Страница 51 из 102
Говоря о всесилии помощников, упомяну, что в его основе иногда находились чисто личные отношения с генсеком. Заходя по три-четыре раза за день к нему в кабинет, бывая регулярно на его даче, отдыхая с ним и общаясь с членами семьи, они постепенно становились близкими людьми, почти родственниками. И приобретали право давать генсеку не только рабочие советы. Как-то, сидя дома у Русакова, помощника Брежнева, мы разговорились с его супругой о трудностях работы на высоком посту.
- Вы не можете даже себе представить,- заметила она,- как приходится порой рисковать мужу в обстановке постоянных интриг среди окружения Леонида Ильича. Простой пример. Не буду называть фамилий, некто упорно стал внушать генсеку, что он заслуживает большего, чем геройские звезды и маршальское звание. Его убеждали, что он внес исторический вклад в науку о "развитом социализме", о возможностях мирного сосуществования двух систем, что под силу, пожалуй, лишь классикам марксизма-ленинизма. Не пора ли, дескать, Леонид Ильич, Академии наук СССР присвоить вам звание академика? На этом хотели сделать себе карьеру. Мой муж понимал, что подобный вынужденный жест Академии наук не укрепит авторитет генсека в народе, более того - вызовет волну новых насмешек. Ему удалось отговорить Леонида Ильича от непродуманного шага. Риск заслужить немилость был велик. Генсек поначалу склонялся в пользу принятия предложения.
И все же возможности высших партийных функционеров не были безграничными. Мой друг и коллега по "Известиям" популярный журналист Леня Шинкарев поведал о своей беседе с помощником Брежнева, носившем по какому-то странному случаю двойную фамилию: Александров-Агентов. Был конец 1979 года. К Агентову на стол легла очередная шифровка из Кабула. Советский ставленник Амин в который раз просил направить в Афганистан наши войска и предлагал варианты, как оправдать такое решение в глазах мировой общественности. Когда собралось несколько таких шифровок, помощник позвонил председателю КГБ СССР Андропову: "Юрий Владимирович, что будем отвечать Амину?" - "Какому Амину? - прозвучало в трубке.- С утра там уже Кармаль, и наши войска в Кабуле!"
...Наш с Кузьминым сценарий готов, принят студией. Снимать картину поручено известному кинорежиссеру, и к тому же сыну заместителя председателя госкино, Владимиру Головне. С ним предстоит выехать в Австралию и мне. Нет сомнений, вопрос о выезде должен решиться положительно. За спиной такие силы, заинтересованные в моей поездке! Процесс оформления запущен. И вдруг осечка. В отделе кадров госкино дают недвусмысленно понять: КГБ застопорило выезд. В Австралию выезжают лишь режиссер и кинооператор. Извечный российский вопрос - что делать? Соавторы из секретариата Брежнева недоуменно пожимают плечами: не понимаем, в чем кроется загвоздка, мы сделали все, что могли. И тогда приходит мысль: в КГБ на меня что-то очень серьезное. Неужели и впрямь мной вплотную заинтересовалось ЦРУ? Или кто-то донес: позволяет в кругу друзей критиковать самого генерального секретаря! Другого не может быть, опалу не снимают уже пять лет! Надоело! Надо обратиться с жалобой на КГБ к самому Брежневу. Друзья из секретариата проследят, чтобы мое письмо попало на его стол. Генсек поможет. Зря, что ли, я делал о нем фильм, публиковал очерки в "Новом мире" о стройках коммунизма! А статьи в центральной печати о происках ЦРУ?!
Поразмыслив, решил: Брежнев - глупая затея. Теленок хочет бодаться с дубом. Андропов не только всесильный шеф органов, он личный друг самого генсека. Растопчут, сотрут в порошок. Что им стоит сказать: маскируется, у нас есть агентурные данные - он по-прежнему скрытый враг. Против этого не попрешь! Все уйдут в кусты. Остается старая проторенная дорожка - вновь через пять лет обратиться с письмом к Андропову. КГБ наказывал, ему и миловать, если шеф поднимется выше убеждения, что работники его ведомства всегда правы. Вроде он прекрасно знаком с реалиями жизни, либерален, насколько позволяет пост, и даже в некотором смысле литературный коллега.
