Светоч русской земли

Но ещё хуже стало, когда поднялись по ступеням, и Стефан, поговорив с кем-то в лиловой шёлковой рясе, оставил его в толпе детей, и его уже кто-то дёрнул за торбу, в которую Варфоломей вцепился двумя руками, боясь потерять Псалтырь, и кто-то сзади взъерошил ему волосы, и какой-то мальчик, глядя на него, проговорил у него над ухом: "А! Стефанов брат!", а другой, толкнув его в спину, спросил: "Эй, ты! Отгадай, чего у мерина нет?" Варфоломей намерился дать обидчику сдачи, но, помыслив, решил всё вытерпеть, и стал про себя читать: "Дух твёрд созижди во мне..." За молитвой, однако, он не услышал, что всем было велено входить в келейный покой, и едва успел проскочить в дверь, уже позади всех, почти под ногами у толстого высокого наставника, который свёл брови, чуть не запнувшись о малыша.

В низкой палате, уставленной скамьями, он несколько мгновений, показавшихся ему долгими, не мог никуда сесть, ибо пареньки, уже занявшие все сиденья, подшучивая над новичком, передвигались к краю, как только он подходил к скамье. В конце концов, ему пришлось, уже под окрик учителя, сесть на первое сиденье, перед лицом наставника. И слушать, почти не понимая ничего, рокочущий голос, а сзади его продолжали пихать и чем-то подкалывать в спину, а сидящий рядом мальчик, расставляя ноги, то и дело задевал Псалтырь Варфоломея, которую он достал из торбы и положил на колени. Псалтырь, оказывается, пока была не нужна, и, охраняя её от падения, Варфоломей плохо слушал то, что говорил наставник. Когда же он понял свою оплошку, то, засовывая книгу в торбу, завозился и не поспел встать вместе со всеми, чтобы прочитать благодарственную молитву, и так был расстроен этим, что пропустил мимо ушей слова наставника, и позже других извлёк из торбы вощаницы и писало. Вощаницы надо было положить на левое колено, а писало взять в правую руку, между большим и указательным пальцами, щепотью, а он, перепутав, положил писало на безымянный палец и долго не мог понять, почему у него ничего не выходит.

Варфоломей не видел, сидя на первой скамье, что у большинства новичков выходит немногим лучше его, и думал, что он - один такой неумелый и что на него гневается, сводя брови, наставник. Он всё время ожидал удара тростью, вспотел от усилий, и уже ничего не понимал, только слышал высоко над собой гудение голоса, и дрожащей рукой проводил разлезающиеся вкривь и вкось извилины на покрытой воском дощечке, не связывая их с тем, что говорил учитель и повторяли хором, нараспев, ученики. Сверх того ему захотелось по малой нужде, и он даже немножко намочил порты, пока сидел и терпел, сжимая колени.

Он уцепился за руку Стефана, когда настал перерыв, и брат зашёл проведать Варфоломея. Он даже Стефану постыдился признаться в своей оплошке, слава Богу, что брат понял всё, и свёл его туда, куда ходили за нуждой мальчишки. Впрочем, Стефан был с ним не долго, и снова Варфоломей остался один в толпе сверстников, среди которых лишь двое-трое были ему знакомы. Младший Тормосов подошёл к Варфоломею. Но едва они взялись за руки, как Тормосова затормошили и оторвали от Варфоломея и утащили за собой мальчишки, а Варфоломей, отброшенный, прислонился к тыну и, пихнув от себя приставалу, стал читать шёпотом молитву, чтобы не слышать грубых шуток и зазорных слов сотоварищей.

Вскоре дружина малышей устремилась в учебный покой.

Наставник теперь был иной, и вощаницы, за которыми полез Варфоломей, не понадобились. Учили пению. Тут дело пошло лучше. Голос у Варфоломея был чистый и высокий, но и тут получилась заминка, ибо тот склад, которым пели дома и которому его учила мать, разнился от принятого в училище.

