: Благослови, святитель наш!
Дмитрий благосклонно отнёсся к словам удельного князя. Он не опасался наветов с его стороны, не видел в нём и соперника, он смотрел на него как на слугу своего, способного высмотреть в Орде тайные движения.
— Есть ли, княже Михайло, серебрецо в дорогу? — только и спросил Дмитрий.
Удельный князь помялся, и Дмитрий решил дать ему в подарок хану и Мамаю что-нибудь стоящее.
— Доедешь до Орды, узришь Сарай, Мамая самого, да присмотрись, чем ныне живы ордынские пределы... Нет ли свары великой, кого Мамай ханом на трон готовит... Погляди, княже Михайло, и приезжай до Москвы.
— Я на Михаилу Тверского пожалуюсь хану и Мамаю...
Дмитрий хлебал квас с луком и репой, густо заправленный сметаной. При этих словах он опустил ложку на стол, подумал и покачал головой:
— Орда внемлет не слову, но злату.
— Я бы княжества всего не пожалел, токо бы сокрушить Тверь!
— Во, во! Так! Орда туда и правила Русь полтора столетья: разорить и поссорить, а потом и голою рукою нас взять, нага да издыхающа, что лист придорожной сорвать... Ну. да уж съезди, коль душа велит!
Через три дня Михаилу Кашинскому нагрузили воз подарков для Сарая, стража была у него своя, и проводили по Ордынской дороге.
Дмитрий выехал верхом до окраинных слобод и всё дивился: всю жизнь удельный князь терпит от Михаила Тверского, а сколько в нём живости, сколько огня в глазах, видно жить собрался долгие годы... Дмитрий не завидовал ему, поскольку сам пребывал в том молодом возрасте, когда о летах ещё и не думается, но привык отмечать соратников своих со стороны. Сколько их уже собрал он, сколько князей привёл под руку свою за последние годы! Сколько городов, сколько княжеств удельных, в его годы к Москве приклонившихся, и каждое пчелою трудовою несёт свой вклад в казну великокняжескую, в общее дело княжества Московского, и тут уж нет малых и великих — все приметны, даже Кашин с его малою силою за Москву предстательствовать едет.
— А куда ты, Михаиле Васильевич, узду тянешь?
— Великое желание пояло меня: восхотел я прежде Орды преклонити колени в обители преподобного Сергия.
Обоз и конные приостановились в смущении: если заезжать в Троицкий монастырь, то надо возвращаться и ехать через Мытищи, а возвращаться худая примета...
— Михайло Васильевич, ты уж на возвратном пути посетишь Троицкую обитель, — спокойно, но твёрдо посоветовал Дмитрий, и удельный князь послушал.
Они простились сердечно. Сошли с коней и после троекратного поцелуя отступили по шагу и поклонились друг другу большим обычаем. Удельный князь прослезился и долго оставался безутешным. Что-то тяжёлое запало и в душу Дмитрия.
Не знали они, что видятся в последний раз.
В тот же день Дмитрий стоял в церкви. Новая весна уже миновала, но снова, как и два года назад, лето грозило засухой. В селе Даниловском, при котором стояла церковь, напала на людей моровая язва, предвестник грядущих бед, и в церкви было полно народа. Накануне в селе до смерти забили пожилую женщину, пришедшую из Березовой слободы, — обвинили в волхвовании, она-де повинна в язве моровой и сухости лета. Священник вышел к миру с поучением. Он видел перед собой великого князя, но не смутил его пресветлый лик Дмитрия.
— ...утвердитеся и с радостью примите божественное писание. А вы всё ещё держитесь поганского обычая, волхвованию веруете, биёте, жжёте, топите невинных людей.
— Грешны, батюшке!.. Грешны-ы!.. — послышалось из толпы.
