Страница 5 из 7
Десять помножить на пятьдесят получим пятьсот. Пятьсот!.. И еще шесть помножить на пятьдесят, это сколько же будет? Триста! Триста и там пятьсот, всего выходит восемьсот. Восемьсот! Восемьсот долларов!
Алигулу сжал в кулаке в кармане протез из шестнадцати золотых коронок и, может, впервые в ладони своей ощутил такое тепло, какое еще никогда не испытывал, и это чувство походило на свежее прохладное дуновение среди зноя и духоты, невозможное делало возможным, далекое - близким, и внезапно перед глазами Алигулу встало лицо Святослава, которого он никогда не видел, и хоть черты лица были неявственны и размыты, однако, волосы точно были русые и глаза - ярко-синие.
Алигулу еще раз сжал кулак в кармане, да так сильно, что золотые коронки впились в его огрубевшую, растрескавшуюся, мозолистую от постоянного таскания мешка с бутылками ладонь, причинив боль, создалось впечатление, что зубы укусили ладонь Алигулу, и между этим впечатлением, то есть, тем, что зубы впились в ладонь его (укусили!) и чудом восьмиста долларов была такая несовместимость, и эта несовместимость до того не имела ничего общего с красивыми русыми волосами и ярко-синими глазами Святослава, что Алигулу всем существом своим осознал: надо как можно скорее кончать с этим делом.
Но как?
И в эту минуту он вспомнил "Золотого Мусеиба".
В то время "Золотой Мусеиб", конечно, не был ни "золотым", ни даже Мусеибом, ребята запросто называли его Мусу, он вырос в одном квартале с Алигулу, ему было лет четырнадцать-пятнадцать, когда они переехали, и Алигулу случайно встретил его только лет через сорок: он ходил по квартирам красивого многоэтажного дома в центре Баку, спрашивая бутылки у жильцов, когда из двери одной из квартир вышел Мусу, и Алигулу сразу признал его, однако, когда он заговорил, стал объяснять, напоминать об их детстве, улице, квартале, о двух шелковицах у ворот, Мусу так и не смог вспомнить Алигулу, но несмотря на это, отдал ему все пустые бутылки, которые нашлись в его квартире, причем, совершенно бесплатно. Позднее, когда Алигулу периодически захаживал во двор этого престижного дома, он порой становился свидетелем того, с каким уважением относились соседи к Мусеибу (например, когда Мусеиб выходил во двор, все, кто сидел здесь на скамейке, поднимались и почтительно с ним здоровались, или же, когда Мусеиб заводил по утрам свою машину, ребята околачивавшиеся во дворе, со всех ног кидались открывать железные ворота и т.п.) потом он узнал, что Мусеиб - зубной врач и прозвище ему "Золотой Мусеиб", и время от времени, завидев Алигулу во дворе, Мусеиб сам предлагал ему: "Давай-ка, поднимемся, я тебе собрал отличные бутылки", и каждый раз эти пустые бутылки он давал Алигулу бесплатно.
* * *
Алигулу никогда не пользовался лифтами, что-то не было у него никакого доверия к лифтам, а всегда поднимался пешком даже на самые верхние этажи в высотных зданиях; и в тот июльский вечер выйдя из электрички на Сабунчинском вокзале и направившись в сторону знакомого дома, и сейчас поднимаясь по ступеням подъезда, где жил Мусеиб, он чувствовал тревогу в сердце: Алигулу хорошо знал, что не может врать, да в общем-то, в его жизни, вроде бы, и не было повода для лжи, но что он сейчас должен сказать Мусеибу, показав ему этот протез из шестнадцати коронок? Откуда он взял? Кто дал? Может, сказать - свое? Или жены? Чье же? И под каким видом, под каким соусом он должен преподнести, продать Мусеибу этот подарок судьбы, этот прекрасный, неожиданный дар, что впервые за всю жизнь выпал на его долю?
По мере того, как он поднимался все выше по лестнице, беспокойство нарастало, и когда Алигулу очутился перед кофейного цвета орехового дерева дверью, стараясь отдышаться, беспокойство переросло в панику, мелькнула трусливая мысль - не убежать ли? Но учитывая, что речь шла о божьем подарке, этого нельзя было делать, и Алигулу, пребывая в растерянности и тревоге, пересилив себя, поднял руку с пустым мешком и нажал на кнопку звонка ореховой, кофейного цвета двери.
