Тайна зеленой таблички

«А что если этот тип вернулся, – снова расфантазировался Сергей, – и стал угрожать матери, требуя денег, чтобы уехать за границу? Хотя до какой границы патологический алкоголик может доехать? Ну, допустим. Допустим даже, что уборщица могла, наученная сыном, снять слепки с ключа от витрины, по которым сообщники сделали дубликаты, хотя на самом деле это малореально. Но вырезать стекло? И эта проклятая сигнализация, которая не сработала… Как у Конан Дойла в каком-то рассказе о Шерлоке Холмсе – странность, заключающаяся в том, что собака не залаяла. Кто же этот хозяин, которого узнала наша сигнализация?»

Он рывком поднялся, нашарил на верхней полке стенного шкафа фонарик и быстро вышел из кабинета. Хотя было уже четверть седьмого и рабочий день закончился, Мирра Георгиевна была на месте. Лыков попросил ключ от третьего зала, сказав, что хочет уточнить формулировку в дешифровке текста одного из экспонатов. Завфондом скептически посмотрела на него поверх очков в черной оправе, но промолчала. Войдя в зал, Сергей включил свет и полез с фонариком под витрину, ища место, где были протянуты провода сигнализации. Темно-коричневый провод, по цвету почти не отличающийся от цвета витрины, тянулся от самого низа стены к ножке стола и вверх до стекла, которое все еще не заменили. Провод по всей доступной глазу длине был абсолютно целым, как и было отмечено в отчете оперативной группы после осмотра.

«Ничего! – сказал себе историк. – Да, собственно, что я надеялся найти? Какое ребячество! Что я, умнее специалистов?»

Досадуя на свой странный интуитивный порыв, он зачем-то провел пальцем по шнуру и на сгибе плинтуса вдруг почувствовал, что его пальцы касаются более гладкого и эластичного материала. Рефлексивно он потянул провод на себя и ощутил, как тот неожиданно легко отделился. Лоб Сергея покрылся испариной – он потрясенно смотрел на лежащий в его руке кусок тончайшего пластика, очень похожий на провод сигнализации. Только он был разрезан вдоль и внутри полый, что позволило этим муляжом, словно куполом, накрыть сигнализационный провод, который, как теперь отчетливо видел Сергей, в этом месте был перерезан.

– Что вы здесь делаете? – вдруг раздалось над головой историка, и он из-под витрины увидел ноги в серых брюках.

Лыков сконфуженно вылез наружу с фальшивым куском провода в руках и оказался перед Костиным.

– Что вы здесь делаете, Сергей Владимирович? – повторил следователь.

– Да вот, решил еще раз посмотреть сигнализацию… – промямлил историк.

Майор сразу понял, в чем дело:

– Значит вы сделали правильный вывод из моего сегодняшнего выступления насчет установки сейфа. Только в это время и могла быть повреждена сигнализация.

– А я думал, вы уехали, – задумчиво сказал Лыков.

– Я уехал, а потом вернулся.

– Зачем?

– Чтобы еще раз посмотреть сигнализацию, – насмешливо ответил Костин. – Вдруг вижу, чьи-то ноги торчат.

– И вы решили, что вор вернулся на место преступления?

– Как же, дождешься такого счастья! К сожалению, преступник всегда получает по заслугам только в современных детективах.

– И в древних заклятьях… – добавил Сергей и по памяти процитировал. – «Человека преступления, нарушителя клятвы постигнет неминуемое наказание. Если он живой, то его повергнет бог Солнца, который наверху, если он мертвый, то его повергнет бог Солнца, который внизу. Тогда он станет на колени перед колесом и скажет: горе мне, я оскорбил божество…».

Глава 5

«…Я оскорбил божество, горе мне, где бы я ни был, меня повергнет бог Солнца. Нет мне возврата, а тебе нет спасения», – в занесенной для удара руке блеснуло лезвие кинжала, и Кутти в ужасе проснулась.

