Страница 3 из 7
Евреям – в особенности. С 1818 года по баварской конституции им гарантировалась свобода вероисповедания. Однако, государство, позиционировавшее себя в качестве католической монархии, сделало достаточно для того, чтобы баварским евреям жизнь медом не казалась.
К примеру, в городах евреям разрешалось селиться только в пределах определенного района. И даже на это не всякий мог получить разрешение от магистратского чиновника. Более того, чтобы вступить в брак, евреям тоже требовалось официальное разрешение. Обычно право на вступление в брак получал только один, самый старший в семье, сын. А прочие? Пусть сами выбирают путь. Тем более что выбор был не богат: терпеть, креститься или покинуть Баварию.
Покинуть? Хорошая мысль! Однако, соседние германские государства были тоже весьма далеки от религиозной терпимости. Существование евреев и там обставляли множеством ограничений, иной раз еще более «веселых», чем в Баварии. На фоне этих ограничений даже жизнь в пределах черты оседлости в Российской империи казалась вполне приемлемой. А относительно недалекая Франция вообще виделась светочем свободы. Однако то и дело этот светильник разума сотрясали революции. А где революции, там и погромы. Не правда ли?
Далекая Америка казалась гораздо более заманчивой страной для потенциальных эмигрантов. По слухам, за океаном любой мог стать миллионером. В это верилось с трудом. По слухам, там совсем не было антисемитизма. В это не верилось совсем. Впрочем, почему бы и не попробовать?
Наиболее смело решались на эмиграцию в Америку именно бедняки. На «старом континенте» им искать было нечего. Евреям – тем более. Практически в любой европейской стране к евреям относились тем более терпимо, чем толще был у них кошелек. А уж если беден – не обессудь! Так не лучше ли уж податься туда, где светила какая-никакая а надежда? Хотя один переезд, как говорится, равен пожару.
В 1839 году старшие братья Штрауссы, Йонас и Липпман, уехали искать счастья в Америке и обосновались в Нью-Йорке. В 1845 году, после смерти отца, семейство Штрауссов поняло, что теперь их ничто не держит не только в Буттенхайме, но и в Баварии тоже. Было распродано все, включая дом. В июне 1847 года Ривка Штраусс получила выездную визу и паспорт. В паспорт были вписаны трое ее детей: Майла, Фогеле и Леви. Паспорт был надеждой на новую жизнь.
А начиналась новая жизнь с изматывающего путешествия в Америку. Сперва семейству Штрауссов предстояло пересечь всю Германию с юга на север, чтобы в Гамбурге сесть на корабль. Сейчас, на поезде, это занимает несколько веселых часов. В те годы, когда семейство Штрауссов покидало Европу, по всей Германии уже полным ходом велось строительство железных дорог. Еще через несколько лет благодаря им будут отменены внутригерманские таможенные тарифы. Железные дороги фактически объединили Германию в единое государство за десяток лет до того, как это сделал «железный канцлер» Отто фон Бисмарк (Otto Eduard Leopold von Bismarck-Schönhausen) (1815 – 1898). Чуть позже, мы увидим (см. стр. 48), как чудесная стальная нить свяжет воедино еще более гигантскую территорию, Соединенные Штаты Америки.
Но семейство Штрауссов новым видом транспорта так и не воспользовалось. До Гамбурга они добирались на дилижансах. Это заняло неделю. В конце июня они покинули Европу навсегда. Корабль взял курс на Нью-Йорк.
Регулярные трансатлантические рейсы между Америкой и Европой начались в 1816 году. Первые суда ходили под парусами. Поэтому путешествие между континентами могло занять две недели, а могло продлиться и месяц. Как повезет с ветром. Трансатлантические суда назывались почтовыми, потому что главным образом, они перевозили почту, а пассажиров брали как бы между прочим. О комфорте говорить не приходилось. Даже пассажиры первого класса размещались в маленьких каютах. А пассажиры четвертого класса вообще ехали в трюме, где для них специально были построены двухэтажные нары.
