Страница 80 из 88
Князь Дмитрий Иванович оторвал от груди жену Евдокию, снял с руки перчатку, вытер ладонью с её щёк слёзы и сказал ласково:
— Ну будет, а то ты мне всю кольчугу промочишь, заржавеют кольца, потом не сниму... — пошутил.
— Митя, родной! — и опять всхлипывания.
Наконец-то совладала с собой, подвела девятилетнего Василия и шестилетнего Юрия.
— Поцелуемся, сыновья, — Дмитрий Иванович обнял любимого Василия, потом Юрия. — Ты, мать, береги их. — И кинул своё уже начавшее грузнеть тело в седло. Конь под ним напрягся, заперебирал ногами. Дмитрий Иванович наклонился к великой княгине и произнёс на прощание:
— Бог нам заступник!
Повернул лицо к соборному Успенскому храму, где недавно молился, припадая устами к раке святого Петра и усердно прося у него помощи, и перекрестился. Легонько сжал стременами бока коня, и тот понёс князя с Архангельской площади к Фроловским воротам, где ожидал его полк численностью в пятьдесят тысяч верховых.
Тут же бросились в глаза Дмитрию Ивановичу — и по одежде, и по степенным манерам, и по подстриженным бородам — десять сурожских купцов, назначенных им в войско «поведания ради», чтоб донесли как истинные путешественники до дальних краёв и стран вести о великой битве с Ордой: первый — Василий Капица, второй — Сидор Олферев, третий — Константин Волк, четвёртый — Кузьма Ковыря, пятый — Семён Антонов, шестой — Михаил Саларев, седьмой — Тимофей Васяков, восьмой — Дмитрий Чёрный, девятый — Иван Шых, десятый — Дмитрий Сараев.
Они наблюдали, и великокняжеский полк с оружием, облачённый в доспехи, блистающие на солнце, тоже взирал, как приближается к ним в алом плаще, с тёмной окладистой бородой и большими умными глазами, в полном расцвете сил своих всадник — великий князь. И Дмитрий Иванович отметил горделивую осанку ратников, их великолепное снаряжение — кольчатые железные брони и стальные панцири из блях, шлемы с остроконечными шишаками, окрашенные в красный цвет щиты и колчаны со стрелами, тугие луки, кривые булатные сабли и прямые мечи. Над рядами конных воинов развевались стяги на высоких древках, а поднятые кверху острия копий имели подобие целого леса.
Дмитрий остановил коня и громко сказал:
— Братья мои, не пощадим живота своего за веру христианскую, за землю Русскую!
— Готовы сложить свои головы за веру Христову и за тебя, Государь, великий князь! — восторженно ответили ему из рядов.
Выходили из Кремля через трое ворот: Фроловские, Никольские и Константиново-Еленинские. И на Дон шли тремя дорогами, так как не могли идти вместе, тесно войску было.
Иван и Фёдор Белозерские, оба широкоплечие, плотные, с русыми бородами, повели свои полки Болвановской дорогой, Дмитриево войско пошло на Котлы, а Владимир Серпуховской двинул своих ратников на Брашев. Среди них находились новгородцы.
Пятнадцатого августа войска достигли Коломны и соединились.
На другой день поутру на Девичьем поле провёл Дмитрий Иванович смотр всему русскому воинству и урядил каждому полку воеводу.
Потом ратники расположились со своими обозами на обед возле сада Панфилова, и у каждого в ушах ещё долго звучали слова великого князя, обращённые ко всем русским: и князьям, и боярам, и младшим людям — ко всему русскому воинству.
— Братья мои, все князья русские и воеводы. Предки наши заповедали нам хранить землю Русскую и православную веру, и кто постраждет за них, во веки будет славен. И я вместе с вами хочу крепко пострадать и, если надо, смерть принять.
Поспешим же, братья, против безбожной Орды, а если придётся нам смерть принять, то помнить должны, что все мы смертны, а земля наша вечна... Крепитесь и мужайтесь, и пусть старый в бою помолодеет, а молодой добудет честь.
Напомнил Дмитрий Иванович об обидах, которые на протяжении полутора веков наносила русским людям Орда, и о пролитой крови, о слезах жён, матерей, об испуганных детских глазах напомнил, и каждый воин, стоящий под знамёнами и стягами, кои колыхал ветер, думал думу свою, а дума о том, что теперь настал день и пришёл час, и мыслить о себе нельзя, а о земле, всей Русской земле надобно, и доля сегодня у всех одна.
