Страница 4 из 8
– Мы все узнаём новости из одного телевизора, – Дохля пожал плечами. – Кто знает, где правда, а где слухи?.. Тем более, даже сплетни сейчас не очень-то расходятся с новостями. Мы живём вполне свободно…
Далго-По остановился. Математик стоял, шмыгая своим длинным носом, рукавом вытирая с него повисшие капли. Казалось, Весельчак хочет стукнуть своего компаньона или укусить, но пока ещё сдерживается – так сильно он вращал глазами, глядя на товарища:
– Ей-богу, у тебя паралич мозга и всего остального!.. Он живёт в разрушенной стране, сдыхает от голода, боится, что его самого съедят люди, которых он когда-то считал земляками, он потерял семью, будущее, надежду!.. – Весельчак, казалось, захлебнулся в эмоциях и на мгновение остановился. – Мы презираем самих себя – вот! Мы не имеем права жить!
– Ладно, успокойся, – Дохля схватил его за запястье своими сучковатыми пальцами, словно клещами. – Ладно, считай, что я с тобой согласился: жизнь говно, вся история Мунга – это цепь неудач и ошибок, наши правители – проходимцы, бандиты, разорители страны, мутанты и прочее, прочее, прочее… А что дальше? Мстить некому. Что ты предлагаешь? Повеситься вот на этой берёзе?
Далго-По стоял против своего товарища и тоже шмыгал носом, глядя на его рваные карманы пальто:
– Прежде чем вешаться, отдай мне своё пальто, я хотя бы карманы заштопаю.
– Погоди. Тебе что, нечего сказать?
– А что я могу тебе сказать… – Весельчак передёрнулся всем телом от утренней прохлады и охнул. – Многие мои слова сами для меня неожиданность… Я нарочно не думал об этом – любой негатив убивает организм, а уж истощённый организм тем более… Для меня это открытие: ей-богу!.. Я спал в куче гнилого тряпья, страдал от голода и холода, а внутри меня что-то вызревало, склеивалось в длинные предложения и логические фразы… – он как-то по-ребячески хихикнул. – Твоя глупость, долгополый мохлик, твой дурацкий вид стали сильнейшим катализатором. Если бы не ты, я бы ещё долго носил в утробе этого монстра.
– Я польщён! – математик театрально приподнял старую изжёванную шляпу на своей голове, больше похожую на перевёрнутое гнездо. – И что же этот монстр внутри тебя говорит о нашем будущем?
– Ничего. Молчит сволочь.
– Я про то, что же нам делать теперь? Может быть, отправиться к воротам? Какая разница где подыхать – тут или у пластикоидов. Там хотя бы можно утолить своё любопытство, а здесь уже всё известно – мусорные кучи, мизеры, холод, сырость… Финал тоже известен – сдохнем где-нибудь в кустах или в старых тряпках, где спим.
Далго-По посмотрел на своего товарища с нескрываемым любопытством и вниманием, будто увидел в нём что-то необычное:
– По-моему, у тебя внутри тоже завёлся монстр… Я ещё не знаю, как мне поступить, скажу откровенно… Я привык к такой вот дурацкой родине: лишения, эти мёртвые дома и печальные деревья…
– Чушь какая! – фыркнул Дохля. – К голоду и холоду невозможно привыкнуть. Если бы я знал, если бы пластикоиды не пичкали меня карбоном, не резали как подопытную крысу – я бы первый побежал к воротам.
Далго-По шёл молча, не отвечая своему спутнику, то ли обдумывая как ответить лучше, то ли прислушиваясь к своему внутреннему голосу, который в последнее время стал слишком агрессивен и обидчив.
– Я не согласен, что к голоду невозможно привыкнуть, – выдал он и, кажется, сам удивился своим словам. – Я научился даже получать какое-то эстетическое удовольствие в голоде. Мне кажется, я даже научился чище думать.
Дохля хмыкнул как-то издевательски:
– Чище или чаще?
Хмурый Весельчак не обиделся. Или просто не заметил:
– Представь, что ты не страдаешь от хреновой жизни, представь, что ты голодаешь сам, специально… Ну, это такая медитация, йога… Типа это упражнения, чтобы стать просветлённым… Ну, хочешь – бессмертным!.. Можешь смеяться сколько влезет, но, поверь мне, это помогает. Если бы я не развернул свои мозги на сто восемьдесят градусов, я бы уже давно окочурился!..
