Страница 22 из 92
Повернувшись лицом друг к другу, князь и боярин обменялись золотыми гривнами (специально для такого случая Вадим прихватил гривну Рюрика). Дир принял из рук брата чашу, сделал три больших глотка, передал её послу. Вадим также отпил вкусной золотистой жидкости, передал посудину Аскольду, также отведавшему мёда. Волна приятной истомы прокатилась по телу вслед за питьём, заражая ощущением тепла и света. Одолеваемый собственными мыслями и предчувствиями, боярин в тайне ожидал какого-нибудь знамения - как там, на капище Перуна. Но ничего не случилось. Спрятав гримасу разочарования, Вадим подал знак своему человеку. Тот час же от толпы отделились два отрока, нёсших дары Велесу - один от киевского князя, другой от новгородского. Вот уж дары у подножия идола, и вскоре все покинули место клятвы - в палатах княжьих всех ждал прощальный пир. Назавтра предстояло посольству отправляться восвояси.
Пир показался Вадиму небывало долгим и скучным. Всё те же здравы, те же скоморохи, гусляры, те же танцы заморских красавиц, явства, меды… И стойкое ощущение, что все от него чего-то ждут, наблюдают: новгородцы, киевляне, Дир и особенно Аскольд. Не раз и не два боярин, точно рыба на крючок напарывался на его ищущий, презрительно-насмешливый, высокомерный взгляд. Цепкий, как чертополох и такой же колючий. Дир, напротив, старательно отводил глаза, избегал напрямую заводить беседы, вот только напряжение, непонятное ожидание от этого лишь нарастало. От возвышенно-радостного настроения, посетившего Вадима на капище Перуна, не осталось и следа. Он пытался вызвать хотя бы воспоминания о нём. Тщетно. Весёлый для других пир всё больше напоминал пытку.
Наконец всё закончилось - надо сказать, довольно рано, ведь назавтра предстояло отправка посольства восвояси. Вадим одним из первых покинул пир с позволения князя Дира. Уже неплохо изучивший хитросплетения коридоров киевского детинца, он отказался от провожатого, желая побыть в одиночестве. Какой же ошибкой это было! Будучи мужем совсем не робкого десятка, боярин обнаружил, что до смерти боится. Чего? Вот это и было самое страшное и непонятное - боятся было нечего, но кислый, густой запах страха буквально преследовал, окружал, подчинял. Казалось, сами стены давят, угрожают со всех сторон. Как же обрадовался Вадим, увидев перед собой человеческую фигуру. И новая волна ужаса накрыла с головой, когда он узнал Аскольда.
- Чего тебе надо от меня?! - почти по-женски взвизгнул от ужаса боярин. - Почему ты преследуешь меня?
- Мне? - младший князь улыбнулся. Впервые его улыбка показалась не высокомерной, а понимающей. - Мне от тебя ничего не надо. Но ты зачем-то нужен моей матери.
- Матери?
Вадим судорожно пытался вспомнить, что он знал о матери Аскольда, но не мог. По всему выходило, что никто о ней ничего не знал. За глаза старшего из братьев чаще всего именовали подкидышем, но старый князь слишком любил и даже баловал сына, опровергая подобные домыслы. Но кто же…
- Морена - моя мать, - промолвил князь. - Она приходила к тебе, помнишь?
Да, Вадим помнил. Слишком хорошо помнил. И он отказался от её милостей. Может, зря? Такое родство вполне объясняло и внешние уродства мужчины, и милость отца. «Дир не князь - личина князя». Наверное, так оно и было на самом деле.
- Пойми, боярин, я не враг тебе, - слова Аскольда прозвучали как-то грустно, проникновенно. Впервые новгородец задумался, а каково, собственно было жить при княжьем дворе горбатому, нескладному мальчишке, старшему княжескому сыну в окружении всеобщего презрения и злословия. А князь меж тем десницей дотронулся до лба своего собеседника - и весь страх как рукой сняло.
- Не враг, - повторил Аскольд, обогнул Вадим и отправился дальше своей дорогой.
Боярин не помнил, как оказался в отведённых ему покоях. Здесь горел светец, мягкое ложе терпеливо ждало его, манило покоем и чистотой. Спать хотелось просто невыносимо. Вадим разделся, лёг, и лишь напоследок, когда душа уже заворачивалась в одеяло сна, разум оцарапала паскудная мыслишка: «Эх ты, а мог бы Ефанду навеки себе заполучить!»
… Туман, туман, туман клубится вокруг, точно скисшее молоко. Уже на расстоянии двух шагов не видно ничего, кроме неопрятных, липких клочьев. Этот туман не вонял гарью и тленом, не издавал странных звуков, не цеплялся за руки и ноги. Он просто был. Под ногами что-то неприятно хрустит, но что - не видно. Глаз различает неясные фигуры, напоминающие то ли деревья, то ли жутких чудовищ, то ли танцующих людей. Озноб страха копошится под кожей, заставляя непрерывно почёсываться. А где-то рядом на грани слуха, почти неразличимо льётся приятная, сладостная музыка.
В какой-то миг туман из белёсых хлопьев превратился в молоко. Бесплотная кисея, одновременно густая и невесомая двигалась, точно живая, хранила призраки звуков, запахов, самой жизни. Вдруг прямо из его неистощимых глубин выпорхнула птаха - нежная сизокрылая горлица. Повинуясь безотчётному порыву, точно зачарованный, мужчина потянулся к ней, попробовал поймать, но та, ловко увернувшись, нырнула в спасительные глубины тумана. Вадим загрустил было, но птаха вылетела снова, заметалась перед лицом, взметнулась вверх. Вновь пред ним возникла и исчезла, то ли до смерти напуганная, то ли игривая. Каждый раз боярин порывался схватить её, но ловкая пичуга оказывалась проворней.