Злом за зло

- Как интересно. Думаешь, я тоже аллегория?

- Собирательный образ зла в моем скромном понимании.

Шепчущий мерзко захихикал из темноты и его алые зенки полыхнули.

- Как тебе это местечко? Оно давно назревало как... как... как огромный фурункул! Недавно, наконец, сформировалось полностью. Увлекательно познавать свой внутренний мир, не так ли?

Тобиусу казалось, что он находится под землей, в огромной пещере, поддерживаемой древними сталагнатами. Так он все себе представлял, хотя и ничего не видел. Во мраке капала вода, и сырость холодила босые ступни. Шепчущий клубился где-то рядом, звуча то с одной стороны, то с другой. По-видимому, он уж давно устал бесплотно добиваться покорности и втайне радовался возможности поболтать... или же Тобиус позволил себе ослабить бдительность. Шепчущий что-то нес, задавал вопросы, не дожидался ответов и просто продолжал шуметь, а маг слушал тьму вокруг, вслушивался в эхо и звук капель. Постепенно он стал вычленять другие звуки, чужое дыхание. И не просто дыхание, а шум, будто мерно работали огромные мехи, которыми гномы раздували промышленные горны на своих сталелитейных факториях. Нечто огромное дышало во мраке. Оно ворочалось, отчего пол пещеры подрагивал, и лязгало металлом... нет, не просто лязгало, а звенело цепями.

- В чьем мы логове? - спросил Тобиус, пресекая поток пустой болтовни.

Шепчущий ненадолго замолчал, а потом вновь хихикнул.

- И это правильный вопрос, Тобиус. Что ж, если, как ты сказал, эмоции эфемерны, то тебе нечего бояться... собственного гнева!!!

Последние слова взлетели под потолок пещеры ревом труб, предвещающих Великое Побоище. Все вокруг задрожало, во мраке родилась полоса огня, оказавшаяся приоткрывшейся пастью дракона. Исполинский ящер, бросился к Тобиусу, но цепи на его шее и лапах натянулись, а пасть разверзлась, исторгая рев неистовой ненависти и поток огня.

Боль была нестерпимой, ужасной, вызывающей желание поскорее умереть, лишь бы избавиться от нее. Самая страшная боль, которую может ощутить человек, - раны, нанесенные огнем. Все тело превратилось в один сплошной ком боли, и если бы хватало сил, волшебник визжал бы от мучений, едва-едва притупляемых обезболивающими. Но сил не было, он превратился в шмат пропеченного мяса, мозг пылал в горячке, воздух жег не хуже насыщенной кислоты, и все существование стало Пеклом. Покрытый сплошным ожогом, волшебник лежал во тьме и страдал. Только то была не внутренняя тьма, а тьма того, кто лишился глаз.

- Я бы и дал вам более сильное средство против боли, но сейчас тело очень слабо и сердце просто остановится.

Тобиус не смог бы ответить даже при желании. Он лишился губ, вместе со всем остальным лицом и большей частью кожного покрова. Обожженное тело его Наль нес вниз по течению двое суток, пока не выбросил на берег, и к ожогам, успевшим загноиться, прибавились переломы. Именно на берегу, на голышах его смогли найти. Человек, спасший едва не угасшую жизнь волшебника, назвался именем Фулько и сообщил, что является скромным монахом Ордена святого Якова, то есть хорошим лекарем.

Только брат Фулько говорил с Тобиусом, но вокруг были и другие люди, молчаливые и исполнительные, те, что помогали монаху-лекарю ухаживать за больным и вели фургон. Да, его везли в фургоне, и когда сознание ухитрялось вынырнуть из пучины боли, Тобиус ясно понимал, что попал в еще большие неприятности. Почему? Да потому что его запястья охватывали браслеты кандалов, откованных из проклятого керберита. Если бы не они, серый магистр, прейдя в сознание, сразу бы начал восстанавливать разрушенный организм; повреждения были ужасны, но ничего такого, с чем бы не справился целитель его мастерства. Однако магию отняли, и он был вынужден в полной мере вкушать горькую участь простого смертного... Нет, хуже, он был слеп и нем, не способен что-либо сделать, даже понять доподлинно, кто окружал его. Впервые за очень долгое время Тобиус вернулся к чувству полнейшего, абсолютного бессилия и обреченности. Чувству ненавистному и отвратительному для любого человека, но в тысячу раз более ненавистному для того, кто привык жить с осознанием собственного могущества, для волшебника, способного повелевать стихиями и исцелять даже самые страшные раны.