О "БАБАХ" С НАЧАЛЬНИКОМ КОНТРРАЗВЕДКИ
Вновь приемная КГБ, и вновь письмо исчезает в прорези ящика с государственным гербом. Всего полторы странички, больше никто не будет читать. Потянулись дни мучительного ожидания. Через три месяца - звонок из КГБ. Как пять лет назад, вежливый голос в трубке просит зайти в удобное время. С сопровождающим офицером мы идем по коридорам главного здания. Здесь кабинеты сотрудников контрразведки и руководителей ведомства. Конечный маршрут неизвестен. Спросить о нем не решаюсь - неважно куда приведут, была бы от этого польза. Длинные коридоры с ковровой дорожкой, никаких надписей на дверях. Меня заводят в один кабинет, во второй, в третий. В каждом усаживают на несколько минут. Всюду никаких разговоров, одни любопытные взгляды людей в штатском. К чему бы это?
Подъем на другой этаж, и мы с офицером снова в небольшом кабинете. Это, по всей видимости, приемная какого-то шефа. За столом мне дружески улыбается знакомая симпатичная женщина. Вот уж не ожидал встретить здесь жену Байбакова, сотрудника министерства внешней торговли, с которым много лет проработал в Японии. Пока мы обмениваемся стандартными в таких случаях фразами, мимо нас, кивнув головой, проходит в свой кабинет высокий статный мужчина, в черном демисезонном пальто и модной пыжиковой шапке. Кто он? Как будто бы крупный чин. Через пару минут в приемной раздается звонок и секретарь исчезает за дверью. Появившись снова, она улыбается еще теплее и гостеприимно приглашает пройти в кабинет:
- Заходите, Борис Иванович!
Мы остаемся вдвоем с незнакомцем.
- Присаживайтесь,- любезно говорит он.- Давайте знакомиться, я Григоренко.
Дальнейшее представление излишне. Все знают, что Григоренко - это генерал-полковник КГБ, заместитель Андропова, начальник Второго главного управления, то есть шеф всей советской контрразведки. У него десятки тысяч штатных и, вероятно, сотни тысяч внештатных сотрудников по всей стране. Встретиться с ним непросто даже его генералам. Он вечно занят важными делами и доступен всегда лишь Андропову и секретарям ЦК КПСС. А тут вдруг рядом с ним обычный журналист! Секретарь приносит крепкий чай, печенье, дорогие конфеты, и хозяин кабинета приступает к неспешной беседе, длившейся почти час.
Близкие друзья, которым я доверял, допрашивали с пристрастием, о чем со мной говорил целых сорок минут генерал-полковник. Я отвечал: о "бабах", спорте, каких-то пустяках. Не верили, думали, что-то скрываю.
- Ты спросил о причинах высылки, потребовал наказать виновных? - не унимались они.
Как объяснить им, что подобные расспросы и требования выглядели бы смешными. КГБ никогда не раскрывает служебных секретов. Впоследствии мне удалось достоверно узнать об одной из причин столь "высокой чести", оказанной шефом Второго главка. Что бывало нечасто, мое письмо попало на стол самого Андропова, и он начертал краткую, но, видимо, очень важную резолюцию: "Разобраться с трезвой головой!"
Перед тем как протянуть руку на прощанье, генерал сказал буквально несколько слов, ради которых он и вызвал меня на Лубянку:
- Наши люди тоже совершают ошибки. Поздравляю, справедливость восстановлена. Мы не имеем возражений против вашей работы за рубежом.
Через пару месяцев новый генеральный директор ТАСС Владимир Хатунцев неожиданно вызвал меня в кабинет и предложил поехать заведовать отделением агентства в Республике Индия.
- Почему Индия, а не Япония или какая-нибудь европейская страна?
Шеф посмотрел на меня многозначительно и произнес всего одну фразу:
- После политического инфаркта тебе предстоит снова учиться делать первые шаги.
Я глубоко уважал нового генерального директора. Это был серьезный, внимательный к людям человек, талантливый журналист, прошедший суровую школу жизни. Он знал истинную цену всему, не лез без необходимости наверх в начальственные кабинеты и не любил подхалимов. Говорили, что, уходя заведовать отделом в ЦК, Замятин возражал против назначения его на свою прежнюю должность. Но в Отделе пропаганды ЦК сидели умные люди. Они понимали, кто есть кто, и настояли на кандидатуре Хатунцева. Генеральный директор просидел в своем кресле недолго - обширный инфаркт. Тассовцы жалели его от всего сердца.