Медальон

– Подождём немного, – приглушённо ответил Горелов. – Может дождик натянет, тогда немец точно носу не высунет. Надо, чтобы наверняка. У тебя нет права на ошибку!

В полном молчании, думая каждый о своём, они просидели ещё около часа. Наконец Ванька решительно поднялся и, сунув связку гранат в холщовый мешок, шагнул к неясно светлеющему проему.

– Так я пошел? – неуверенно произнес он и обернулся назад. Как раз в это время хлопнула осветительная ракета, осветив лицо лейтенанта неестественно розовым светом.

– Удачи тебе, Ванька, – прохрипел лейтенант. – Возвращайся живым!

Пригнувшись, парнишка миновал свой некогда гостеприимный и многолюдный дом, который равнодушно и угрюмо смотрел на него пустыми оконными глазницами, и углубился в густые заросли смородины. Здесь он немного постоял, прислушиваясь к стуку бешено-грохотавшего сердца, и осторожно двинулся по неглубокой ложбинке дальше. У родничка Ванька остановился и, подставив под ледяной ручеек горячую ладонь, жадно смочил пересохшие губы. Неожиданно послышалась гортанная немецкая речь, и паренёк рухнул на землю, затаив дыхание.

«Часовые, – мелькнуло в голове. – Сейчас пройдут, и тронусь дальше. Светать скоро начнёт, а они лазят и лазят!», – с чисто мальчишеским изумлением недоумевал Ванька, прислушиваясь к удалявшимся шагам.

«Прошли, кажись, – и он, поправив вещмешок, пополз к доту, очертания которого неясной махиной выделялись в предрассветной тьме.

Прислушиваясь к неясному говору и весёлым смешкам, которые доносились из неглубокого окопа, освещаемого огоньками сигарет, паренёк подобрался вплотную к конечной цели своего опасного путешествия. Он находился так близко, что всем телом ощущал ледяной холод бетонной стены, замурованной в земляной панцирь.

Встав на четвереньки, Ванька снял вещмешок и, вытащив из него связку гранат, снова закинул опустевшую тару за спину.

«В хозяйстве пригодится, – с чисто деревенской практичностью подумал он и осторожно выглянул из-за угла.

«Может сверху? И кидать удобнее и обратно бежать легче, – Ванька осторожно подался назад, снова опустился на землю и бесшумной змейкой заскользил наверх. Паренёк быстро взобрался на невысокий конусовидный бугор, венчавший свод дота, и, подобравшись к краю бетонной плиты, прикрывавшей амбразуру сверху, затаился, переводя участившееся дыхание. Там, в бетонной коробке немцы чувствовали себя в полной безопасности – это Ванька понял по взрывам смеха, звону стаканов и хриплому скрипению патефона, который не в силах был заглушить гул канонады.

«Хозяева! – с нарастающей злостью подумал Ванька. – Сейчас я вам покажу! – он спокойно и размеренно, как учил его лейтенант Горелов, выдернул кольцо из гранаты и, слегка перегнувшись, аккуратно и мягко швырнул гранаты в смертоносное чрево дота. Паренек явственно услышал металлический лязг связки, упавшей на бетонный пол и, отпрянув назад, сжался в комок, инстинктивно прикрыв голову руками. Затем, на доли секунды наступившая тишина, нарушаемая лишь невнятным скрежетом патефона, а потом раздался оглушительный взрыв, буквально подбросивший Ваньку в воздух. Потом еще и еще! Это сдетонировали боеприпасы, предусмотрительно и в большом количестве заготовленные немцами. Но ничего этого парнишка уже не слышал. Оглушенный и наполовину ослепленный от песка и пыли, забившей глаза и уши, он вскочил и бросился бежать. Куда угодно, только подальше от этого страшного места. Кусты, заполонившие ложбинку, недоуменно прожурчавший вслед родничок, дом, в котором Ванька родился и провел счастливое детство, край выпаса… Дальше, дальше… Ванька сделал еще два или три шага, как послышался приглушенное и удовлетворенное рокотание противопехотной мины. Парня подбросило вверх на несколько метров и последнее, что он успел ухватить затухающим сознанием, так это его старенький сапог, плюхнувшийся возле самого носа, с торчащими во все стороны кровяными ошметками и выглядывающими из разорванного носка грязными, растопыренными пальцами.