Когда мозг больше не мог выносить боли, а препараты брата Фулько - действовать, Тобиус терял сознание. Защитный механизм, предотвращавший разрыв сердца, ибо даже для самого выносливого организма существовал предел. Но и в беспамятстве он не знал покоя. Раз за разом возвращаясь в пещеру, волшебник вновь встречался с тем, что Шепчущий обозвал его гневом.

Однажды, после очередного такого видения, он резко очнулся, разбуженный внезапной остановкой фургона. Брат Фулько не разрешал быстрой езды, ибо даже на хорошей дороге тряска делала боль обожженного невыносимой, но вот фургон резко остановился, и боль вернула Тобиуса в мир. Громкие голоса снаружи очень быстро превратились в вопли, а дальше к ним присоединились пороховые залпы. Вокруг много шумели, фургон качался, испуганно кричали лошади, монах требовал не задевать больного, а потом внутрь ворвался свежий воздух и все умерли. Тобиус знал, как трещит плоть, сквозь которую проходит сталь. Сколько ни было людей в фургоне, все они очень быстро умерли, и все сразу стихло. Остался лишь маг. И тот, кто убил всех. Фургон поскрипывал, когда убийца выволакивал трупы и подбирался к беспомощному калеке.

- Надо было идти по-хорошему, чар Тобиус. Посмотрите, сколько хлопот вы мне доставили, да и самому себе не услужили. Хотя посмотреть вы уже не можете. Добро пожаловать в мир без света. Что ж, пора возвращаться, мой наниматель ненавидит ждать.

Те, кто перехватил фургон и перебил его первых владельцев, не были так щепетильны и не считались с особым состоянием груза. Тобиусу было так плохо, что на долгое время он просто выпал из реальности, а когда очнулся, все вокруг стало иначе.

Когда он пришел в себя, впервые за долгое время, то только и смог понять, что больше ничего не чувствует. Возможно, это было временное состояние, а возможно, его тело пострадало так сильно, что нервы начали отмирать. Нормальный человек уже давно и благополучно умер бы, но мутант продолжал жить - ведь именно для этого его подвергли болезненным и опасным изменениям, чтобы он отрастил когти, которыми бы мог упорно цепляться за жизнь. А потом боль вернулась, и Тобиус понял, что бесстыдно разбаловал себя. Он жил с болью много лет, пусть не с такой всепоглощающей и злой, но жил. Его избавили от нее, и он подумал, что спасен, однако мир был полон боли, и никто и никогда не испытает в ней недостатка. Тобиус начал бороться.

Встреча с таинственным работодателем состоялась, но вышла она короткой и бестолковой. Человек с очень низким голосом отчитал мечника за то, что тот так долго провозился, а потом доставил мага в столь бесполезном состоянии. Выразив свое недовольство, таинственный наниматель удалился, напоследок приказав поставить Тобиуса на ноги, либо же он, в свою очередь, сделает калеками нерадивых подчиненных.

К нему приводили лекарей, и простых, и волшебников, первые разводили руками и говорили, что столь запущенные случаи неизлечимы, что обширного некроза не остановить и им странно, что этот несчастный вообще еще жив; вторые готовы были попытаться все поправить, но ничего не предпринимали, ссылаясь на взаимодействие керберита с живой тканью. Они не могли накладывать исцеляющие чары на того, кто соприкасался с этим металлом, и лишь разводили руками.

Однажды Тобиус смог уснуть. Это нечасто ему удавалось, ведь жизнь превратилась в череду мук и страхов, которая не свела с ума лишь благодаря медитации и самоотречению. А еще упрямству. Когда казалось, что сил бороться не осталось, он зубами вгрызался в одну лишь мысль, пульсировавшую в мозгу: 'Не подохну, пока эта тварь дышит'.

Так вот однажды он смог уснуть, и ему приснился сон, будто приглушенные голоса людей, что стерегли его, обращаются пронзительными, невыносимо громкими и страшными визгами. Так визжал бы тот, с кого живьем срезают мясо, постепенно добираясь до костей, чтобы поскрести острыми ножами по этим самым костям. А потом Тобиус понял, что уже не спит, но вопли безграничного первобытного ужаса не стихают. Открылась дверь, зазвучали тихие, едва различимые шаги, и впервые за долгое время его искалеченный нос будто почувствовал запах. То был запах крови.