С этими мыслями Игнатий Стырь спустился к реке, лёг на крутом окском берегу, закинув за голову руки, и устремил взгляд в голубое небо с редкими облаками.
«Неужели это небо останется и тогда, когда не будет меня?!» — с горечью подумал Игнатий и стал следить за одним облаком, которое быстро меняло свои очертания.
Вот оно из надувшегося надменного человеческого лица стало походить на ослиные уши, и Стырю вдруг вспомнился Мамай и ханский поруб с крысами, и разом улетучилась горечь, навеянная вечностью неба и скоротечностью облачных очертаний.
«Прав Дмитрий Иванович — все мы смертны, а земля вечна... И род людской вечен, и, чтобы детский смех и материнская радость не иссякли на этой земле, за это мы и сразимся с погаными, а если надо, и погибнем во имя победы!»
На реке послышались голоса. Игнатий сел и не поверил своим глазам: на противоположном берегу Оки стояли, вытянувшись в длинную линию, вооружённые пиками пешие ратники, в вдоль неё сновали верховые, что-то крича и бранясь.
«Экое наваждение! Как из-под земли выросли, не ордынцы ли?» — пронеслось в голове у Стыря.
Но тут отчётливо разобрал слова:
— Лодки к берегу! Куда правишь, чурка с глазами?! К берегу, говорю!
«Свои... Но какого князя?.. Неужели рязаны?!»
Около Стыря собралось десятка с два воинов, которые тоже с любопытством наблюдали за тем берегом.
В лодку легко прыгнул воин, среднего роста, стройный, в стальных латах, отливающих на солнце зеркальным светом, и в таком же шлеме.
— Видать, какой-нибудь княжич... — промолвил кто-то рядом.
— Знамо дело, ишь, как блестит весь, — заключил седой как лунь, ещё крепкий старик, который был не кто иной, как отец Григория Холопищева.
— Чего-то надобно им от нас, — проворчал Жердина.
На лодке гребли двое, воин сидел на корме, вцепившись обеими руками в борта. Вот лодка ткнулась в песок, один из гребцов спрыгнул с неё прямо в воду, подтянул за нос и помог воину сойти на берег.
Стырь, оглянувшись на собравшихся, словно приглашая их в свидетели, прыгнул вниз и через несколько секунд уже стоял перед молодым воином.
— Игнатий! — вырвалось у того изумлённо. — Никак, жив!
— Крестная сила! — не менее изумлённо воскликнул Игнатий. — Алёна!
— Она! — звонко, раскатисто, мелодично, как только может женщина, засмеялся «воин».
— В латах, в шлеме, чудеса! — в ответ так же громко засмеялся Стырь. — Какими судьбами?
Не отвечая на вопрос, Алёна сняла шлем, и волосы густо сыпанули по латам, и кто-то на берегу громко сказал:
— Робяты, баба!..
— Привет тебе от Карпа Олексина. От него я... Игнатий, проводи меня к вашему князю. У меня к нему дело есть...
Великого московского князя отыскали на подворье у коломенского епископа Герасима. Дмитрий Иванович вместе с Боброком и Михаилом Бренком допрашивали в это время пленённого разведчиком Васькой Тупиком знатного Мамаева мурзу. Тот показал, что Мамай не спешит идти, потому что ждёт, когда соберётся с силами Ягайло и когда придёт к нему Олег Рязанский.
— Не придёт он, великий княже! — невольно вырвалось у Алёны, которую привёл сюда на подворье к епископу Игнатий Стырь.
— Кто такая?! — грозно вопросил Дмитрий Иванович своего верного дружинника.
— Та самая Алёна, великий княже, которая ходила по мещёрским озёрам, словно Богородица. Помнишь, рассказывал...
Все с большим интересом уставились на женщину. Та, справившись со смущением, заговорила спокойно:
— Кланяются вам, Дмитрий Иванович, Даниил Пронский и старшины с Придонья, они и привели своих ратников на помощь к вам и ждут вашего повеления... А Олег Иванович со своим двором находится в Мещёрских лесах, держит под большим надзором вашего гонца Олексина, никуда не отпускает... Вот и велел мне Карп одеться ратником, найти вас в Коломне и передать вам, великий князь, что Олег Рязанский не будет помогать Мамаю и из Рязани с войском не выступит... Карп Олексин подслушал разговор Олега с его боярином и доверенным лицом во всех тайных делах Епифаном Кореевым. Они-то как раз и говорили об этом.