Бомба в голове

– Это… это не я, – после минутного затишья выдавил наконец он пред ясным взором экзекутора, искусно терзающего его сердце страшной фантасмагорией.

– Нет, Ларий Капитонович, это вы. Это действительно вы.

Потянувшись к столу, доктор стукнул несколько раз по клавишам и повернул в его сторону монитор. С экрана на него смотрело жуткое человекообразное, в котором с трудом можно было выделить какие-либо узнаваемые черты.

– Это запись пятимесячной давности. Всё это время с тех пор мы пытались выдернуть вас из чёрного лабиринта расстройства, и, можно теперь с уверенность сказать, небезуспешно. Теперь, когда ваш мозг в состоянии отражать реальность такой, какая она есть, мы можем подключить к делу ваши эмоции и заняться психотерапией. Тогда процесс восстановления пойдёт быстрее.

Он явно был доволен собой и говорил так, будто выступал перед солидной аудиторией. Как истинный творец, он испытывал особые чувства к человеку, который являлся удачным примером его научной и врачебной практики.

– То, что вы узнали себя, как бы это тяжело для вас ни было, очень хорошо, – продолжал доктор. – Животные, например, не узнают себя в зеркале ни при каких условиях. Только не обижайтесь, ради бога, я не хотел сказать о вас ничего скверного. Я только отмечаю, что функции вашего мозга постепенно нормализуются, вы приходите в исходное состояние, причём более быстрыми темпами, чем следовало ожидать. После такого глубокого кризиса выбраться удаётся далеко не каждому… Но давайте не будем о грустном. Я уверен, у нас с вами всё сложится наилучшим образом.

Он вальяжно раскинулся на диване, будто собирался помечтать о самом сокровенном.

– Теперь мы можем наладить курс реабилитации, опираясь на пробудившиеся мотивы, даже если они ещё не совсем чётко обозначены. Поверьте, то, что с вами было, обязательно должно быть вам известно. И сейчас, зная всё, вы с двойным усердием должны стремиться к прежней жизни, преодолев неприязнь к этому безумцу, – он махнул рукой на экран монитора, – а значит, и страх перед будущим. – Картинка на мониторе исчезла. – Вы ещё упорней должны стремиться к полноценному контакту с миром. Я вам в этом помогу, не сомневайтесь.

Мягкий, убедительный тон доктора сам собой внушал доверие. Он сидел закинув нога на ногу, будто разговаривая на досуге с коллегой, казалось, совершенно не беспокоясь о том, насколько его слова доходят до пациента.

– Давайте попробуем начать с малого. Я буду спрашивать вас простые вещи, а от вас потребуются только односложные ответы: да – нет, хорошо – плохо. Если хотите, можете давать какие-то пояснения, это ваше право. Говорите что угодно, импровизируйте… Только не напрягайтесь так, я не собираюсь вас оценивать. Расслабьтесь.

Он, безусловно, волновался. Боясь своей речи, боясь обнаружить внешнюю неадекватность своего поведения, когда реакция опережала мысли, он больше молчал, создавая впечатление некой притуплённости сознания. Да и вид его пока действительно не внушал оптимизма. Однако на слух он воспринимал информацию вполне сносно. То, что говорил доктор, хоть и не сразу, но доходило до него почти в полном объёме, и даже оттенки речи в виде сарказма или тонкого юмора он вполне распознавал и мог дать им оценку.

– Вчера вы подрались с одним из наших клиентов. Вы были рассержены?

Он растерянно вытаращил на доктора глаза, будто его застали за неблаговидным занятием. Но через мгновение успокоился, словно придя в себя, даже несколько преувеличенно обозначив отсутствие интереса к затронутой теме, и утвердительно кивнул.

– Чем он вам не понравился? – продолжал доктор. – Он приставал к вам? Корчил рожи, толкался, был назойлив?

Было неприятно, когда простыми, казалось бы, вопросами его ставили в тупик. Как можно определить своё отношение к людям, не зная, насколько ты способен увидеть их такими, какие они есть? Требовать отчёта в такой ситуации бессмысленно. Это его путало, в такие моменты он запинался, выдавливая из себя первое, что приходило в голову.

– Что конкретно вывело вас из себя?

– Он омерзителен. – В подтверждение сего факта пришлось состроить соответствующую гримасу.