— Не нам ли оставил премудрое слово своё Серапион Володимерский[64]:
"Ежели кто сам не бил, не топил и не жёг, но был в сонме с другими в одной мысли, и тот такой же убийца, ибо кто мог помочь, да не помог, всё равно, что сам велел убивать. В каких писаниях вы слышали, что голод и язвы моровые, дожди обломны и суши великие идут на землю от волхвования? И наоборот, если вы волхвам верите, то зачем же вы побиваете волхвов, неразумные? Скорблю о вашем безумии. Умоляю вас: отступите от дел поганских. Если хотите очистить город от беззаконных людей, то очищайте, как царь Давид очищал Иерусалим: он страхом божиим судил, духом святым прозревал. А вы как осуждаете на смерть, сами будучи исполнены страстей? Во имя чего подымаете десницу свою на себе подобных? Правила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей, вы же во свидетели поставили воду! Речёте: начнёт тонуть — неповинна, ежели поплывёт — ведьма! Но разве диявол, видя ваше неразумие, не может поддержать её, дабы не тонула, и тем ввести вас в душегубство? Устыдитеся! Свидетельство человека отвергаете, а идёте за свидетельством к бездушному естеству — к воде!"
Дмитрий выслушал проповедь, не приметив времени, удивляясь глубине и простоте мыслей.
Из церкви выйти удалось не скоро: народу после Дмитрия и его свиты набилось столько, что давка была даже на паперти. Когда у алтаря стало повольней, Дмитрий хотел было войти, но передумал и спросил Бренка:
— Кто этот священник?
Бренок спросил в народе, и ему хором ответили:
— То же отец Сергий служил! Радонежский!
У церкви толпа не расходилась. Увидев великого князя, многие пали на колени, закланялись, но когда малая Князева дружина отъехала и Дмитрий оглянулся, то со смешанным чувством ревности и удивления отметил, что толпа всё так же стоит у церкви, ожидая выхода и, должно быть, благословения преславного старца. Помнилось, ещё отец, князь Иван, говорил незадолго до смерти, что живёт в лесах, близ села Радонеж, вотчины Серпуховских, великий праведник. Сам Дмитрий не раз сбирался съездить туда, да всё как-то недосуг было...
Отец Сергий служил в монашеском чине и босиком. Ноги его от хождений были избиты и теперь, когда Дмитрий сидел в седле, казались ему особенно многострадальны и святы.
— Михайло!
— У стремени, княже!
— Надобно в Троицкую обитель коня доброго отослать, не то отец Сергий ноги все посбивает.
— Отберём, княже!
У села Кадашева навстречу им дикой стланью летела сотня конных. Капустин опередил всех. Он был е рубахе без опояски, без шлема и меча.
— Княже! Татарва под Рязанью! Дмитрий приостановился и с минуту молчал.
— Бренок!
— У стремени, княже!
— Скачи к тысяцкому, пусть подымает чёрные сотни — на конях и пеши — и идёт следом за мною и стремянным полком. А ты, Григорий, накажи десятникам своим, дабы все бояре ко мне ехали немедля же!
— А иные полки? — спросил Капустин. — Посылать ли в уделы?
— Пусть в спокойствии пребудут покуда... Вот ужо узрю татарву... Михайло!
— У стремени, княже!
— А наперёд того накажи Монастырёву с Кусаковым, пусть сей же час скачут в земли порубежные со сторожевым полком. Припасы следом пущу от двора своего.
— Исполню, княже! — уже на скаку отозвался Бренок.
— Пусть ждут меня на Оке!
— Исполню-у-у!.. — донеслось издали.
"Ну вот и нашли на Русь... А ведь ни сном ни чохом — не было предвестья..." — рассеянно и почему-то спокойно думалось Дмитрию. Он вообразил, как войдёт сейчас в горницу к Евдокии, возьмёт на руки любимца своего, Василия, родившегося в декабре, покачает на ноге, как на коне, старшего, Даниила, а потом уже выскажет жене, что вновь надобно отъехать в порубежные земли, теперь уже к полдневной стороне, к ордынским ветрам... Останется она опять, отяжелевшая чревом да с камнем на сердце, будет часами, днями стоять у оконца своей половины и смотреть на Рязанскую дорогу, за Симонов монастырь, будет сердцем замирать при каждом пыльном облаке вдали, станет со страхом ждать смертных повозок — всё будет так же, как было в годы, недавно минувшие, как было тут в годы старые при отцах, дедах.
64
...Серапион Володимерский... — Серапион Владимирский (? — 1275), древнерусский писатель и оратор, архимандрит Киево-Печерского монастыря, с 1274 г. владимирский епископ. Сохранилось пять поучений Серапиона Владимирского. В них с большой выразительностью обрисованы тягостные последствия монголо-татарского владычества для Руси, которое он считал бедствием для всех русских княжеств и земель. Поучения Серапиона Владимирского отличает высокая эмоциональность, яркий, образный язык.