Страница 4 из 22
Вечером нашу группу пригласили в рабочий клуб. Представитель этого клуба, сухонький мистер Джонс, появился у нас за ужином. Его сразу же посадили во главе стола, окружили самыми интересными, как нам казалось, нашими людьми. Мистер Джонс лучился счастьем оттого, что он находится в центре внимания, на острие контакта двух стран, старался держаться молодцом, расправлял плечи.
– …Мистер Джонс… женат уже четвертый раз… Передайте дальше… четвертый раз.
Мистер Джонс ревниво смотрел, как сенсация эта распространяется среди нас, победно улыбался.
– Мы сейчас поедем в рабочий клуб! – перевели слова мистера Джонса.
– С нами поедет мистер Джонс? – спросил Маркелов.
– У мистера Джонса своя машина!
Машина эта была действительно припаркована у отеля (чем-то напоминала она мне старый ботинок).
В клубе было тесно, уютно. В одном конце зала была сцена, в другом – стойка. Я оказался за крайним столиком, со мной сидели двое англичан. Первый – стеснительный, мучительно краснеющий паренек, видимо, и со своими соотечественниками общающийся туго, – пришел сюда, наверно, в надежде, что с русскими развяжет этот узел, заговорит о главном, свободно и легко.
Второй англичанин настолько походил на моего соседа по лестнице Колю, что я слегка ошалел. На сцене появились двое рабочих – один плотный, с бородой, другой рыжий, в крупных веснушках, – и, играя на аккордеоне и гитаре, начали петь. Зал подхватил дружно – спелись давно! Потом нам несли пиво, мы повытаскивали наши «стеклянные сувениры» – не зря волокли этот груз! И мы тоже размягчились, развеселились, распелись… Стоило ехать! В первом часу ночи, растроганные, разгоряченные, вперемежку с хозяевами мы выходили на улицу. Мистер Джонс, пошатываясь, пытался залезть в свою машину, друзья его вытаскивали, мистер Джонс шутливо отбивался. Один из его друзей, дурачась, свистел, изображая полицейского.
Утро настало хмурое, наконец-то «типично лондонское». Зевая, все молча рассаживались в автобусе. Молча и хмуро бродили мы по холодному, неуютному Вестминстерскому аббатству. Покрытые белым полированным мрамором могилы знаменитых людей радовали не больше, чем любые другие могилы. Кроме того, наша переводчица Лида, которая в клубе особенно мне приглянулась, не расставалась с долговязым Славиком из Читы… Не понравилось мне это аббатство!
Потом мы переезжали на автобусе мост – сзади поднимался знаменитый парламент с трепещущим на ветру английским флагом, внизу простиралась серая, широкая, раздуваемая ветром Темза.
После обеда я отправился погулять по городу. Я понимал, что это уже на прощанье. Было грустно, одиноко, и, как ни странно, хотелось немножко поработать. Я вышел на пеструю площадь Пиккадилли. Посреди нее возвышался маленький бронзовый Эрот, но колоний хиппи возле него не оказалось, и вообще ни одного хиппи за все время мне не встретилось.
Потом я брел по какой-то улице, услышал сверху гул и, подняв голову, увидал, как узкий коридор неба между домами переползает самолет абсолютно незнакомой окраски. И тут я особенно остро почувствовал себя – в другом мире! Постой. Запомни… Ведь для этого ты и прибыл сюда.
Вечером я никуда уже не пошел, зачем? Главное схвачено! Сидел в номере, смотрел телевизор. Кроме того, скопилась кое-какая постирушка. Разгоряченный, довольный проделанной работой, я развешивал в ванной свои вещи, и тут послышался тихий стук.
Кому это я мог здесь понадобиться?
– …Йез!
Дверь медленно растворилась, вошел Маркелов.
– Грустно стало одному в номере сидеть. Давай, что ли, сходим куда-нибудь?
– Да надоело пешком ходить. Да и денег не осталось ни пенса.
– Деньги есть… Ни копья еще не потратил!
– Ты – лучший! – искренне сказал я ему.