«Эх, а сапоги-то надо бы заменить», – с горечью подумал он, проваливаясь в засасывающую темноту…

Часть вторая

Взрыв… Потом ещё один… Громкие крики на немецком языке и беспорядочная стрельба…

Иван Матвеевич обхватил голову руками и, судорожно задергав, пытаясь убежать, ампутированными выше колен ногами, соскользнул с высокой кровати, заправленной накрахмаленным, пахнущим морозной свежестью бельём и грохнулся на пол, пребольно ударившись культями о прикроватную тумбочку.

Последние две недели, а точнее, с того самого дня, как его поместили в областной дом инвалидов войны, ему еженощно снился этот сон.

– Когда же все это закончится?! – горестно прошептал он и, судорожно извиваясь, с помощью рук подполз к плотно прикрытой двери. – Каждую ночь одно и то же!

Он просунул пальцы под дверь и, распахнув её, позвал:

– Сестра! Сестра!

Через некоторое время появилась заспанная и взлохмаченная санитарка Валентина, которая, несмотря на то, что была глубокая ночь и в помещение стояла оглушительная тишина, запричитала:

– Господи! Ну что ты, как неваляшка, каждую ноченьку кувыркаешься! И как я тебя поднимать буду, такого бугая?! Пойду, дежурную медсестру позову, да охранника! О-хо-хо! – возмущенно вздыхая и громко позевывая, она не спеша зашоркала стоптанными тапками. – И откуда ты взялся на мою головушку?! Как мое дежурство – так и знай, навернётся!

Однако прошло немало времени, когда вновь послышались приближающиеся шаги и сильные руки водрузили изрядно замерзшего на холодном линолеуме Ивана Матвеевича на кровать.

– Вы уж простите меня, родненькие! – чувствуя себя крайне неловко, бормотал старик, плотнее укутываясь в одеяло. – Одни хлопоты от мен!

Санитарка неопределенно хмыкнула и вышла, а охранник задержался у двери и небрежно бросил через плечо:

– Еще раз упадёшь – привяжу! – и, плотно прикрыв за собой дверь, зашагал по коридору.

Иван Матвеевич тяжело вздохнул, поняв, что теперь он ни за что не уснёт, и принялся разглядывать блики света от фар проезжавших машин, которые плавно скользили по стенам и потолку.

«За что, за какие грехи меня поместили в этот приют? – угрюмо спрашивал он себя. – Всю жизнь по совести, по справедливости, а тут!», – он прикрыл глаза и незаметно провалился в странный полусон, явственно вспоминая и осязая полузабытые картинки прошлой, прошедшей жизни.

После страшного взрыва, который напрочь перечеркнул жизнь тринадцатилетнего пацана, его притащили в полковой медсанбат бойцы похоронной команды, которые после танкового прорыва зачищали гитлеровские окопы от трупов наших и немецких солдат.

– Как он кровью не истек? – удивленно спросил уставший и измотанный врач у суетившейся рядом медсестры. – Немедленная перевязка и подготовь необходимые инструменты для ампутации, – приказал он своей помощнице и, выйдя из избы, где расположилась медсанчасть, дрожащими пальцами закурил папиросу.

– У меня все готово! – крикнула женщина через некоторое время в распахнутую настежь дверь. Когда врач в перепачканном кровью халате вошел в помещение, медсестра уже закончила перевязку правой культи и теперь, подготовив к ампутации левую ногу, очищала кровяные подтеки с лица парня.

– Батюшки! – тихо произнесла она. – У него еще и глаза нет, – женщина ватным тампоном осторожно вытерла багровые сгустки вокруг пустой глазницы. – Как жить-то дальше будешь, сынок?

– Приступаем, – врач удрученно покачал головой и, натянув резиновые перчатки, точным движением перерезал сухожилия на левой ноге. Затем хирург очистил место ампутации от многочисленных костных осколков и отбросил скальпель в сторону.

– Готово, – стараясь не глядеть на детское личико пациента, доктор злобно выругался и коротко бросил:

– Зашивай и готовь к отправке в тыл! Сейчас подойдет машина, и сразу отправим парня!

– Господи, дай этому ребенку счастья в жизни! – медсестра, не в силах сдержать слёзы, туго забинтовала левую культю и украдкой перекрестила паренька.