– Омерзителен? Но он больной, вы должны это понимать. Не всякий человек способен быть приятным настолько, насколько вы этого хотите. Иной раз смысл заключается в том, что правда не соответствует первым впечатлениям. Вы не находите?

Он промолчал, естественно. Как и в прошлый раз, стало непонятно, чего от него хотят. Сейчас он почувствовал раздражение относительно субъекта в белом халате, сознательно отнимающего его время на бессмысленный допрос.

– Вы набросились на самого тихого и безобидного обитателя клиники, в моём представлении ничем не способного задеть вас в принципе. И ему я верю больше, чем вам, хотя соображает он хуже. Вам не кажется это странным?

– Нет.

Ответ прозвучал столь трезво и убедительно, что заставил доктора на мгновение забыть о своей тактике и немало удивиться. Однако спустя несколько секунд он вновь увидел перед собой больного, страдающего странным психическим расстройством, создающего вокруг себя новый, совершенно не похожий на прежний мир.

Главврач сменил позу, чуть подавшись вперёд, как бы давая этим понять, что намерен более внимательно отнестись к словам пациента.

– Скажите, вы добрый человек?

Можно было бы ответить сразу, но доктор словно предчувствовал, что он теперь ревностно относится к любому высказыванию в свой адрес, поэтому более скрупулёзен в обдумывании решений и обязательно повторит этот вопрос про себя.

Добрый ли он человек? Как это можно определить? Сентиментальный точно.

Он вдруг вспомнил, совершенно отчётливо, эпизод из своей жизни, как однажды прогуливался по зелёному летнему скверу, удовлетворённый текущим положением дел и довольный успехами в аспирантуре. Он сладко вдыхал воздух бытия, который в тот момент удачно совпал с ароматом цветущей черемухи и лип. Навстречу ему по аллее быстро шла молодая мамаша, а за ней бежал полутора-двухгодовалый ребёнок. Он заметил их ещё издали, поскольку женщина сразу произвела на него какое-то странное впечатление. Та везла на верёвке игрушечную машинку, которую с немалым усердием пытался догнать карапуз. Но всякий раз, как только малыш приближался к любимому предмету своих игр, мамаша ускоряла шаг и увозила от него красивую вещь на колёсиках на довольно значительно для детских ножек расстояние.

Так повторялось несколько раз. От весёлой игривости, сияющей на лице ребёнка, уже не осталось и следа. Он с детским вожделением достигал наконец источник своего счастья, приседая и чуть ли не касаясь ручками ярко раскрашенной пластмассы, но мать с тупым изуверством дёргала за верёвку, и машинка опять уезжала от него в неизвестность, отчего он неопределённо хмурил брови, удивлялся, но стоически пока не уступал накатывающей комом обиде.

Когда они поравнялись с ним, мать в очередной раз не дала малышу насладиться радостью жизни, выдернув игрушку из-под самого его носа. С гортанным хохотом она отбежала на несколько шагов вперёд, весело крикнув: «Костя-а-а. Давай-давай догоняй».

«Ну хватит уже!» – точно металлом по асфальту, резануло внутри негодование. У него сжалось сердце. Он безумно любил детей, и столь бесчеловечную пытку этого милого беззащитного существа практически уже не мог сносить.

Мальчишка, конечно, заплакал. Глупая мамаша, совсем не понимавшая, похоже, своей вины, резко оборвала спокойный утренний моцион малыша. Не предвещавшая никаких неприятностей прогулка, наверное, в очередной раз закончилась одёргиванием, непонятным недовольством родительницы, поселяя в душе ребёнка горький осадок обиды и несправедливости.

Ему до такой степени стало жалко малыша, что он ещё долгое время не мог тогда успокоиться. Он переживал этот эпизод, как будто это произошло с ним, остро чувствуя противостояние детского сердечка грубой простоте родительской навязчивости. Он живо представлял, как бы тот радовался, когда без малой доли каких-либо усилий малышу досталась хоть часть той теплоты и душевности, которую он сам испытывал к детям. В подобные минуты на него всегда накатывала странная помесь любви и раздражения, один такой эпизод способен был расстроить его неимоверно. Сейчас он только вспоминал, что было, но переживания за ребёнка вопреки отдалённости во времени пришлось испытывать ещё ярче, чем тогда, ещё эмоциональнее.