Дива

Баешник видел это собственными глазами, посколь­ку Данила жил наискосок от него, и весь процесс эва­куации произошёл средь бела дня. Уже потом досужие языки разнесли слухи, будто вертолёта не было вовсе, а за академиками пришёл чёрный губернаторский «мер­седес» с охраной. И как всегда, нашлись те, кто уверял, будто увезли их на УАЗе — простой неотложке, послан­ной из Тотьмы, однако не могли объяснить, как целитель с Борутой вскоре оказались на экране центрального теле­видения. Но ведь были и такие, кто откровенно лгал, что исследователей аномалий грузили в скорую не спецна­зовцы в чёрном, а люди в белых халатах, и будто упако­вали их в смирительные рубашки, дабы не оказывали со­противления. Установить что-либо достоверно на Пижме и так нелегко, тут же вообще всё погрузилось в тряси­ну разнотолков, и неоспоримым фактом оставалось воз­вращение Боруты, который явился стриженным наголо и в сопровождении уже другого академика.

7

0хотничья база на Пижме напоминала древнерусскую крепость: по всему периметру была огорожена настоящим острогом, а над воротами воз-вышалась башня с окнами-бойницами и круговым гульбищем. Её пирамидальную крышу венчал чёрный флюгер в виде петуха, а на гранях поблёскивали солнечные батареи.

На базе его ждали давно, егерь с карабином напере­вес стоял на башенном гульбище, и когда Зарубин вышел из машины, раздался окрик по всей форме:

— Стой, кто идёт?!

— Йети! — откликнулся тот.

— Кто-кто?

— Снежный человек!

Вспыхнул яркий прожектор, осветивший машину и Зарубина, часовой спустился вниз и настороженно ос­мотрел гостя.

— Как ваша фамилия? — спросил на всякий случай. — Гоминид, — ухмыльнулся Зарубин. — Слыхал? Часовой был так перепуган, что юмора не восприни­мал, стал докладывать по рации, что приехал человек СО странной фамилией, и в это время из калитки вышел узнаваемый по описанию попутчиков охотовед — бли­стал лысиной, сильно хромал и передвигался с инвалид­ной тростью.

— Ждём со вчерашнего дня! — Он раскинул объятья, но опомнился и скромно протянул руку, спрятав за спи­ну поеденную левую, с костылём. — Меня зовут Олесь.

Они были примерно ровесниками, а Зарубину нрави­лась простота отношений среди мужчин.

— Игорь, — представился он. — Вы тут как в осаде, с караулом на воротах...

Чувствовалось, что охотовед привык к приезду боль­ших начальников, держался раскованно, однако при этом соблюдал этикет и всё время озирался, будто косоглазил.

— Пришлось выставить пост, — признался он. — Часа два назад вдруг хохот в лесу, гомерический... Не слышал?

Зарубин вспомнил, что это он смеялся, а по реке да­леко разносится, однако признаваться не стал.

— Не слышал, в машине был...

— Верный признак — снежный человек бродит непо­далёку, — на ходу заключил Костыль. — На поле он тоже хохотал, когда сбросил меня с лабаза.

На базе была полная тишина, хотя на автомобильной стоянке стояло два туристических автобуса, рефрижера­тор и десяток легковых автомобилей. Повсюду горели наскоро развешенные фонари, тенями маячили отдель­ные фигуры вооружённых людей, а выпущенные из во­льеров собаки молча сидели почти под каждым деревом, словно выжидая добычу.

Недоеденный очень хорошо просчитывал и чувство­вал приезжающих гостей и начальников, сразу опреде­лял, что и кому нравилось, точно угадывал желания, что выдавало в нём предопределённость родового предназна­чения. Зарубин, исследуя закономерности существова­ния групп диких животных, вывел когда-то даже формулу, применимую в том числе и к существованию человече­ских общностей. Люди, как и звери, вопреки всем науч­ным теориям, делились на две основополагающие кате­гории: первые служили делу, в том числе определённой идее, высшей установке, богу, а вторые им прислуживали. Между ними произрастал тонкий растительный, изоляци­онный и самовосполнимый слой питательной базы, кото­рым кормились обе стороны, пребывая в благоденствии.

