Фантазии

Горшенев гладко выбрит, причесан и от него приятно пахнет — мужской лосьон после бритья. С изумлением Лиза замечает свое отражение в зеркале: пепельные волосы слегка вьются и свободно ниспадают на плечи, зеленые глаза немного подкрашены, четко очерченные губы тронуты матовой помадой кофейного оттенка.

Привычное темное платье, теплая укороченная синяя курточка — Лиза уже смотрит на себя сверху вниз — любимые черные ботинки. Все так, как и должно быть. Но страшно то, что Стогова не понимает, когда успела одеться.

Миша ловит ее растерянный взгляд и спрашивает, строго так, прямо по-отечески, будто заделался ее покровителем, и это раздражает Лизу:

— Болезнь возвращается?

— Что? — шепчет блондинка, но спохватывается. — Ерунда. Бывает… То есть… э-э-э… Миш, давай так: я к тебе не лезу с расспросами, а ты меня оставляешь в покое. А Костя еще свое получит — козел.

Горшенев угрюмо кивает, и по его лицу Лиза понимает, что он это так не оставит. Миха явно намерен понаблюдать за ней.

— Едем? — немного нервно спрашивает Стогова, юркнув мимо Миши.

— Едем, — отвечает он, провожая Лизу взглядом, который можно охарактеризовать как слишком пристальный с загадочным блеском в самой его глубине.

Когда взойдет весна

И смерти вопреки…

Комментарий к

“Смерть на балу” ( из зонг-оперы “TODD”)

https://youtu.be/kDzjScf_t0A

========== Часть 5 ==========

Летел и таял — не соберу.

Летел и таял.

Больше не тает.

Завтра я еще не умру,

Но кто его знает.

Завтра — это так далеко…

— Что было в том сне? — спрашивает озадаченная Надя, глядя на Лизу, которая равнодушно раскладывает вещи по полкам своего шкафа. Она снова дома. Гастроли пока окончены, и Стогова может немного перевести дух после странной поездки, которая снова не отложилась в ее памяти.

— Ничего особенного, но в то же время… — Лиза присаживается на край кровати, задумчиво уставившись в стену напротив. — Как будто он хотел донести что-то важное…

— Расскажи мне, — настаивает Надя, а Стогова вдруг поворачивается к ней и спрашивает:

— Надь, я «психушке» лежала?

Подруга совсем не удивляется, как Миша тогда, в отеле. Она кивает, отвечая:

— Да. Лежала. Тебе тогда поставили диагноз такой… — девушка хмурит лоб, напрягая память, и продолжает неуверенно: — Кажется, что-то с шизофренией связанное. Тебе все кто-то мерещился, а потом еще и это… обсессивно-компульсивное расстройство. Фиг знает, что тебе там виделось.

Лиза слушает и наблюдает за таким знакомым лицом подруги, которое теперь будто искусственное. Как в том дурацком фильме «Дом восковых фигур». И зачем она вообще его смотрела? А когда она его смотрела?

— Надь, — снова говорит Стогова, не мигая и не двигаясь. — Что конкретно я говорила тогда?

Подруга натужно улыбается, словно ей в ягодицу тычут иголкой, а пошевелиться нельзя, и все-таки произносит:

— Ты утверждала, что Миша Горшенев может умереть.

«Миша Горшенев может умереть. Миша Горшенев может умереть. Миша Горшенев может… умереть. УМЕРЕТЬ…».

«Что тебе помешает умереть? Сам нарываешься…».

От напряженного молчания и дикой головной боли у Лизы начинает искажаться картинка. И вот Надя уже и вовсе не Надя, а так — облако, чей-то силуэт, некто неизвестный, незнакомый.

Стогова клонится вправо и ощущает под головой мягкую пружинистую подушку. Она хочет к Мише. Он надежный, свой, родной. Он ее защитит от этого безумия.

— Пожалуйста, — шепчет Лиза, — пожалуйста, кто-нибудь позвоните Мише. Пусть он приедет. Мне плохо… пожалуйста…

И губы как-то сами собой начинают нашептывать слова, которые складываются в предложения, и эти самые пересохшие губы вдруг освобождают то, что пряталось внутри девушки — она рассказывает…

***

Сон первый.

У тихого пруда она гулять любила.

За нею наблюдал я с дуба каждый день…

Раннее утро. Небо вдали едва тронуто бледно-розовыми всполохами рассвета. Лето. Стрекот саранчи. Пахнет соснами и водой. Где-то впереди квакают лягушки, подсказывая прогуливающейся парочке расположение пруда. Парочка, медленно идя по аллее, тихо беседует.