В тумане показалась гигантская тёмная фигура со зловещими очертаниями: огромной головой и распахнутыми над землёй крыльями. И только приближаясь, можно было рассмотреть пугающее чудовище – это был пластмассовый мультяшный утёнок с поднятыми, загнутыми на концах, крыльями и раскрытым лопатообразным клювом. В народе его метко прозвали «драконом», хотя тот был выставлен перед входом в городской парк, чтобы завлекать детей и их родителей.
– Ты прав, – заметил Дохля. – Наши правители совершенно потеряли вкус и чувство прекрасного – они давно превратились в чудовищ. Вот, наглядный пример! – он вытянул руку в сторону гигантского уткодракона. – Даже сказочный утёнок, сделанный по их распоряжению, похож на зауропода.
– Ты говоришь о наших правителях, будто они до сих пор живут рядом с нами, – Далго-По улыбнулся: как быстро менялось мнение его собеседника – просто флюгер в ветреную погоду! – Понятно, хочешь взять реванш за молчаливое прошлое. А по мне: лучше всего подумать, как жить дальше.
Дохля махнул рукой:
– Разве это жизнь! У меня просто не хватает смелости наложить на себя руки, вот только поэтому я и дышу этим прокисшим воздухом.
Они шли вдоль решётчатой кованой ограды с острыми пиками вверху, плотно заросшей повителью, которая уже засохла и больше напоминала солому, поднятую на вилы. Туман заметно редел: можно уже не бояться, что кто-то высочит из ниоткуда и схватит тебя за горло. В глубине парка открывались тёмные силуэты статуй в самых различных позах: мать, кормящая ребёнка, двое мужчин склонились над шахматной доской, девочка-акробат, стоящая на одной руке, двое влюблённых, смотрящих в светлую даль… Все они были заняты чем-то важным и радостным, потому что у всех на открытом и добром лице светилась улыбка. К одной такой статуе, изображавшей маленького мунговца на плечах у папы, они подошли, не сговариваясь. Пластиковый мальчик кому-то радостно махал обеими руками, не боясь свалиться с папиного плеча, а папа одной рукой держал сына, а другой тоже приветствовал кого-то значительного и прекрасного, как майское утро. Математик подошёл к статуе вплотную, упёршись в постамент животом, и задрал вверх голову.
– Очень хороший карбон, – сказал он и щёлкнул пальцем по большому ботинку на постаменте. – Ни один палец не отвалился. А ведь столько лет уже прошло… Как ты думаешь, когда все мунговцы вымрут и всё это безобразие вдруг обнаружат неизвестные исследователи, что они подумают?
Далго-По ехидно оттопырил и без того большую нижнюю губу:
– Напишут в отчёте, что нашли кладбище… Вон памятник девочке, которая упала с брусьев… Вон там могила двух шахматистов, которые умерли от голода над доской… – он похлопал пластмассового отца семейства по ноге. – А тут покоится прах отца и сына…
– Ага, и Святого Духа, – сыронизировал Дохля. – Ты погляди, как они улыбаются! – он поднял вверх ладонь, будто держал на ней что-то невидимое. – Если бы я прилетел на неизвестную планету, а там повсюду торчали довольные рожи, я бы подумал, что попал в Рай.
– Ну да, – согласился Далго-По. – Если не от кого будет узнать правду, пришельцы решат именно так… Только вот в Раю живые люди, а тут куклы. Пластмассовый рай… Вот поэтому Мунга мерзкая страна. Лжёт даже на собственной могиле… Ей-богу, я когда-нибудь решусь и отправлюсь к воротам. Надо лишь убедить себя на сто процентов.
Математик развернулся и пошёл прочь от памятника.
– Если ты и пойдёшь к воротам, то только со мной, – бросил он через плечо.
Самолёт вынырнул из редеющего тумана всё-таки неожиданно, словно катился им навстречу. Его тупое слегка голубоватое рыло с вогнутыми широченными стёклами, обнявшими кабину пилотов, с массивными шасси и колёсами в человеческий рост, высокий постамент из гранита – всё это снизу для простых людей казалось внушительным и величественным, как древний сфинкс. Вместо трапа к передней двери самолёта возвышалась каменная лестница с такими же массивными перилами, словно это была лестница не в обычный пассажирский самолёт, а в зал для коронации царственных особ. Честно говоря, это выглядело неуклюже и безвкусно, даже глупо…