После урока пения все достали завтраки и тут же, на скамьях, устроились есть. Варфоломей, поискав глазами, нашёл мальчика, у которого был на завтрак только серый ржаной коржик, и предложил тому яйцо. С опозданием узрев ждущие глаза другого мальчика, у которого была в руках только корка хлеба, отдал тому и второе яйцо вместе с солью, а сам съел оставшийся у него кусок пирога, запив его водой из ушата, из которого, в очередь, передавая друг другу берестяной ковш, пили все мальчишки.

После перерыва, хором, читали молитвы. После учились считать, перекладывая перед собой ивовые палочки. (Варфоломей приметил, что многие ребята начали играть, возводя из палочек домики и колодцы.)

К концу занятий у него от шума, духоты и многолюдства болела и кружилась голова, и он чувствовал себя маленьким, несчастным и брошенным. Во сто раз легче было ему воевать с шалунами на деревне! Стефан появился перед ним словно Господне спасение или дар Небес. Он отвёл брата к коновязям, где Варфоломей, уже почти с рыданием, вскарабкался на коня, и тут, с седла, обозрев площадь, и терема, и церкви, и собор перед собой, почувствовав, что полный муки и страха день уже позади, приободрился и, вздохнув, начал приходить в себя.

И вот они возвращались домой. Кони шли рысью. Варфоломей, подобрав поводья, вцепился пальцами в гриву мерина, и ждал, изредка поглядывая по сторонам, когда минуют ворота города, когда кончатся пригородные избы, когда начнутся поля и перелески, когда, наконец, завиднеются родимые хоромы, где можно будет, соскочив с коня, кинуться в объятья матери и разрыдаться, давая себе отпуск за весь день.

Вечером он рассказывал Марии, что в училище и ругают, и бьют, и насмешничают, и поют не так, как дома. И что мальчишки часто говорят неподобные слова, и всё там не так, и что он больше не хочет в училище, но поедет туда, если так нужно матери и Господу, и будет терпеть эту муку так, как терпел поношения от иудеев Иисус Христос.

Глава 1

7

Решив "претерпеть" училище, Варфоломей начал исполнять своё решение с тем же упорством, с каким малышом забирался на лестницу.

Он не отвечал на приставания сверстников, не слушал стыдных шуток и намёков, а в перерывах между уроками выстаивал у стены, бормоча про себя молитву. В эти минуты особенно настырно лезущих к нему сверстников Варфоломей отпихивал, а так как он был сильнее многих сверстников, то шалуны, получив несколько раз отпор, стали побаиваться Варфоломея, и предпочитали дразнить его издалека, кидая в сверстника кочерыжками и огрызками яблок.

Учился Варфоломей поначалу старательно. Он неплохо запоминал сказанное, и был памятлив. Многие молитвы и псалмы Давида знал наизусть ещё с младенческих лет, не уступал другим и на уроках пения, но главного, грамоты, он одолеть не мог. Зубрил (даже ночами снились ему и кричали на него голосом наставника буквы), повторяя по сотне раз: "Аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, иже..." Чертил писалом на вощаницах образы всех этих "иже" и "зело", но что-то произошло с ним с первого урока, с первого дня учения, почему он не хотел из всех этих "они", "суть", "твердо" сложить ни одного слова.

Он скоро понял, что произнесённые, одна за другой, буквы азбуки составляют текст: "Аз (то есть "я"), буки ("буки" рисуют таким вот значком - "Б", - это он тоже усвоил), веди (ведая, разумея), глаголь (говори), добро, есть"... И так далее. Всё это было легко запомнить, и он заучил азбуку-стихотворение наизусть.

Но когда наставник впервые попросил его прочитать написание "АЗБОУКА", то Варфоломей произнёс, даже гордясь собой, тем, как быстро он это выучил:

- Аз зело буки он ук аз!

Сзади раздался смех. "Букион!" - выкрикнул кто-то. Варфоломей оглянулся. Краска залила ему щёки.

Звенящим от напряжения голосом он повторил, чеканя каждый слог:

- Аз - зело - буки - он - ук - аз! - И после уже, как ни принуждал его наставник, под смех соучеников читал, произнося буквы так, как их следовало читать в азбуке.