На Стрэнде мы посмотрели витрины лондонских театров, сунулись даже внутрь… «Не по деньгам!» Потом оказались на улице прессы Флит-стрит. Маркелов (опытный наш «ездок») каким-то узеньким переулочком провел меня в знаменитый журналистский паб «Олд чешир чииз» («Старый чеширский сыр»). Паб расположен в здании семнадцатого века, наверх поднимается узкая деревянная лесенка, сам пабчик корявый и маленький, на деревянном полу опилки для сбора грязи с подошв. Но чем паб проще и корявее (а значит, старше), тем он в Лондоне котируется выше! – пояснил Маркелов… Не зря он должность занимал! Разбирался. Этот «пабчик» оказался самый знатный. В маленькой комнатке с узкими деревянными скамейками по бокам и собираются ведущие лондонские журналисты: обмениваются идеями, разрешают споры, заключают пари. Причем расплата порой бывает довольно неожиданной: седой почтенный джентльмен, выслушав обстоятельно другого, кивнул, положил на стойку трубку, взялся за брюки и быстро, но спокойно показал присутствующим свой зад. Вот так чопорные англичане! Гул, хохот, крики нарастали. Мы с Маркеловым выпили по жестянке пива и спустились в переулок…
– Не нравится мне здесь, – проговорил Маркелов.
– Почему?
– Потому! Например, полно повсюду грибов, белых, красных – не собирают! В Гайд-парке! В Кенсингтон-гарденсе! Не берут! Гордые, что ли?.. Не по-нашему это!
– Зато по-ихнему, – сказал я.
Мы сделали из газеты лукошко. Расшвыривая палками листья, долго шастали в Сохо-сквере.
– Подберезовик! – закричал вдруг Маркелов. – …Ну подивились, и ладно.
Утро нашего отъезда выдалось тихим и солнечным. Мы собрались у автобуса. Огромные окна дома напротив обычно были зашторены атласными сборчатыми занавесками, а тут, подняв глаза, я увидал, что одна из занавесок отогнута и у края огромного окна стоит молодая красивая женщина в длинной рубашке. Она встретила мой взгляд, улыбнулась и опустила занавеску. Может, это и была сама Англия? По случаю отъезда настроение было сентиментальным… Мы сели в автобус, чтобы ехать на аэродром Хитроу. Сидя в глубоком кресле, я читал на прощанье английские газеты… Да-а! Подарил англичанам самое ценное, что имел, – свою кепочку, а фунт все равно продолжает падать… Жаль!
Автобус тронулся. Последний раз мелькнули ларьки с пестрыми журналами, седые розоволицые джентльмены…
Гуд бай!
Крылья любви
Постепенно я осознал: лучшее в заграничных путешествиях – наши люди, осуществляющие в этих поездках свои мечты, порой неожиданные. Показывали себя!
Помню, как на площади Революции в Москве, рядом с могучим памятником Марксу, заметенным по пояс снегом, собирались в автобус туристы из разных городов, чтобы лететь через Москву в Италию. Молча и мрачно влезали они в салон, пробившись сквозь февральскую вьюгу, и сидели скукожившись. С кем я лечу? Что за чучела? Потом я понял, что то же самое они думали про меня. А кто мы, как не чучела? Как живем?! Группа из Казани так и не прибыла – у них пурга, и все (кроме меня) стали кричать: хватит ждать, так мы все опоздаем! Вот она, «дружба»! Почему я молчал? Да так… В казанской группе была одна: пересекались в маршрутах. Автобус рванул в аэропорт. И я, что интересно, не вышел…
Вариант, конечно, не лучший – оказаться в Венеции в феврале. Нас привезли из аэропорта на пристань, мы втиснулись вместе с другими пассажирами в речной трамвайчик с красивым итальянским названием вьяпоретто – и поплыли. Долго шла какая-то промзона – ржавые доки, стены заводов: такого мы насмотрелись и у нас.
О! Вот, наконец, и дворцы. Но восторга не было. Конечно, Венеция всегда Венеция. Но и февраль всегда февраль! Низкие тучи, порывистый ветер, выбивающий слезы. Вдобавок ко всей этой пакости – то были еще советские годы, и казалось, что навязчивый советский сервис дотянулся и сюда. Больше всего тревожила судьба чемоданов: их укатили куда-то вдаль и где-то там, видимо, погрузили на что-то. Свое «счастье» я уже знал: если хоть один чемодан затеряется, то это будет именно мой. Вслух, конечно, я этого не говорил: в советской тургруппе нельзя выделяться, особенно в худшую сторону. Разместившись в отеле (комнатки – гробики), все спустились к завтраку.