Янтарная комната (ЛП)

— Я не знаю, герр Кох, — сказала она и отлично изобразила смущение.

Коху это жеманство очень понравилось. Его раздевающий взгляд стал требовательнее, и Яна буквально почувствовала, как его руки скользят по её коже.

— С тобой так никто не говорил?

— Нет.

— Нужно проверить эту народную примету. Пылкость можно определить только тогда, когда её вызовешь. Не разочаровывай мазуров, Яна. Когда у тебя свободный день?

— Это определяет старшая сестра Вильгельми.

— Глупости! Это определяю я! — Кох поднялся на две ступеньки вверх, но все равно оказался на несколько сантиметров ниже Яны. Это его не удивило — все женщины, побывавшие в его постели, обычно были выше. Да и какое это имеет значение? Среди подушек он был гигантом.

Он попытался обнять Яну за талию, и она, молчаливо защищаясь, отступила вверх по лестнице, что для Коха стало неожиданностью. Большинство женщин, которых он «завоёвывал», считали за честь, если такой мужчина клал руку им грудь, когда прицеплял орден.

— В чём дело? — спросил сердито немного сбитый с толку Кох. Глаза Яны сверкнули, и он ждал объяснений.

— До меня ещё не дотрагивался ни один мужчина, герр гауляйтер, — сказала она почти жалобно.

— Этого не может быть! Ты что, до сих пор жила среди слепых?

— Все вокруг за мной присматривали. Дома — отец и старший брат, в общежитии — заведующая, в больнице — старшая сестра.

— Правда?

Кох подошёл ближе, вытянул вперёд руки, растопырил пальцы и неожиданно прижал их к груди Яны. Она оцепенела и стиснула кулаки, ей нестерпимо захотелось треснуть Коха по широкому носу. Но это, как она ясно понимала, означало бы для неё конец. Высылка из Кёнигсберга в рабочий лагерь для восточных рабочих. А если раскроется, кто она на самом деле, то в концлагерь или сразу смертный приговор. У Коха для этого достаточно власти. Ни один «независимый» судья не осмелится пойти против него. Незаменимых судей нет…

— В среду у тебя будет свободный день! — сказал Кох и сжал её груди. От этого прикосновения его глаза жадно заблестели. — И мы отпразднуем мазурский праздник любви.

— Я… я не знаю.

— Я знаю, и этого достаточно. В среду вечером, Яна. Я заеду за тобой. Поедем в чудесный охотничий замок… Он тебе понравится.

— Если старшая сестра меня отпустит.

— Не сомневайся. Как зовут этого дракона?

— Фрида Вильгельми, городская больница.

— Ну, тогда до среды, Яна.

— Да, герр гауляйтер.

Кох ласково похлопал её по щеке, и, когда она спускалась по лестнице, долго смотрел ей вслед, пленённый раскачивающимися бёдрами, которые пробуждали в нём дикие фантазии. Какая женщина! Проклятье, что за женщина!

С великолепным настроением он вошёл в зал номер тридцать семь, как раз когда доктор Волтерс воскликнул:

— Надо немедленно связаться с Пушкиным! Если там побывал спецторяд Розенберга, мы можем позабыть о пропавших предметах.

— Что там с Розенбергом? — спросил Кох. Его резкий голос застал учёных врасплох, как воров на месте преступления. Хорошее настроение Коха как ветром сдуло. Достаточно услышать имя Розенберга, и весь день отравлен.

— Герр гауляйтер… пропало несколько вещей из Янтарной комнаты. — Доктор Финдлинг показал на разложенную на полу янтарную панель. — Верхний фриз, орнамент, соединяющий потолочные росписи, и две из трёх дверей. По всей видимости, их забыли погрузить.

— Какое свинство! — возмутился Кох и топнул правой ногой. Он подсмотрел это у фюрера и заметил, что это производит сильное впечатление. — Забыли! Как можно было забыть? Кто отвечал за погрузку?

Доктор Волтерс сглотнул, посмотрел на Вахтера, но тот молчал. Смело заглянув в разгневанные глаза Коха, он произнёс:

— Я взял эту ответственность на себя, герр гауляйтер. Доктор Руннефельдт руководил разборкой Янтарной комнаты, а я — упаковкой и погрузкой. Сличившееся с фризом — просто загадка… Но две двери мы точно забыли.

— А еще, как вы сказали, в Екатерининском дворце побывал Розенберг?