Это своеобразные расходные материалы: плесень для бактерий, лишайники и мхи для оленей, трава для тра­воядных, насекомые, черви и мелкие грызуны для пло­тоядных. Но если нарушалась гармония, то первые ста­новились чисто плотоядными, начинали поедать вторых, нижележащих, и уровень цивилизационного развития резко понижался. Для того чтобы мир оставался в рам­пах гуманитарного поля, обеим сторонам следовало нара­щивать питательную прослойку между собой, заботить­ся об экологии пищи, иначе мирному сосуществованию групп приходил конец. Поедание себе подобных не воз­вышало высших, а лишь продлевало их существование в низменном состоянии, что отрицательно действовало на состояние низшего пищевого слоя, поднимало в нём дух сопротивления, революционные настроения, и мир переходил в состояние глобальных потрясений.

Стоило Зарубину оформить свои выводы в виде на­учной концепции и подать заявку на участие в междуна­родном форуме, как его тут же сократили и предложили работу в Госохотконтроле, где ничего, кроме зарплаты, нравиться не могло.

Недоеденный не случайно носил своё прозвище: его активно доедали вышестоящие и судьба висела на воло­ске. Не организуй он тайную охоту короля и принцес­сы, будет съеден вместе с вычурным острогом, башней, портянками, бинтами и башмаками. Он был запуган боль­ше не снежным человеком, а грядущей судьбой — поте­рей собственной кормушки, которую ему удалось орга­низовать на развалинах бывших колхозов и леспромхоза. Вернее, на их землях, которые, как известно, не развали- вшотся вместе с системами. Но будучи ярким представи­телем низшего слоя, он вошёл в революционный экстаз и был, по сути, неукротимым воином.

В первую очередь он гостеприимно повёл Зарубина в баню, и когда сам разделся, то выказал своё родствен­ное отношение к снежному человеку. Не по возрасту сильно плешивый, Костыль весь оброс густой сизой шер­стью, которая спускалась от небритой бороды по всему телу, и этот толстый ковёр без греющего подпушка рассы­пался по кончикам пальцев на ногах. Давно нестрижен­ные толстые ногти напоминали звериные когти и бряка­ли по чисто остроганному горячему полу, а детородные вислые органы были почти чёрного цвета. Этот дикий его окрас особенно проявился, когда охотовед раскраснелся от жара, скрутил с ноги эластичные белые бинты, а ли­ловые синяки на теле обрели розовый оттенок. Костыль на полок не полез, посидел у пола на корточках, дыша как-то воспалённо, разогрелся и выскочил в предбанник.

— Мне сразу в жар нельзя, — признался он. — Дра­кошей гонял и лёгкие подсадил... А тут ещё с лабаза эта тварь скинула.

В доказательство существования йети он показал на боках кровоподтёки, ровно по пять штук с каждой сто­роны по количеству пальцев — пятерни у лешего были гигантские, размером с подборочные лопаты. По паре рё­бер с каждой стороны оказались сломанными, и слышно было, как хрустели, доставляя боль, но спасали выдерж­ка, спортивное терпение и воля к победе. А на голеносто- пе сильно потянул связки, поэтому хромал.

Пока парились и мылись, Костыль не особенно-то досаждал разговорами: по-холопски чуткий, давал воз­можность отдохнуть гостю и насладиться банным жаром. Но когда они вышли к накрытому столу, обёрнутые поло­тенцами и равные по духу, предложил выпить по рюмке, нарушая сухой закон базы. И тут из него попёр бунтар­ский дух, включился самоспасатель.

— Какие у тебя соображения? — поставил вопрос ре­бром. — Что станем делать? Королевская охота не про­токольная, Его Величество может явиться в любой день в течение недели.

— Пока никаких, — откровенно признался Зарубин. — Надо посмотреть на месте, разобраться...

— То есть как? — обескуражился Недоеденный и стал шарить у себя на боку, словно искал нож. — Фефелов ска­тил, ты специалист, учёный, целый доктор наук.

Оказалось, у него сломанные ребра расходятся и на­чинаются болезненные колики.