Удобств для пассажиров не прибавилось и после того, как на трансатлантические трассы вышли пароходы. Впрочем, долгое время пароходы имели парусную оснастку. Паровая машина потребляла много угля, более 1 т в час, и поэтому, пока позволяла погода, корабли шли под парусами. К 1847 году, когда наш герой плыл через океан, пароходы все еще оставались «гибридными».
Как и большинство бедных еврейских семей, перебиравшихся из Европы в Америку, Штрауссы занимали самые дешевые места четвертого класса. Это значило ютиться под палубой, где не было ни окон, ни свежего воздуха, ни туалетов. Поэтому, если погода стояла хорошая, эмигранты весь день проводили на палубе. В случае же непогоды приходилось мучиться в задраенном трюме.
Немаловажный вопрос в длительном плавании – питание. Всех пассажиров кормили достаточно однообразно. Пассажирам четвертого класса доставались обычно вареные бобы с солониной, иногда изрядно протухшей.
Можно не сомневаться, что еврейские эмигранты, как правило, люди религиозные, соблюдая кашрут, такую еду есть бы не стали. По флотским правилам тот, кто отказывался от общего стола, должен был готовить сам, для чего иметь с собой запас продуктов, а также посуду: котелок, сковороду, кружку, чайник, нож, вилку и ложку. Набор продуктов обязательно включал большое количество галет, муку, картофель, чай, сахар или патоку, сушенное или копченое мясо. Запас продуктов и посуду следовало предъявить помощнику капитана. Без этого пассажир на борт не допускался. Продукты хранились на камбузе, и выдавались владельцу в момент приготовления еды. Но все равно к концу путешествия запасы плесневели и изрядно портились.
Если везло, и погода была ясная, главным испытанием на корабле для пассажиров была скука. В противном же случае, когда корабль попадал в мало-мальскую качку, почти все пассажиры страдали от морской болезни. А сороковые широты, в которых шли корабли из Европы в Америку, не зря назывались «ревущими». Иной раз здесь, казалось бы, без причины, поднимались огромные волны. Так что морское путешествие бедные эмигранты должны были запомнить. И сойдя на берег в Нью-Йорке почувствовать, что путь назад закрыт навсегда. Даже если и удалось бы насобирать денег на обратный билет в Европу, от одной мысли о повторном морском путешествии многих явственно мутило.
Песня эмигранта
И сказал Бог Авраму: «Уходи из страны твоей, от родни твоей из дома отца твоего в страну, которую я укажу тебе».
Бытие, 12:1
И пока плещет в борт атлантическая волна и, слава Богу, нет на горизонте бури, выберемся из мрачного трюма, поглазеем вокруг и поговорим об эмиграции и об эмигрантах. Вон, сколько их собралось на палубе!
В русском языке после 1917 года слово это имело устойчивую отрицательную коннотацию. А как же могло быть иначе? Советские пропагандисты старались изо всех сил и черной краски для белых эмигрантов не жалели.
По звериным тропам крались те в страну Советов, чтобы всячески вредить рабочим и крестьянам. Гайки на рельсах откручивали. Или опять же гайками заклинивали шестеренки, чтобы сломать на заводе токарный станок со звонким названием «ДиП», «Догнать и Перегнать!» В крайнем случае, могли бывшую усадьбу спалить, как в рассказе «Ханский огонь» М.Булгакова.
Мысль о том, что предводитель уездного дворянства для чего-то зловредного возвратился из Парижа в родной Старгород, не казалась слишком смешной даже молодым смехачам И. Ильфу и Е. Петрову. Вопрос о том, какого лешего было ему покидать уютный Старгород ради блистательного, но чужого города Парижа, к тому же зная французский на уровне: «Мсье, же не манж па сис жур», как бы выносился за скобки. Все и так знали, что это был за леший.
Перековавшийся в красного графа Алексей Толстой, вернувшись из Парижа, авторитетно подтвердил: плетут, плетут эмигранты козни против Советской России. Для пущей убедительности даже красочно описал зловещую эмигрантскую жизнь. Впрочем, как известно, граф врал обильно и радостно. Потому особой веры ему не было.