— Да. Руководит ими майор Генрих Мюллер-Гиссен. Мы дважды его опережали… но всё оставленное там можно считать потерянным. Всё исчезнет. У меня надежда только на двери. Герр гауляйтер, по возможности как можно скорее свяжитесь с дворцом в Пушкине. По крайней мере, мы могли бы спасти двери…

— А если их там уже нет, я буду знать, у кого они! Как и фриз…

— Это еще не точно, — осторожно высказался Волтерс. — Во дворце достаточно предметов, представляющих интерес для Розенберга. Китайский зал, покои Екатерины Великой, множество картин… И когда спецотряд Розенберга всё это упакует, никто не спросит о том, нет ли среди этого забытых нами ящиков! Разборку дверей трудно не заметить. Поэтому надо уведомить об этом 18-ю армию. И генерала Джобса фон Хальденберге, командующего 50-м корпусом. Он со своим штабом расположился во дворце.

— Попробуем. — Кох посмотрел на разложенную на полу панель. — Шедевр! — прошептал он. Все присутствующие молча наблюдали за Кохом. Выглядело ли это восхищение странным?

Руннефельдт провёл параллель: Гитлер уничтожил сотни тысяч евреев, но свою овчарку Блонди любил безумно и плакал бы, если бы с ней что-нибудь случилось. Мы никогда не поймём человеческую природу и никогда не изучим её.

— От такой красоты захватывает дух… — тихо продолжил Кох. — Немецкие мастера по янтарю… через двести тридцать лет… и эта исключительная в своём роде вещь оставалась в России? Фюрер вечно будет мне благодарен, что я спас эту драгоценность в Кёнигсберге.

Руннефельдт и Вахтер поступили разумно и не напомнили Коху, что в нынешнем виде Янтарную комнату создал придворный архитектор императрицы Елизаветы, граф Бартоломео Франциско Растрелли, по собственному проекту. Он усовершенствовал резьбу по янтарю, создал и настенные фризы И в результате получилась эта симфония красоты, ослепительная роскошь, которая делала Янтарную комнату действительно неподражаемой. Этот гимн янтарю был работой итальянца Растрелли, а не восточно-прусских мастеров. Но кто осмелится сообщить это гауляйтеру Коху?

— Если Борман не заставит перевезти её после войны в музей в Линце. Прерогатива фюрера! — Доктор Руннефельдт прервал размышления Коха. — А судьбу подобных произведений искусства будет определять один Борман. Вы это знаете, гауляйтер.

— Я буду бороться за эту комнату! Она останется здесь, в замке Кёнигсберга! — голос Коха звучал решительно. — Буду бороться, господа!

— И против Бормана?

— И против него! У Бормана есть уязвимые места. Даже Зигфрид имел маленькое уязвимое место между лопаток, и Хаген сумел его в это место поразить. — Кох указал сжатым кулаком на лежащую перед ним панель. — В борьбе за этот шедевр я мог бы стать Хагеном!

Ученые молча кивнули, но без восхищения. Все знали, что Кох боится Бормана, они ненавидели друг друга, и после войны начнётся борьба за власть, сравнимая со смертельными интригами герцогов, Пап и кардиналов эпохи Возрождения.

— Я постараюсь связаться с Пушкиным или с 18-ой армией. Я хорошо знаю генерал-полковника фон Кюхлера.

— Было бы отлично, гауляйтер, — просиял ротмистр Волтерс.— На следующей неделе я должен вернуться в Ригу и мог бы съездить в Пушкин, чтобы проконтролировать демонтаж дверей.

— Неплохая идея, — смягчился Кох. — Вы сможете всё исправить?

— Так точно, гауляйтер!

— Тогда вперёд! Позвоним фон Кюхлеру или фон Хальденберге в Екатерининский дворец.

Кох вскинул руку в гитлеровском приветствии, решительно развернулся на каблуках и покинул зал номер тридцать семь. Все за исключением Вахтера также вскинули руки и не опускали их, пока Кох не вышел.

Старшая сестра Фрида ждала Яну в своей комнате, как заботливая мать — дочь, которая первый раз пошла гулять одна. Когда вошла Яна, она вздохнула с облегчением.

— Ну и как? — спросила она. — Ты была в музее замка? Что посмотрела?

— Очень много, старшая сестра. — Яна села, сняла чепец и встряхнула чёрным локонами. — Но это было неправильное решение.