Страница 17 из 92
В общем, к самому концу пира боярин был бессовестно пьян. Разум, время от времени выныривающий из глубокой, зловонной ямы опьянения, приходил в ужас от речей и действий своего хозяина. Вот только жестокий (или всё-таки милостивый?) хмель утягивал тот разум всё глубже и глубже, в самое беспамятство. Вадим плохо помнил, когда и как покинул княжескую трапезную. Остались лишь смутные воспоминания о том, как два отрока тащили его по коридорам, как гулко отдавались в ушах их шаги, как заплетались, не желая никуда идти, его собственные ноги. Почти без скрипа отворилась дверь, и грузное тело упало, наконец, на жёсткую лавку. Ещё до того, как отроки покинули ложницу, богатырский храп возвестил, что боярин без боя сдался в руки сна - младшего брата самой смерти.
Клочья серого тумана, смердящего тленом и дымом погребального костра, клубились вокруг боярина. Они настырно лезли в рот, нос, глаза, уши - горькие на вкус, мерзкие на запах, мрачные на вид. В тумане слушались голоса - то страстные, то грубые, то визгливые, то нежные. Или вдруг всё прерывалось издевательским смехом или стоном, полным немыслимой боли, или отчаянным криком. То вдруг туман принимался бесстыдно ласкать его, но стоило лишь Вадиму отмахнуться от его липких щупалец, как они жёстко оплетал руки-ноги, не позволяя пошевелиться. Дышать было тяжело и неприятно. Вадим начал задыхаться, и туман, будто обрадовавшись, крепко спеленал его, заперев остатки воздуха в лёгких. Холодный, липкий пот ужаса выступил на лице боярина, он забился в связывающих его путах и… проснулся.
Стояла глубокая ночь. Любопытный месяц осторожно подглядывал в распахнутое настежь окно. Голова гудит, как чугунный колокол, но, что удивительно, других признаков тяжкого похмелья нет. Вадим огляделся, силясь понять, где же нынче довелось ночевать, и замер в недоумении. Это же покои Аскольда! Точно такие, как он помнил в своём сне. Вон, даже остатки их трапезы по-прежнему стоят на столе. Ой-ли, сон ли то был?
Еле слышный шорох заставил боярина вздрогнуть… Нет, буквально подскочить от неожиданности, стремительно обернуться… На соседней лавке, в самом тёмном углу сидел НЕКТО. Вадим замер, вглядываясь в темноту и, конечно, не узнавая того, кого его глаза различали только как большое чёрное пятно. Полно, да человек ли это? Может, дух нечистый? Вдруг послышался хрипловатый смех:
- Да, боярин, а ты, оказывается, горазд пить.
У Вадима отлегло от сердца. Князь Аскольд. Впрочем, кого ещё он думал здесь встретить?
- Как здоровье, боярин? Водицы испить не желаешь?
Молчание в ответ. Не желая говорить, Вадим пристально, до рези в глазах вглядывался в то, что виднелось там, в углу. Отчего-то было страшно - до рези в животе, до противной дрожи коленях. Как чадо неразумное, проснувшееся от страшного сна и вместо знакомых с детства покоев очутившееся вдруг в зловещем, укутанном тьмой царстве, где из особо тёмного места на тебя вот-вот кинется… Кто? Анчутка? Бабай? Змей Горыныч? Сам владыка мёртвых Ний? Большинство детей в таких случаях с головой зарывается в одеяло в надежде, что опасность не заметит, проскользнёт мимо, улетучится. Не таков был в детстве Вадим, который продолжал упрямо таращиться, оборачиваясь на любой звук, но не упуская при этом из вида опасного места. Чтобы, значит, с открытыми глазами встретить врага. Младшие братья почитали это за великую храбрость. Истина же была в том, что мальчишкой он просто боялся не увидеть, что происходит. Ужасно боялся.
- Впрочем, не обо мне речь, - раздался тот же голос. - Другой встреча эта надобна.
Чуть в стороне вдруг появилось небольшое облачко. Светящееся серебристым светом, оно разрасталось, становилось ярче, наливалось непонятной спелостью. Будто лунный отблеск спустился с небес в покои аскольдовы. Из мрака выступили лавки, столы, сундуки, прочая утварь. Даже черты князя уже ясно можно различить. Повеяло холодом - совсем как зимой в неожиданно открывшуюся дверь. Вот серебристое облачко вытянулось в гигантский кокон - словно у гусеницы, но размером с человека - стало плотнее, явственней. По низу побежали всполохи багряного пламени. Точно завороженный Вадим следил за настоящим волшебством - как снежный кокон, пронизываемый багряными молниями, вдруг рассыпался, явив прекрасную Деву.
О, что это была за красавица! Черты лица совершенны - высокое чело, брови точно крылья птицы, длиннющие ресницы, упругие щёчки, губы нежные, как лепестки шиповника. Превосходная, ладная фигурка буквально светилась сквозь тонкую рубашку, вышитую по подолу багряною нитью. А волосы… Предки великие, что за волосы! Цвета воронова крыла, они плотным плащом покрывали прелестные плечи и спину, спускаясь до самых колен. Кажется, если целый кувшин скатного жемчуга высыпать в эти волосы - все до единой жемчужинки затеряются, запутаются в этих густых волнах, ни одна пола не достигнет. Не дева - Богиня!
- Всё верно, боярин, - вновь раздался вкрадчивый голос Аскольда. - Богиня и есть.