Говорит Миша. Он что-то рассказывает Лизе.

Она не запоминает. Не нарочно, просто не может запомнить, как будто так и надо.

На Мише темная рубашка, наполовину расстегнутая на груди, черные джинсы, тяжелые ботинки. Красивые густые каштановые волосы начесаны и взъерошены. Он такой молодой и полный сил. Высокий, стройный и улыбчивый. А глаза у Миши светятся, когда он произносит какие-то простые истины, касающиеся жизни Лизы, но она ничегошеньки не может закрепить в памяти.

И вот они медленно приближаются к пруду. Лиза отчего-то подходит к воде и прислушивается. Миша стоит позади нее, но на расстоянии нескольких шагов.

Вдруг слышится всплеск воды, характерный для спокойной гребли. Совершенно точно, это весла окунаются в воду.

Лодка выплывает из тумана как-то неожиданно и в то же время ожидаемо. В ней сидит Человек* в черной одежде. Он молча причаливает, ждет, когда Лиза сядет в лодку, и она делает к нему шаг, затем второй и уже забирается в деревянное суденышко. Звенит цепь, что, как оказывается, до этого удерживала лодку. Цепь намотана на кол, торчащий из земли. Лиза видит, как Человек берется за весла и лодку тихо относит от берега. Но внезапно цепкие руки ухватывают девушку за плечи и выдергивают из судна, а затем, когда Лиза осознает, что ей не дали уплыть с тем Человеком, она оглядывается на Мишу, почему-то орущего на нее с таким праведным гневом, что ей становится немного не по себе. Особенно, когда Миша в порыве ярости выпаливает:

— Ты дура, что ли? Он же мертвый! Ты куда с ним намылилась? Рано тебе еще, ясно? Сиди тут пока…

И вот он уже ведет ее обратно, а Лиза все оглядывается на то место, где в густом тумане скрылся Человек. Она чувствует лишь легкую досаду. Она рада, что Миша спас ее, она понимает, что это важно. То, что произошло и происходит, это нечто важное…

***

— …и я, я проснулась, — устало говорит Стогова, смежив веки и все так же лежа на кровати в своей спальне. — И тогда вдруг разревелась. На постер Михи взглянула и завыла белугой. Точно помню, я сказала… Господи… — Лиза в отчаянии широко распахивает глаза и, вскочив, кричит на всю квартиру: — Надя! Он должен умереть! Должен!

— Лиза! Лиза! — кто-то трясет ее за плечи, и девушка, вздрогнув, изумленно встречает взгляд темных глаз. — Лизка, ты чего? Ебанулась, что ли?

— Миша? — непонимающе моргает девушка, вытягивая шею и пытаясь за широкими плечами Горшенева разглядеть Надю, но Миха поясняет, поняв, кого ищет Лиза:

— Твоя подруга позвонила мне и укатила. — Горшенев отпускает Стогову, и та тихо присаживается на краешек кровати. — Ты это, поспи немного. А то… нагородила тут.

— Чего нагородила? — Лиза вскакивает и хватает Миху за руку, повиснув на нем так, словно он ее последняя надежда. Девушку колотит от ужаса. С ней явно что-то не так, иногда картинка окружающего ее мира как-то искажается и словно расплывается.

Миша смотрит на Лизу спокойно, но очень внимательно, и она замечает между его темных бровей складку, что обычно залегает тогда, когда он сосредоточенно думает.

— Ты сказала, что я должен умереть, — Горшенев произносит это так обыденно, что у Лизы перехватывает дыхание. Сама эта мысль не может даже выдвигаться на рассмотрение. Никогда. Нельзя. Лиза не хочет допускать подобного обсуждения.

— Пф… — фыркает она, хрипловато и нервно смеясь. — Бред какой-то.

— Точно. Бред.

— Есть курить?

— Есть. — Миша сам прикуривает сигарету, а потом, выдохнув дым и сощурив темно-карие глаза, спрашивает: — Я правда тебе снился тогда? Сколько тебе было лет?

— Четырнадцать. И да, это правда. Я не знаю, почему ты мне приснился. И как вообще это возможно, если ученые утверждают, что в своих снах мы видим только тех, кого встречали хотя бы раз в жизни. Ну или кого заметили мельком по телевизору, в журнале или на афише. Я уверена, что не знала твоего лица до того сна. — Лиза вскидывает на Горшенева строгий взгляд. — Я только потом как-то услышала «Лесника», а мир мой перевернулся из-за клипа «Ели мясо мужики». Я чуть не умерла от ужаса, сообразив, что ты тот парень из моего сна. Тогда все и началось.