Она лежала в своей постели под балдахином красно-лилового пурпура в своей опочивальне. В высокое окно било солнце, и Кутти поняла, что уже позднее утро. Сбросив узорное шерстяное покрывало с пушистой бахромой, она спрыгнула с инкрустированной золотом кровати из бука на высоких ножках в виде львиных лап и подошла к висевшему на стене овальному зеркалу, украшенному по бортику рельефом из четырех бегущих львов, разделенных завитками виноградных листьев. Блестящая поверхность, представляющая собой отполированную серебрянную пластину, отразила испуганное смуглое личико в ореоле длинных волнистых волос цвета каштана с огромными круглыми глазами, которые отец за непроницаемую черноту называл бусинками из небесного хафальки. Под глазами темнели круги – свидетельство страшного сна, который царевна изо всех сил старалась выбросить из головы. Ее сердце до сих пор бешено колотилось, а руки дрожали, когда она надевала на шею свои любимые черные бусы, выкованные Алаксанду из тех звездочек, что бог неба Уашав бросает на землю, если бывает в хорошем настроении. По словам кормилицы Кутти старой Лебину, небесный хафальки предохраняет от сглаза и порчи.

«Не надо было снимать их на ночь», – подумала Кутти, судорожно сжимая бусы в руке.

Постояв так некоторое время, она перевела дыхание и, немного успокоившись, ударила тоненьким молоточком в тапи – прикрепленный к стене небольшой медный диск, ответивший мелодичным звоном. Дверь тотчас отворилась и в комнату вошла невысокая девушка, неся изящный узкогорлый кувшин с водой и золотую коробочку с душистым порошком из плодов маганского баланитеса14 для умывания.

– Доброе утро, госпожа моя, – приветствовала она царевну с глубоким поклоном.

– Хапати, – обратилась к маленькой служанке Кутти, после того как с ее помощью умылась и облачилась в длинную тунику ярко-голубого цвета из тончайшего виссана, перехваченную в талии вышитым поясом, – сейчас же разыщи Лебину и пришли ее ко мне.

– Слушаюсь, госпожа моя, – ответила та и побежала исполнять приказание.

Кутти подошла к маленькому темно-красному столику из киликийской сосны, уставленному миниатюрными золотыми флакончиками и разноцветными керамическими сосудами, наполненными розовым маслом, черно-зеленым сурьмяным порошком и ароматами из мирта и мирры. Присев на резной стульчик, она посмотрелась в висевшее над столом зеркало, рельеф на серебряной раме которого на этот раз изображал четырех уточек между стилизованными облаками. Следы ночного кошмара изгладились, и гордое личико царевны внешне казалось спокойным.

Откинув назад волосы, Кутти закрепила их надо лбом золотым гребнем с цветами из лазурита. Затем она открыла стоящий перед ней кипарисовый ларчик с крышкой из тамариска, инкрустированной самшитом и мозаикой, и принялась перебирать украшения, прикладывая к груди то серебряную брошь с огромным изумрудом, то сердоликовые бусы из Мелуххи. Наконец, она остановила выбор на лировидных золотых сережках с подвесками из лазурита. Каждая подвеска представляла собой круглый, горизонтально расположенный цилиндр, на обоих концах которого были закреплены две огромные жемчужины – белая и желтая.

Эти необычные серьги достались ей от бабушки, царицы Каттах, которая получила их вместе с другими дарами от вождя загадочного племени ишкуза в благодарность за разрешение беспрепятственно пройти через территорию страны. По рассказам отца, который видел чужеземцев семилетним мальчиком, это были свирепые на вид всадники на высоких темных лошадях в странных меховых одеяниях с длинными прямыми волосами цвета спелого эммера, развевающимися на ветру, и с пронзительными голубыми глазами, казавшимися особенно яркими на загорелых лицах. Больше всего, по словам Табарны, его детское воображение поразили медные панцири на груди лошадей и украшенные золотом поводья. Золотом же были отделаны головные уборы и пояса пришельцев. Они вихрем пронеслись через все царство с востока на запад, никому не причинив вреда, и никто из хаттов так и не узнал, откуда родом это племя, куда оно направляется и зачем.

Кутти, вспоминая рассказ отца о таинственных чужеземцах, которые исчезли так же внезапно, как и появились, вдела одну серьгу и взялась за другую. Вдруг желтая жемчужина, прикрепленная к подвеске, выскользнула из ее руки и с глухим стуком упала на стол. Царевна замерла. В этот момент в комнату торопливо вошла пожилая женщина с морщинистым добрым лицом и седыми волосами, покрытыми тканым платом из небеленого льна. Кутти вскочила и, подбежав к кормилице, обняла ее. Лебину почувствовала, как вздрагивают тоненькие плечи девушки.

14

Баланитес – кустарник, мякоть плодов и корни которого в растворах при взбалтывании образуют густую стойкую пену, поэтому в древности они использовались в качестве мылящих средств.