Он услышал звонок внутри квартиры, и тогда беспокойство с новой силой охватило его, он запаниковал, и на этот раз не в силах совладать с собой, Алигулу и в самом деле собирался улизнуть, но внутри, в квартире младший сын Мусеиба уже поставил пустой бокал, из которого только что выпил коньяк за здоровье отца, на стол, уже поднялся из-за этого роскошно сервированного стола, уже вышел в прихожую, уже открыл дверь кофейного цвета и посмотрел на Алигулу, стоявшего ни жив, ни мертв, засунув руку в карман старого серого пиджака, а в другой державшего такой же серый затасканный пустой мешок.
- Что надо?
- Добрый день.
- Что надо?
- Мусу можно?
- Что?
- Говорю - Мусу...
- Мусу кто такой?
- Му... Мусеиб... Доктора Мусеиба надо...
Мусеиб, услышав свое имя тоже поднялся из-за роскошного стола и вышел в прихожую.
- Кто эта там?
И увидел Алигулу, стоявшего на пороге, усмехнулся, головой покачал.
- Ты же всего три дня назад приходил. Я все бутылки отдал тебе. Ты что же думаешь, здесь бутылочный завод?
Вслед за Мусеибом вышел в прихожую и старшый сын и молча уставился на Алигулу.
- Нет, - промямлил Алигулу и дальше продолжал что-то мямлить и бубнить, но никто из его бормотания ничего не понял.
- Что? - Спросил младший сын.
На этот раз Алигулу, обливаясь потом, догадался вытащить руку из кармана и, судорожно сглатывая, с пересохшим горлом, проговорил:
- Я по другому делу...
Мусеиб подошел поближе к двери.
- Что за дело?
Алигулу хотел раскрыть ладонь, но пальцы никак не желали выпрямляться, будто срослись с этими золотыми коронками и не хотели расставаться, наконец, Алигулу с трудом разжал кулак и голубые глаза Мусеиба тотчас воззрились на коронки, и совершенно неожиданно и непредвиденно для Алигулу, Мусеиб, усмехнувшись, спросил:
- На мусорке нашел?
Он взял у Алигулу коронки, пошел под светильник в прихожей и, внимательно оглядев протез под светом, сказал младшему сыну:
- Дай ему немного денег и выпроводи.
А сам прошел обратно в комнату.
Младший сын достал из кармана горсть бумажных купюр, извлек из нее одну зеленую пятидесятитысячную, протянул Алигулу, и захлопнул кофейного цвета дверь прямо перед его носом.
Алигулу, замерев, некоторое время смотрел на деньги в руках у себя, и в этот момент на лестничной площадке восьмого этажа, рядом с Алигулу остановился лифт - то ли он испортился, то ли кто по ошибке послал его снизу - и шумно распахнул двери, показывая Алигулу свое пустое чрево, и Алигулу, приняв это за приглашение, перепугавшись, что придется залезать в эту ненадежную коробку, невольно, бессознательно еще раз нажал на кнопку звонка ореховой двери.
На этот раз открыл старший сын, и как раз в эту минуту дверцы лифта с грохотом захлопнулись. Старший сын с высоты чуть ли не двухметрового роста посмотрел на маленького Алигулу, потом перевел взгляд на захлопнувшиеся дверцы лифта, и опять глянув на этого сморчка Алигулу, спросил:
- Теперь чего надо?
Алигулу снова пробормотал что-то нечленораздельное, и на этот раз старший сын тоже ничего не понял, но точно так же, как и его младший брат, вынул из кармана пригоршню денег, отделил из этой пригоршни три бумажки по десять тысяч манат и протянул их Алигулу. Тут в прихожую вышел Мусеиб и, завидев Алигулу, на этот раз с явным недовольством покачал головой и сказал:
- Опять он? Пусть подождет.
Мусеиб прошел в комнату, взял со стола пустую бутылку коньяка, которую только что опорожнил с сыновьями, и, вернувшись в прихожую, протянул бутылку старшему сыну.
- На, это тоже дай ему, - сказал он и покинул прихожую.
Старший сын Мусеиба приблизился к Алигулу с пустой бутылкой в руке, и тому вдруг показалось, что этот верзила сейчас ударит его по голове бутылкой, и он даже зажмурился в ожидании удара, но ничего подобного не случилось, верзила сунул пустую бутылку под мышку Алигулу, потом протянул палец и чуть не тыча им в глаз Алигулу, сказал: